Семь месяцев

Он жалеет меня.

Я оглядываюсь на отца и не смеюсь, как обычно. У него забавный шрам на щеке, который всегда заставляет меня улыбаться. Я виноват, что он у него есть, и мы оба постоянно над этим смеемся. Но, глядя на это сейчас, я уже не думаю, что это так уж смешно.

Я чувствую себя опустошенным. Как будто из меня высосали каждую унцию жизни. Всё солнечное и хорошее, ушло из моей жизни в считанные секунды, и я ничего не мог с этим поделать.

— Майлз… — говорит он снова, проходя в мою комнату. Он смотрит на кроватку ребенка и вздыхает, подходя к ней вместо меня.

Я смотрю, как он берет её на руки, воркует и мило разговаривает с тем существом, которое украло у меня мою Милли. Она перестает плакать, когда он качает её на руках.

— Тебе нужно начать заботиться о ней, Майлз, — говорит мне отец, направляясь к моей кровати. Эта штука всё еще в его руках.

— Забери её у меня, — мой голос напряжен от гнева, который я испытываю, и с каждым шагом эта штука приближается ко мне, и все больше ненависти к ней поглощает меня.

Я должен любить её. Я любил её. Когда она была в утробе Милли, а её мать была еще жива. Теперь я не могу её любить. Как я могу любить ребенка, который украл у меня женщину, на которой, как я думал, женюсь через несколько лет?

— Она твоя дочь.

— Она убила Милли. Я не хочу, чтобы она была здесь.

Отец садится на мою кровать, всё еще держа ребенка в руках. Разве он не может просто бросить её? Возможно, она умрет, и её ждет та же участь, что и её мертвую мать.

Нет, это неправильно. Это неправильно говорить, не говоря уже о том, чтобы думать. Она заслуживает того, чтобы жить, как любой другой ребенок. Она чиста и не имела плохих намерений, я это знаю. По крайней мере, где-то глубоко внутри меня есть эта мысль.

— В смерти Милли не виновата твоя дочь, Майлз.

Я знаю. Боже, я это знаю. Но если бы не она, Милли была бы жива, и в этом её вина. Почему он не понимает?

— Тогда моя.

Конечно, это моя вина. Если бы я не оплодотворил Милли, у нее не было бы никаких осложнений при родах. И она бы все еще была жива.

О Боже. Это все моя вина.

Я закрываю лицо руками, и по моему лицу течет еще одна волна слез. Это чудо, что я еще не обезвожен.

— Никто не виноват. Осложнения случаются.

Я игнорирую отца, по крайней мере, пока он не заговорит снова, потому что этот человек не может оставить меня в покое.

— Ты уже звонил Эмори?

У меня кружится голова.

— Какого черта мне это делать? Мне позвонить Эмори? Да, этого не произойдет. Вся её семья меня ненавидит, потому что я убил их дочь.

— Это её семнадцатый день рождения, Майлз. Я знаю, что вы, ребята, не очень хорошо ладите, но…

— Милли сегодня исполнилось бы семнадцать, — бормочу я и падаю обратно на кровать. Моя голова ударяется о деревянное изголовье, но мне все равно. Какая-то часть меня желает, чтобы моя подушка сейчас пропитывалась моей кровью, и я был в нескольких шагах от смерти. Но поскольку мой отец не волнуется, я в этом сомневаюсь.

— Именно поэтому позвонить Эмори может быть хорошей идеей.

— Я ей не нравлюсь, папа. Звонить Эмори и поздравлять её с днем рождения через четыре дня после того, как из-за меня умерла её сестра-близнец… так себе идея. Это жестоко. Это типа: «О, я убил твою сестру, но, в любом случае, я надеюсь, что у тебя все хорошо. Кроме того, мне ужасно жаль, что она умерла, но знаешь, по крайней мере, у тебя отличный день рождения, ладно?»

Мой отец открывает рот, чтобы что-то сказать, но прежде чем он успевает произнести какую-нибудь глупость, вроде оправдания, я перебил его.

— В чем вообще было осложнение? Врачи не разговаривали со мной, потому что я не из семьи Милли, и это все полная херня, потому что у нас есть общая дочь. Но нет, для этих дурацких врачей я всего лишь глупый восемнадцатилетний ребенок, от которого забеременела несовершеннолетняя.

— Ты тоже был несовершеннолетним, когда она забеременела, Майлз.

Я закатываю глаза, и еще раз, когда этот глупый ребенок на руках у моего отца снова начинает плакать. Клянусь, она не умеет держать язык за зубами.

— Заставь её остановиться. Пожалуйста, заставь её остановиться! — Я прижимаю обе руки к ушам, молясь, чтобы это заглушило плач. Это не работает.

У нее ещё нет имени. Я мог бы отдать её на усыновление, для неё так будет лучше. Я не могу быть отцом. Мне нельзя позволять быть отцом. Не без Милли рядом со мной. Мы сказали, что сделаем это вместе, а не я сделаю это один.

Мой отец даже не пытается заставить её перестать плакать. Он просто смотрит на меня, наши глаза встречаются, и что-то в его взгляде подсказывает мне, что он не планирует останавливать и этого ребенка.

Он ждет, пока это сделаю я.

Я не знал, как это сделать, даже если бы захотел. Я ни разу не взял её на руки с тех пор, как она родилась. Я даже почти не взглянул на нее. Несколько раз, когда я проходил мимо её кроватки и позволял себе бросить быстрый взгляд, это занимало всего секунду или две, когда я шел в ванную, прежде чем вернуться в постель и выплакать всю свою душу из тела.

— Ей нужен отец, Майлз, — едва слышу я голос отца, я позволяю рукам опуститься по бокам и прошу его повториться. Он повторяет.

— Она заслуживает отца, который любит её. Ты любишь её, Майлз. Мы оба знаем, что это так. Я знаю, что трудно притворяться, будто ничего не произошло, и никто не просит тебя отмахнуться от смерти Милли. Но теперь ты отец. Теперь у тебя есть обязанности. Ты не можешь оплакивать свою жизнь и испытывать ненависть к единственному существу, которое у тебя осталось от женщины, которую ты любишь. Обещаю тебе, что через несколько лет, когда эта маленькая девочка будет бегать по дому и просить о помощи кого-нибудь, кроме своего отца, ты пожалеешь, что не был рядом с ней. Тебе захочется быть тем человеком, к которому она обратится, потому что ты её отец, а не я, и тем более не жених Мейв. Ты.

Он кладёт мою дочь мне на колени, затем встает, чтобы выйти из комнаты. Вот тогда я паникую.

— Ты не можешь просто оставить меня здесь наедине с ней! — Мой голос дрожит от захлестывающей меня паники. Мне хочется кричать ему вслед, но тише, потому что она внезапно перестает плакать.

Я смотрю на маленького ребенка у меня на коленях, мое дыхание успокаивается, чем дольше я задерживаюсь на её лице.

— Папа, — говорю я, мой голос наполняется страхом, я все еще немного не уверен, что делать. Но когда я поднимаю глаза, его уже нет. Он просто оставил меня здесь одного. С ребенком.