Семь поэм
Шрифт:
3. Когда смеялся…
Рога так рога. Я приглажу патлы. В подушку поплачу. В тетрадку поною. И буду сдавать драгоценные панты каждой весною. Каждой весною. Платите валютой! Зелёненьким хрустом. Фигура у кассы глаза намозолит. По средам с лицом независимо-грустным я буду, вздыхая, купюры мусолить. «Калинка, калинка, калинка моя! В саду ягода малинка, малинка моя!..» ...А если на миг отодвинуть веселье, пятнадцатый век мою голову сдавит. Я - только гонец. Я скачу с донесеньем. Король растревожен. Король заседает... Врываюсь в покой тугодумов лобастых и, рухнув плашмя на подстилку из меха, я, булькая кровью (стрела меж лопаток), хриплю, будто школьник по буквам: «Из... ме... на...» «Калинка, калинка, калинка моя! В саду ягода малинка, малинка моя! Ах, люли-люли!..» . . . . . . . . . Эх, люди- люди... ...А ты идёшь по лестнице, идёшь по лестнице. Шагаешь, как по лезвию, через нелепицы. И мечешься, и маешься, мечтая, каясь... Нет! Ты не поднимаешься, - я сам спускаюсь! Романы обездарены, отпели трубы... О, сколько нас -
4. Когда любил…
Люб- (Воздуха! Воздуха! Самую малость бы! Самую-самую...) лю! (Хочешь, - уедем куда-нибудь заново, замертво, за море?..) Люб- (Богово - богу, а женское - женщине сказано, воздано.) лю! (Ты покорённая. Ты непокорная... Воздуха! Воздуха!) Люб- (Руки разбросаны. Губы закушены. Волосы скомканы.) лю! (Стены расходятся. Звёзды, качаясь, врываются в комнаты.) Люб- (В загнанном мире кто-то рождается, что-то предвидится...) лю! (Где-то законы, запреты, заставы, заносы, правительства...) Люб- (Врут очевидцы, сонно глядят океаны остывшие.) лю! (Охай, бесстрашная! Падай, наивная! Смейся, бесстыжая!) Люб- (Пусть эти сумерки станут проклятием или ошибкою...) лю! (Бейся в руках моих каждым изгибом и каждою жилкою!) Люб- (Радостно всхлипывай, плачь и выскальзывай, вздрагивай, жалуйся!..) лю! (Хочешь - уедем? Сегодня?– пожалуйста. Завтра?
– пожалуйста!) Люб- (Царствуй, рабыня! Бесчинствуй, учитель! Неистовствуй, женщина!) лю! (Вот и глаза твои. Жалкие, долгие и сумасшедшие!..) Люб- (Чёртовы горы уставились в небо тёмными бивнями.) лю! (Только люби меня! Слышишь, люби меня! Знаешь, люби меня!) Люб- (Чтоб навсегда! Чтоб отсюда - до гибели... Вот оно... Вот оно...) лю! (Мы никогда, никогда не расстанемся... Воздуха... Воздуха!..) ...А лестница выше. А двери - похожей. Я знаю, я вижу, я чувствую кожей, - шагаешь по далям, шагаешь по датам. Недавним и давним. Святым и бездарным.
5. Когда отчаялся…
Кукушка: «Ку-ку! Живи на земле...» А палец - к курку. А горло - к петле. А небо - к дождю (галоши надень)... Сгибаясь, тащу две тыщи недель. Две тыщи суббот (взвали, если жив). Следы от зубов своих и чужих. Все отблески гроз на глади стола. И тихий вопрос: «Зачем ты была?..» Несу на горбу, - не сгинув едва, - чужую судьбу, слепые слова... Кукушка: «Ку-ку! Останься. Прошу...» А я не могу. А я ухожу. Цветы в изголовье, и тень на лице. И ночь на изломе. И пуля в конце. ...А ты всё время - вверх, всё ближе, ближе. Из-под закрытых век тебя я вижу. Идёшь, как инвалид, ступаешь ватно. И кто заговорит, - уже не важно. Не важно, кто начнёт, а кто продолжит. Себя перешагнёт. Жизнь подытожит. Взойдёт на перевал. Вернёт, отчаясь, затасканным словам первоначальность. 6. Когда выжил
Что я?! Что это я?! Да что я?! В воспалённом: «То... иль не то?..» Выбрал самое распростое. Проще пива. Глупей лото... Расплываюсь в слезливом трансе. Вопли кончены. Не берёт... Вы орите! А я наорался на десяток годов вперёд. По озёрной метельной глади прёт весенних недель орда. Все будильники мира, гряньте! И замолкните навсегда. Лишним криком эпоха скомкана, смята грохотом календаря... Да отсохнет язык у колокола, если он трезвонит зазря!.. Реки движутся в каменных шорах, дни уходят в небытиё... Крик устал. Да здравствует шёпот двух людей: его и её. ...Застыла у дверей. Теперь помедли. Невыносимой тишине поверь. Вчера меж нами были километры. Сегодня - только тоненькая дверь. Подмигивают фонари спросонок. Над зимней ночью взмахи снежных крыл. Нам очень скоро сорок. Очень сорок... Войди в свой дом. Я двери отворил. 1967
Посвящение
Поэма
1. "Поехали"
Мне нравится, как он сказал: «Поехали!..» (Лихой ямщик. Солома в бороде.) Пошло по свету отзвуками, эхами, рассказами, кругами по воде... ...И Главного конструктора знобило. И космодром был напряжённо пуст. «Поехали!» – такое слово было. Но перед этим прозвучало: «Пуск!!» ...И сердце билось не внутри, а возле. И было незнакомо и смешно. А он ремень поправил, будто вожжи, и про себя губами чмокнул: «Но-о-о!..» И широко, размашисто, стотонно, надежд не оставляя на потом, с оттяжкой по умытому бетону вдруг стегануло огненным кнутом! И грохнул рёв! И забурлила ярость! Закрыла небо дымная стена... Земля вогнулась чуть и, распрямляясь, ракету подтолкнула. А она во власти неожиданного бунта, божественному куполу под стать, так отрывалась от земли, как будто раздумывала: стоит ли взлетать?.. И всё-таки она решила: «Надо!..» Запарена, по-бабьи – тяжела, сейчас она рожала космонавта! Единственного. Первого... Пошла! Пошла, родная!.. ...Дальше было просто. Работа. И не более того. Он медлил, отвечая на вопросы, не думая, что все слова его войдут в века, подхватятся
поэтами, забронзовев, надоедят глазам... Мне нравится, как он сказал: «Поехали!..» А главное: он сделал, как сказал! 2. Мы вырастаем
Скрипит под ветром печальный ставень. В углу за печкой таится шорох... Мы вырастаем, мы вырастаем из колыбелей и распашонок... Огромно детство. Просторно детство. А мы романы Дюма листаем. И понимаем, что в доме - тесно. Мы вырастаем. Мы вырастаем... Укоры взрослых несутся следом. Мы убегаем, как от пожара. Нам двор - держава!.. Но как-то летом мы замечаем: мала держава... Нас что-то кличет и что-то гонит к серьёзным спорам, к недетским тайнам. Нас принимает гигантский город! Мы вырастаем! Мы вырастаем!.. А город пухнет. Растёт, как тесто. А нам в нём тесно! И мы, пьянея, садимся в поезд, где тоже - тесно. А в чистом поле - ещё теснее... Мы негодуем, недосыпаем, глядим вослед журавлиным стаям. На мотоциклах, пригнувшись, шпарим. Мы вырастаем! Мы вырастаем!.. Мы трудно дышим от слёз и песен. Порт океанский зовём калиткой. Нам Атлантический слишком тесен! Нам тесен Тихий, или Великий!.. Текут на север густые реки. Вонзились в тучу верхушки елей. Мы вырастаем!.. Нам тесно в клетке меридианов и параллелей! 3. А он...
Над суматошными кухнями, над лекцией «Выход к другим мирам». Вашей начитанностью, лейтенант. Вашей решительностью, генерал. Над телеграммами, тюрьмами, над бардом, вымучивающим строку. Над вековыми костяшками нард В парке обветренного Баку. Над похоронной процессией, над сборочным цехом искусственных солнц, барсом, шагнувшим на розовый наст, криком: «Уйди!..», сигналами: «sos!..». Над запоздалыми клятвами, над диктором, превозносящим «Кент», скрипом песка, всхлипом сонат, боеголовками дальних ракет, над преферансом, над арфами, над... 4. Траектория
Ушла ракета!.. Мы вздохнули и огляделись воспалённо... Но траектория полёта всё ж началась не в Байконуре!.. Откуда же тогда, откуда? От петропавловского гуда? От баррикад на Красной Пресне?.. Нет, не тогда, а прежде. Прежде!.. Тогда откуда же, откуда? От вятича? Хазара? Гунна? От воинов Игоревой рати?.. Нет, даже раньше! Даже раньше!.. Она в лесных пожарах грелась, она волхвов пугала, снизясь... Такая даль, такая древность и археологам не снилась... Она пронизывала степи, звенела на шеломах курских, набычась, подпирала стены, сияла в новгородских кузнях! Та траектория полёта, презрев хулу, разбив кадила, через поэмы и полотна, светящаяся, проходила! Она - телесная, живая. И вечная. И вечевая. И это из неё сочится кровь пахаря и разночинца... Кичатся знатностью бароны, а мы довольствуемся малым. Мы - по бумагам - беспородны. Но это только - по бумагам!.. Не спрашивай теперь, откуда в нас это ощущенье гула, земное пониманье цели... Бренчат разорванные цепи! 5. Грязный шепоток
Из фильмов мы предпочитаем развлека- тельные. Из книжек мы предпочитаем сберега- тельные. Сидим в тиши, лелеем блаты подзавядшие. Работу любим, где зарплата - под завязочку... Мы презираем в хронике торжественные омуты... Все космонавты - кролики! На них проводят опыты! В быту, слегка подкрашенном научными названьями, везёт отдельным гражданам... Чего ж про них названивать?! Они ж бормочут тестики под видом испытания. Они ж в науке-технике - ни уха, ни... так далее... Их интеллект сомнителен. В их мужество не верится... Живые заменители машин над миром вертятся!! Не пыльное занятие: лежишь, как в мягком поезде. Слетал разок и – на тебе! И ордена! И почести! Среди банкета вечного, раздвинув глазки-прорези, интересуйся вежливо: «А где тут сумма - прописью?..» Живи себе, помалкивай, хрусти котлетой киевской иль ручкою помахивай: «Привет, мол, наше с кисточкой!..» 6. А он...
Над запоздалыми клятвами, над диктором, превозносящим «Кент», скрипом песка, всхлипом сонат, боеголовками дальних ракет. Над затянувшейся свадьбою, над вежливым: «Да...», вспыльчивым: «Нет!..» Над стариком, продающим шпинат, над аферистом, скупающим нефть. Над заводными игрушками, над жаждой кокосовых пальм и лип. Над седоком твоим, Росинант. Над сединой твоею, Олимп. Над нищетой, над масонами, над... 7. О невесомости
Мы те же испытанья проходим... Тяжёлыми дверями грохочем. Вступая в духоту барокамер, с врачихой молодой балаганим... Мы в тех же испытаньях стареем. Мы верим людям, птицам, деревьям... Бросаемся, дрожа от капели, то - в штопоры, то - в мёртвые петли. Высокое давленье коварно... Живая кожа - вместо скафандра. И нету под рукой, как нарочно, надёжного глотка кислорода... Нас кружат центрифуги веселья, мы глохнем в полосах невезенья. И ломимся в угар перегрузок. И делимся на храбрых и трусов, пройдя сквозь похвалы и дреколья... Другое непонятно. Другое... Как это? Слово, яснее полдня, слово, свежей, чем запах озона, и тяжелее ночного боя, - вдруг невесомо? Как это? Слово, застывшее важно, слово, расцвеченное особо, слово, обрушивающееся, как кувалда, - вдруг невесомо? Как это? Слово, скребущее горло и повторяющееся бессонно, слово, которое твёрже закона, - вдруг невесомо? ...Вновь тебя будет по каждому слогу четвертовать разъярённая совесть... Пусть не придёт к настоящему слову даже мгновенная невесомость!.. ...Как мне дожить до такого дня, ценою каких седин, чтобы у жизни и у меня голос был один?
Поделиться с друзьями: