Семь незнакомых слов

— О-о-о! — её возглас можно было условно разделить на три части: удивление (что не филфак), разочарование (почему не филфак), уважение (не филфак).

— Да, — сказал я, глядя немного в сторону. — Люблю интегралы.

Ненароком я ступил на скользкий путь: Вероника стала расспрашивать, какие вступительные экзамены мне предстоят, уверенно ли я себя чувствую, какие были в этом году темы на выпускном школьном сочинении, и какую тему выбрал я, и что получил и т.д.

Мне немного досаждал её тон. Она разговаривала с игривостью взрослого человека, который из педагогических соображений, решил разговаривать с ребёнком на равных. У Вероники было подвижное овальное лицо с остреньким подбородком, глаза неопределенного каре-зеленого цвета, небольшой рот и тонкие брови — когда она говорила, они сходились у переносицы, образуя еле заметную вертикальную морщинку, а когда слушала — взметались вверх. Вместе с тем мне приходилось постоянно контролировать свой взгляд, чтобы он случайно не скользнул ниже Вероникиной шеи к её Большой Груди и не загорелся порочным блеском. Я усиленно делал вид, будто у неё вообще нет никакого бюста, а есть лишь лицо, ум и душевные качества, и меня интересуют исключительно они.

Это была не такая простая задача. Я не мог посмотреть сначала в свою тарелку, а потом сразу на Веронику. Мой взгляд от тарелки устремлялся в сторону, скользил по потолку и только затем опускался к Вероникиному лицу. Так же и обратно. Чтобы не казалось, будто я постоянно вращаю глазами и верчу головой, приходилось для пущей убедительности несколько секунд высматривать что-то за окном и изучать потолок. Должно быть, вид у меня был не по ситуации глубокомысленный.

Вероника это заметила.

— Ты, солнышко, молодец, — сказала она, — такой серьёзный, сосредоточенный.

— Правда? — я предпочел бы выглядеть остроумным и дерзким, но и «серьёзный» на первых порах было неплохо.

— Я уверена, ты станешь хорошим математиком. Кто твой идеал?

— Блондинки или брюнетки? — с маху уточнил я.

— Не-ет, — удивленно протянула Вероника. — В математике…

По-видимому, она считала, что так и должна разговаривать со мной — задавать мне умные, возвышенные вопросы. Мне же в предложенной системе отношений полагалось иметь идеалы, на которые я равняюсь.

— М-м… Пифагор.

О Пифагоре я читал в рассказах о древней Греции, и это был любимый математик Ваничкина — в Ромкиной комнате даже висел его портрет. «Почему Пифагор?» — спросил я его однажды. «Пифагор, — ответил Ромка, — первый придумал, что весь мир состоит из чисел: это взгляд настоящего математика. Он открыл дорогу к математическим открытиям».

— Пифаго-ор? — удивленно протянула Вероника: мой выбор показался ей неожиданным — Лобачевский или Колмогоров были бы более понятными идеалами. — Почему вдруг Пифагор?

— Да, конечно, он был со странностями: обожествлял бобы и всё такое... Но это он первый придумал, что мир состоит из чисел, а в этом что-то есть.

— Это как? — заинтересовалась Вероника.

— Всё можно измерить числами.

— А разве всё можно измерить числами?

— Это интересно, как точка зрения, — объяснил я. — Если думать, что весь мир состоит из чисел, можно делать любые математические открытия. Взять, к примеру, Шекспира: если бы он не думал, что весь мир — театр, то, возможно, не стал бы великим драматургом.

Я сам не ожидал, что так здорово выйдет: мысль была подарена самим ходом рассуждений, — если бы Вероника меня не спросила, сам бы я до неё не додумался.

— Как с тобой интересно, — Вероника даже перестала есть и подпёрла подбородок рукой.

Но зря она меня похвалила. Я тут же совершил новый промах.

— А у тебя кто идеал — Пушкин? Или Данте?

Мне казалось, наш разговор, наконец, выруливает на непринужденную колею, но Вероника так рассмеялась, что на нас стали оборачиваться люди из-за соседних столиков. Судя по их лицам, они считали, что рядом с Вероникой сидит незаурядный остряк.

— Солнышко, ты такой милый, — сказала Вероника, отсмеявшись и переводя дыхание. — О, ужас, кажется, у меня тушь потекла…

Она достала из сумочки зеркальце, платок и стала вытирать выступившие слёзы:

— Ну, солнышко, рассмешил, так рассмешил…

По правде говоря, я её не очень хорошо понимал: сама же заговорила об идеалах. Остаток трапезы я предпочитал помалкивать и слушать рассказ Вероники о том, как две недели назад они на факультете праздновали День славянской письменности: в одной из аудиторий у них прошло большое чаепитие с блинами.

Я был хорошим слушателем: кивал, говорил: «Здорово!», делал вид, будто впечатлён и нетривиально заинтересован, но меня занимало другое: что будет, когда мы выйдем из столовой.

— Значит, ты — сын Ильи Сергеевича? — когда с едой было покончено, Вероника приступила к самому вкусному для себя, и неудобоваримому для меня.

Она расслабленно склонила голову, оперев её на ладошку, — словно хотела разглядеть меня под каким-то новым углом. Но об отце мне хотелось говорить меньше всего. Гораздо приятней было смотреть на спонтанное знакомство, как на самостоятельное приключение двух симпатичных и интересных друг другу людей.

— Нет, я — дочь Аркадия Семёновича, — это была моя первая попытка сострить.

И она наполовину удалась: я несколько раз хмыкнул и даже коротко хохотнул. Но, к сожалению, недостаточно заразительно, чтобы Вероника разделила мое веселье. Наоборот: она посмотрела на меня с подозрением:

— Ты что — стесняешься своего отца?

— Нет, — я смутился. — С чего ты взяла?

— А ты знаешь, как его уважают у нас на факультете?..

Веронике почему-то захотелось поведать мне о том, какой у меня замечательный отец. И не просто поведать, а так, чтобы я ни о чём таком не догадывался: какой Илья Сергеевич демократичный, какие у него замечательные лекции, и с каким пониманием он подходит к разным жизненным ситуациям (например, беременным студенткам на экзамене сразу ставит пятёрку). Я поддался и по ходу рассказа один раз даже произнёс вожделенное для Вероники: «Надо же!» Но в какой-то момент меня стало подташнивать.

— Я его сын от первого брака.

Сказал — и сам испугался. Мне показалось, что я предал родителей. Особенно отца.

Вероника охнула и испуганно прикрыла рот ладошкой. Потом стремительно перегнулась через стол и погладила меня по руке:

— Прости, солнышко, прости! Я не знала…

— Ерунда, — великодушно пробормотал я, — ничего страшного.

На улице я попросил Веронику показать мне — как без пяти минут студенту — университет.

— Где тут что, понимаешь?

— Готовишься к студенческой жизни? — она одобрительно покивала. — Молодец, солнышко, правильно.

Идея выступить в роли моего гида пришлась ей по душе: она важно наморщила нос.

— Но только недолго, хорошо?

— Хорошо.

— Я столовые не люблю, — объяснила она, — но тут в читалку надо идти, пришлось заскочить перекусить.

— Сессия? — спросил я понимающе.

— Она самая. Тебе это ещё предстоит. Два экзамена осталось, и каких!.. — Вероника закатила глаза, показывая сложность предстоящих испытаний. — Столько всего повторить надо.… Ну, ладно, не могу же я бросить тебя и не познакомить с университетом?