Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Хм, — я был и согласен, и не согласен.
Несогласие касалось числа жертв — при Николае I и при Сталине они были не сопоставимы.
— Вот об этом я тебе и толкую, дорогой историк, — профессор на ходу полуобернулся ко мне и значительно помахал указательным пальцем. — Про 1937-й сейчас пишут так, словно он возник из ниоткуда, с Луны свалился! Словно не было ни 1914-го, ни 1941-го!
Но мне, по мнению деда, для понимания тогдашних процессов следует держать в голове целых три войны — Первую мировую, Гражданскую и Великую Отечественную.
— Это как? — не понял я.
— Это так, дорогой историк, — ответил профессор. — Первая мировая война унесла больше жизней, чем все войны и революции 19-го века вместе взятые. Если не знал, теперь знай. Никто не думал, что такая мясорубка получится. Не греша против истины, мы можем сказать: 20-й век — если принимать во внимание не календарь, а исторические процессы — начался отнюдь не в 1901-м. Он родился на полях Первой мировой, да. Сколько раньше на войне людей погибало? Ну, сотни, ну, тысячи, ну, десятки тысяч. А сейчас в сто раз больше! В тысячу раз! Сотни тысяч и миллионы! Поначалу таким потерям ужасались, а потом и привыкли. Вот эта привычка и создала человека 20-го века — человека с новым масштабом восприятия. Это понятно?
— Ага.
— Что ж, пойдём дальше, — машинально кивнул профессор, хотя мы и так уже шли. — Без Первой мировой не было бы революций — Февральской и Октябрьской. Сам Ленин признавал — он думал, до революции не доживёт. А, стало быть, и Гражданской войны не было бы. Гражданская война почему такой долгой и кровавой получилась? Потому что люди к тому времени уже озверели — от голода, лишений, похоронок. И сама война уже казалась бессмысленной: за что воюем? За что погиб мой отец-брат-муж? За Дарданеллы? Зачем мне те Дарданеллы? Будь проклята эта война и те, кто её устроил — вот как народ рассуждал. Опять же не будем далеко ходить: мой родитель, твой прадед, на той войне убит, в девятьсот пятнадцатом — под Горлицей, в Польше, и могилы не найти! Оттого отца только по фотографии и знаю — полтора года мне было, когда он уходил. А война продолжается
— Победила советская власть, — ответил я уверенно.
— Верно, — согласился дед. — Но из кого она состояла? Кто её представлял, кто выбился в начальство? Те, кто проявил себе на Гражданской войне — так всегда бывает. А значит даже самый мелкий начальник — глава самого захолустного района — был человек воевавший. А раз воевал, значит, и стрелял, убивал. Вышестоящие, может, сами и не стреляли, но приказывали стрелять или призывали к расстрелам и беспощадной борьбе. И в кого стрелять? В Ивановых, Петровых, Сидоровых. А те стреляли в ответ — на то и Гражданская война. Вот и получается, что светлое будущее строил — кто? Люди, для которых убийство — обычное дело. После гражданских войн иначе и не бывает, кто бы в них ни победил, — жестокости творили с обеих сторон, и никак иначе, да. Вот ими Сталин и руководил — кабинетному интеллигенту они бы не подчинились. Вожаком убийц, дорогой историк, может быть только самый умный и волевой убийца — о ком остальные думают: «При нём мне будет хорошо». А когда большинству из них что-то не нравилось, ему приходилось маневрировать, отступать, пытаться внести в ряды несогласных раскол. Так и Ленин действовал, так любая власть устроена — хоть при царях, хоть при генсеках, хоть при канцлерах и президентах. Тот же Николай I: уж на что грозный император. И с поста его не снимешь на пленуме, как генсека. А крепостное право побоялся отменять, хотя и хотел — да дворяне были сильно против. Знал: они его и без всякого пленума убрать могут, если против их интересов сильно пойти. Тюкнут, как папеньку, табакеркой в висок, и заказывай отходную! И ещё учти: Гражданская война в один день не заканчивается — это не чужеземцев прогнать и принудить к капитуляции. У победителей всегда остаётся подозрение, что ещё не все враги разоружились. А среди проигравших всегда находятся те, кто готов продолжать борьбу. Как тут понять, кто мирный гражданин, а кто замаскировавшийся враг? Это же Ивановы, Петровы, Сидоровы, а не Гансы и Франсуа. Первое время, случалось, без всяких доказательств людей сажали — за одно только подозрительное прошлое, за дворянское или купеческое звание. Несправедливо? Несомненно! А когда справедливо было? При крепостном праве помещики крестьян иной раз тоже без всякой вины пороли — для острастки. Это как — справедливо? Когда у тех же крестьян неурожай, они от голода пухнут, а их барин в то же время в столицах-заграницах утонченными деликатесами наслаждается — это разве нормально? Когда рабочие по двенадцать часов в день на заводах-фабриках горбатятся с одним выходным в неделю, а фабрикантам всё денег мало — это хорошо? Правильно? То-то и оно. А теперь посмотрим на сам заговор: на скамье подсудимых — маршал, бывший начальник Генерального штаба, остальные — командармы, командующие округами, в том числе приграничными. И обвиняют их в сговоре с наиболее вероятным потенциальным противником — фашистской Германией. Так? Так. И что у нас получается? С одной стороны, самый серьёзный военный заговор, какой только можно придумать. С другой, властный аппарат состоящий из людей, для которых сражаться с врагами — это то, что они умеют лучше всего. Сотня расстрелянных для них — капля в море, они иные масштабы видывали. Им сказали: кругом враги. Они и рады соревноваться: кто больше крови прольёт. Вторая молодость! Снова, как на Гражданской войне! Шашки к бою!
Слова профессора произвели на меня ошеломляющее и тягостное воздействие: люди, которых я с детства чтил, как лучших представителей человечества за их готовность жертвовать собой ради народного счастья, оказались вовсе не так благородны, какими представали на книжных страницах и в кино. Это была эрозия идеалов, начавшаяся ещё с памятного разговора о том, чем плох Горбачёв и с чтения литературы о репрессиях. Сам дед вряд ли хотел добиться такого эффекта — он не сомневался в правильности коммунистической идеи, как таковой, и уже лет двадцать официально состоял в партии.
— А Великая Отечественная? — вспомнил я. — Вы сказали: три войны — а она причём? Она же позже была!..
— Молодец, — похвалил меня профессор, — не забыл. А она — очень причём, сейчас поймёшь. Что позже, так это мы теперь знаем, когда она началась. Тогда оставалось только гадать: может, через два-три года. А, может, и через полгода-год. Но то, что воевать придётся и воевать крепко, для Сталина было аксиомой. Он ещё в конце 1920-х об этом говорил: не могут нас в покое оставить, обязательно нападут. Потому и торопился — надо было страну к войне подготовить, сельское хозяйство на современный уровень поднять — чтобы не на лошадках и волах пахали, а тракторами, тяжёлую промышленность создать, новое вооружение — танки, авиацию, пушки, стрелковое оружие. Потому и песни такие: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов». А Бухарин и другие отдельные товарищи в этих условиях выступают за постепенно развитие — когда построится всё, тогда и построится, когда появятся у нас танки и самолёты, тогда и появятся. И что прикажешь Сталину думать? Кому выгодно постепенное развитие, а не ускоренное? Потенциальным врагам выгодно, Гитлеру выгодно! Вот старых партийцев и обвиняли в связях с фашистами. Простая политическая логика: раз, товарищи оппозиционеры, вы льёте воду на германскую мельницу, то такие связи обязаны существовать — случайным совпадениям в политике не верят. А раз обязаны, то от них этих признаний и добивались. Как в науке бывает: сначала теоретически предполагают явление, потом стремятся на практике доказать и обнаружить. Здесь кровавая наука получается, но логика — та же самая. И, прошу заметить, логика не умозрительная: и Пилсудский, и тот же Муссолини, прежде чем во главе государств встать, тоже в революционерах ходили — с нашими революционерами дружбу водили ещё с царских времён. Дуче уже потом в национал-социалиста перековался, а начинал, как простой социалист: с нашим Каменевым, который с Зиновьевым, — приятели юности! И не только юности: в 1920-е Каменев, как советский представитель, Италию посещал, и друг Бенито ему итальянские заводы с гордостью показывал — преимуществами фашизма хвалился. Само по себе, может, и ничего не значит, но формально — связь не выдуманная! Словом, что там было на самом деле, думаю, сейчас уже никто точно не скажет: кто и вправду был cвязан c заграницей и Троцким, а кто просто считал, что заслуживает более высокой должности и источал недовольство — за то и поплатился. Кого-то под пытками оговорили, кто-то сам себя оговорил — и такого, сколько угодно. Только вот, что я тебе скажу: Сталин мог допускать, что ошибается в новых людях, но на своих старых соратников у него был особый взгляд. У этих он видел и второе, и третье дно — даже, если у кого-то второго-третьего дна не было, а была одна только поверхностная глупость и обиженные амбиции. Теперешние умники утверждают: вот де маньяк и параноик Сталин так переживал за свою власть, так боялся старой ленинской гвардии, что решил пустить её под нож — чтобы конкурентов не осталось. А я хочу спросить: «Товарищи дорогие, вам не приходит в голову, что в той критической ситуации он бывших революционеров в первую очередь и должен был подозревать в двойной игре и лицемерии?» Они же одну подпольную школу прошли — одни и те же приёмы двойной-тройной конспирации использовали! И друг друга уже тогда подозревали: не агент ли полиции?.. А уж вести подрывную деятельность и сохранять верноподданническую физиономию для профессионального революционера — азбука прописная. Кто-кто, а Сталин верноподданнической физиономии верить никак не мог — знал ей цену. В его глазах, чем успешнее старый большевик агитировал и вербовал при царе, чем лучше скрывался и водил за нос «охранку», тем больше оснований опасаться его сейчас. Навыки подпольные никуда не делись, а возможностей стало куда больше! До революции старый большевик кем был? Студентиком, рабочим, мелким служащим. А теперь у него властные полномочия, контроль над большими государственными ресурсами да плюс старые товарищи по партии, которые его с полуслова понимают. Тут не только Сталин, тут любой правитель будет доверять с оглядкой: в лицо он тебя славословит, а что за глаза?.. Открыто об этом объявить Сталин, конечно, не мог, но по сути-то?.. Тем более, пример оппозиции у всех на виду: их один раз из партии исключили, потом простили и восстановили, потом второй раз, а они всё собираются и тайные беседы ведут. Покуда можно было их терпеть — терпели. Но когда Гитлер пришёл к власти и объявил, что интересы Германии лежат на востоке, он тем самым нашим оппозиционерам приговор и подписал — и раскаявшимся, и упорствующим. А после убийства Кирова этот приговор мог быть только смертным: кровь за кровь. Потому что на востоке — кто? Мы на востоке! И они должны были всё это сообразить в считанные дни-недели. Если не сообразили, то, откуда у вас, товарищи дорогие, и претензия такая — быть политиками? Нечего вам в политике делать! А если сообразили, тогда вам надо или за границу бежать, или заговор готовить — иных шансов на жизнь нет. Не бежали. Стало быть, что? Стало быть, или дураки набитые, или действительно что-то готовили да не успели. А, может, и третье: овельможились в высоких кабинетах, жирком заросли — для решительных действий воли уже не хватает. Тогда опять же: зачем в политику лезли — если вы мямли безвольные?.. Как бы то ни было: только Сталин счёл, что оппозиция разгромлена и на открытых процессах осуждена, как выясняется, что на место старой новая оппозиция пришла — ещё более опасная, потому как в ней теперь высшие военные задействованы. Вообрази их ошеломление! И из кого эта новая оппозиция состоит? Как раз их тех, кому Сталин худо-бедно, но доверял — иначе не поставил бы на высокие посты в армии. Тогда-то они, в Политбюро, видимо, и решили: веры теперь нет никому, былыми заслугами никто не прикроется, и бить надо не прицельно, а по площадям. Почему так решили? С одной стороны, у страха всегда глаза велики, с другой, торопились — не знали, когда
война начнётся. Вдруг Германия с Польшей сегодня-завтра договорятся и вместе вторгнутся? Очень могло быть — всего через год Чехословакию немцы с поляками вместе делили! На похоронах Пилсудского Гитлер собственной персоной присутствовал — практически личного друга потерял, этакого славянского Муссолини. Это потом уже из-за Данцига-Познани поссорились, а наперёд, кто же знал? В середине 1930-х совместное немецко-польское нападение, как самое вероятное развитие событий рассматривалось. Да! А если они ещё и Финляндию за собой подтянут, а Британия с Францией и Америкой станут им помогать? И такое — запросто! Гражданскую войну к тому времени никто не забыл: хорошо помнили, как вчерашние союзники по Антанте кинулись Россиюшку рвать на части. Не изменились же они за пятнадцать лет! А на Дальнем Востоке — Япония. От неё тоже жди неприятностей. Через год-два на Хасане и Халхин-Голе так и случилось! Вот они и думали: война на пороге, а у нас ещё не все предатели выявлены — и действительные, и потенциальные. Те, кто в условиях военного времени врагу фронт откроет или начнёт в тылу саботаж устраивать. Обычно говорят: лучше простить девять виновных, чем казнить одного невинного. А у них, судя по всему, обратная логика была: пусть девять невинных пострадает, зато одного предателя выкорчуем. Опять же — почему? Потому что у войны иные пропорции: из-за одного высокопоставленного предателя погибнут тысячи и тысячи. А десять высокопоставленных предателей и всю страну погубят. Возможно, они, в Политбюро, на репрессии, как на военную операцию и смотрели: солдат, когда в бою погибает, вины командира чаще всего нет — неизбежность войны. Так и тут: если кого по ошибке расстреляли, то жаль, конечно, но ничего не попишешь — боевые потери. Пусть и от «дружеского огня» — когда по ошибке в своих стреляют. Вот, дорогой историк, тебе и ответ — почему в 1937-м столько народа пострадало, и почему без Великой Отечественной тут никак…— А может такое быть, — предпринял я ещё одну попытку, — что они ошиблись? Там у себя, в Политбюро? Пусть и малая вероятность, но всё же? Может, никакого заговора не было, а им только так показалось? Ну, было какое-то недовольство Ворошиловым, Сталиным, ну, бурчали в разговорах, но это же не обязательно заговор? И то, что никуда не бежали, тем же объясняется: не бежали, потому что не чувствовали вины. А не чувствовали, потому что ни в каком заговоре не участвовали?
Профессор категорически покрутил головой и даже отрицательно цыкнул языком: он не допускал такой возможности:
— Когда нет документов — а у нас с тобой, дорогой историк, их нет — надо искать логику действий и закономерности. Что нам логика говорит? Если в деле только подозрения, а доказательства отсутствуют, нет никакой нужды в массовых расстрелах. Достаточно наиболее подозрительных лиц потихоньку из Москвы и с приграничных округов снять и перевести куда-нибудь на Урал — где они погоды не сделают. Уж в чём-чём, а в кадровых перемещениях Сталин толк знал. Стало быть, дело не только в подозрениях. А с другой стороны, дорогой тёзка, История иногда сама даёт ответы на такие вопросы. Какие закономерности мы видим? Иван Грозный и Пётр I приводили своих бояр в чувство и — выигрывали войны. Николай I побоялся дворян обижать и — проиграл Крымскую войну. Николай II не смог казнокрадство пресечь и аппетиты буржуазии обуздать, и что же? Проиграл русско-японскую, а в Первую мировую вступил неподготовленным — без надлежащего количества оружия и боеприпасов. Так и тут: Сталин расправился с заговорщиками и выиграл войну — это исторический факт. Хрущёв реабилитировал заговорщиков и сам слетел в результате заговора — это другой исторический факт. Таковы ответы Истории, да.
Некоторое время я, глядя под ноги, осмыслял сказанное. Выражение «ответы Истории» подействовал на меня, как аргумент непреодолимой силы: как можно спорить с самой Историей?! Во мне ещё тлели очаги несогласия и сопротивления, но было ясно — это ненадолго. Собственно, даже сказать, в чём именно состоит моё несогласие, пока было трудно.
— А теперь, дорогой историк, — услышал я голос деда, — остаётся задать вопрос: зачем Тухачевскому сотоварищи этот переворот понадобился? Чего им не хватало? Ведь и так практически самые главные посты в армии занимали, верно?
— Точно! — осенило меня. — Ради чего так рисковать?
Я вопросительно посмотрел на профессора, ожидая, что сейчас он, как ловкий фокусник, извлечёт ответ — как какой-нибудь спрятанный предмет из неожиданного кармана. Дед не торопился, глядя вдаль прищуренным взглядом.
— Есть версия, — произнёс он задумчиво, — будто бы всё дело в непомерных амбициях Тухачевского. Не желал де ходить в заместителях Ворошилова. Чепуха! Кухонное суждение! Положение у них такое было: и затевать заговор боязно, и не затевать опасно. Тут не до амбиций! Они-то намного лучше гражданских понимали: после прихода Гитлера к власти война с Германией неизбежна. Только не допускали ни на секунду, что мы сможем немцев победить. Какой у них пример перед глазами? Первая мировая. Три самых могущественных европейских державы целых четыре года с немцами бились, а потом ещё американцы подключились, и то — еле-еле одолели. Куда уж нам один на один с ними выходить? Союзники даже на горизонте не просматривались: мы ещё с середины 1930-х предлагали создать в Европе антигитлеровскую коалицию — никто не захотел. Гитлер же сказал: на восток пойдёт. Вот Англия с Францией ему и потакали: «Иди, Адольф, иди». Позже поплатились, но тогда-то кто мог предположить? Вот и получалось на их взгляд: помощи нам ждать не от кого, а без помощи наше положение — швах. Тухачевский немецких генералов знал не понаслышке, Уборевич, Якир — тоже. В Германию на стажировку ездили, месяцами там жили. И видели: вот их штабная культура, а вот наша. Вот как у них с выучкой войск обстоит, а вот как у нас. И всё — не в нашу пользу, разумеется. Опять же: что такое «немецкая дисциплина» — всем известно, а что такое «русская дисциплина»? Вот то-то и оно. Да и сами они кем должны были себя ощущать — в сравнении с немецким генералитетом? Выскочками, баловнями судьбы. За теми — поколения армейских традиций, лучшая в мире стратегическая школа. Манштейн и Гудериан с юных лет знали, что станут полководцами, а Якир — сын аптекаря? Уборевич — крестьянский сын? Они и не помышляли о военной карьере — за пять лет из гражданских лиц до генеральских высот взлетели. Тухачевский военное училище закончил, в наполеоны метил да всю Первую мировую в немецком же плену и просидел — не особо похвастаешь. Мог ли он после плена на немцев, как равный на равных смотреть? И они — на него? Сомневаюсь — не бывает такого. В Гражданской наши себя ещё как-то проявили — не без помощи царских спецов. А как дошло до внешних противников, так тут же Тухачевскому в Польше нос крепко и расквасили — по его милости десятки тысяч наших солдат в польском плену сгинули. А ведь это ещё только Пилсудский — даже близко не Шлиффен и не Гинденбург. И что же: снова война, и снова Тухачевскому в немецком плену сидеть? И хорошо, если в плену: за провал на фронте Сталин может успеть и расстрелять. Вот они, видимо, и прикидывали, как им уцелеть меж молотом и наковальней. И в какой-то момент решили: Сталина сокрушить проще, чем Гитлера. А что это за момент, знаешь?
Я покачал головой и даже развёл рукам: откуда мне знать?
— Испания, — наставительно произнёс дед. — Военный путч 1936-го года. Ты в курсе, что там происходило?
— Генерал Франко, — смутно вспомнилось мне. — «Пятая колонна», «Над всей Испанией безоблачное небо». Наши помогали законной власти республиканцев, а нацистская Германия и фашистская Италия — путчистам, так?
— Верно, помогали, — согласился профессор. — И не из одной любви к Испании и её социалистическому правительству, прошу заметить. Наша задача тогда была — разбить фашизм на чужой территории. В союзе с испанским народом. Если генерала Франко с хунтой победим, глядишь, и Гитлер не посмеет на нас нападать — такой расчёт был. Только Советский Союз от Испании всей Европой отделён — нашу военную технику туда ещё попробуй доставь, а Италия и Германия — рядышком, под боком. Вот и проиграли. И к слову о репрессиях: испанцы друг друга почище наших расстреливали: и путчисты — республиканцев, и республиканцы — путчистов. Уже в первые недели счёт на тысячи пошёл, а далее и на десятки тысяч. И это при девяти миллионах населения! Без суда и следствия, часто по одному только подозрению или за то, что не захотел путч поддержать. Вот и сравните, да. Ну а наши потенциальные заговорщики наблюдают, как франкисты город за городом, провинцию за провинцией под себя подминают, к Мадриду продвигаются, и думают: там дело успешно движется, значит и у нас вполне может выгореть — надо только с той же Германией договориться о поддержке, чтобы в спину не ударили. А как договориться? Пообещать, что и мы свою страну на фашистский манер переделаем, станем союзниками — будем прогерманскую внешнюю политику проводить. Захотят исключительных преференций по хлебу и нефти — дадим. Строительный лес? Сколько угодно. Лишь бы избежать войны — иначе позорно и быстро проиграем. Вот тебе, кстати, и объяснение, почему так много советских «испанцев», тех, кто там успел повоевать, потом под репрессии попали — значит, Сталин не сомневался, что ноги нашего заговора из Испании растут. И докажите мне, что не было там никакого предательства! Через четыре года аукнулось, да ещё как — чуть кровушкой не захлебнулись! До войны — считанные часы, по всем приграничным округам — полная боевая готовность, войскам ещё загодя велено ночью, чтобы никто не заметил, выдвигаться на боевые позиции. Положение скользкое — хуже не придумаешь. На провокации дан приказ не отвечать — чтобы нас потом в зачинщики войны не записали. Но если фашисты перейдут границу — открывать огонь на поражение. Это значит: по тебе стреляют, а ты терпи — пока враг границу не нарушит. У всех нервы на пределе, и только в Белоруссии — тишь да благодать. Там командующий Западным особым округом генерал Павлов в субботу 21 июня вечером в театр идёт! Как сию странную тягу к прекрасному прикажете понимать? А вот так: это негласный сигнал войскам округа: «Ничего не будет, можно успокоиться — уж командующий-то знает, раз в театр идёт»! Вот и успокоились: гарнизон Брестской крепости застали врасплох — там никакой боевой готовностью и не пахло. Защищались потом героически, но в плен шесть-семь тысяч человек всё же попало — в первые же дни! Семьи военных, опять же, тайно не вывезли — все погибшие гражданские лица на его совести. Вот вам цена предательства на войне! Не хотите же вы сказать, что всем командующим один приказ поступил, а генералу Павлову — другой? Или что он — просто по беспечности? В такую беспечность, знаете ли, поверить невозможно — даже юнец необстрелянный себе такого не позволит, если уж его командиром поставили. А тут — опытный военный, боевой генерал, прошедший не одну кампанию. Вот он, генерал Павлов, — как раз из тех самых «испанцев», да. Случайно ли? Мне не верится. Только в газетах, дорогой историк, в открытую сообщать обо всём этом было нельзя — пришлось выдумывать, будто все заговорщики ещё с 1932-го года с троцкистами были связаны. А на деле никакого заговора до Испании, скорей всего, и не было — потому его и обнаружить не могли.