Семь я

Нельзя!

Вереница смертей проносится перед глазами Алексея... Если он убьёт киллера, цепочка эта завершится или продолжится?

Так стрелять или нет?

Нельзя!

Этот человек застрелил отца. Он дал толчок всему тому аду, что творился последние несколько дней...

Но - нельзя!

Алексей выпустил киллера, шепнул ему: "Беги!" - и позволил ему убежать во тьму, подальше. Потом - выпалил в сумрак наугад. Тут же тишину прорезали звуки чужих выстрелов - сообщники, думая, что спасают жизнь Алексея, стреляли тоже.

Дядя вышел из полумрака быстрыми шагами, взял Алексея за руку и повёл за собой - в конец улицы, где под фонарём лежало мёртвое тело киллера. Чья-то пуля попала ему прямо в сердце. Мафиози умер мгновенно, без боли.

– Ты стрелял? Стрелял?
– спросил дядя нервно.

– Да... Нет... Не знаю...
– запутался Алексей.

– Ты стрелял, я слышал это. Ну что ж, - твой враг убит, радуйся. Будем верить, что это твоя пуля...

Последние слова дядя тонули в тишине, затопившей мозг Алексея.

"Совершилось!" - повторял про себя Алёша.
– "Дело совершено!"

Тот, кто убивал, убит сам. Смерть наказуема смертью. Кровь отца отомщена.

А кровь Рустама?

Чем за неё будет наказан сам Темников?

Это убийство наказуемо жизнью.

Жить без света, без семьи, без любви, без родины, без жизни - вот удел Алексея теперь.

И это тоже - совершилось.

И это тоже надо принять, как принимают смерть.

* * *

Надо было срочно бежать из города. Дело слишком серьёзно: вызов брошен двум могущественным структурам, - власти и мафии, и ещё неизвестно, какая из них опаснее и какая нанесёт удар первой.

Но Алексею было необходимо перед отъездом встретиться с последним человеком, с которым он мог ещё говорить искренне, - с матерью.

Тайком как от мафии, так и от дяди, окольными маршрутами он пробрался к материнскому дому. Мама встретила его молчанием, - она словно не поняла, что за человек, небритый, растрёпанный, огрубевший душой и телом, стоит перед ней. Она сидела на кровати, то сминая, то расправляя покрывало, чтобы хоть как-то занять слабеющий ум.

"Я знаю, что ты не поймёшь меня, - шептал ей Темников.
– Но только ты можешь меня простить. Некоторые люди предлагали мне своё прощение, некоторые - кричали, что я недостоин милости. Но все они были самозванцами. Я не просил у них прощения. Я попрошу его только у того, кто может мне его дать - простить меня просто так, а не требовать, чтобы я сначала встал перед ним на колени.

И я иду к тебе, и прошу прощения у тебя, перед которой - единственной– не виновен... Я знаю, что, когда весь наш город, вся Сибирь, вся Россия, весь мир будут рушиться, распадаться, погибать под обломками старых, заржавленных истин, только одно уцелеет, только одно сохранит свою ценность и силу - твоё молчание, покорное, безропотное молчание женщины, потерявшей всё и всё благословившей...Перед этим молчанием я склоняю голову...

Слышишь ли ты меня?

И что ты мне сможешь ответить?..."

"Да, - ответила мать, - да", - и продолжила руками складывать кисти от покрывала на постели в один ряд - "для порядка".

* * *

Что можно сказать дальше? Что добавить ещё к этому тяжёлому и горькому рассказу?

Через несколько дней, серым октябрьским утром, Алексей стоял на границе с Казахстаном. Он уходил - навсегда. Что его ждало, что он оставлял на родине, - знал один Темников, и больше никому он не смел сообщить об этом. Незримая стена встала между ним и старым миром.

Дядя провожал Алексея в дорогу. "Я сделал для тебя всё, что мог, - сказал юноше Клавдий Григорьевич.
– У тебя есть солидная сумма казахских денег, паспорт и всё остальное, чтобы выжить на первых порах. Ты знаешь, к кому идти, у кого просить помощи. А меня - забудь. Я останусь здесь, чтобы бороться дальше. Я тебе больше не нужен. Считай, что меня - нет".

"А его не было и раньше", - подумал Темников. Всё произошедшее, - кровь, безумие, убийства, самоубийства и любовь, ставшая первой и, вероятно, последней, - мелькало в памяти, как сновидения, как долгий кошмарный сон, от которого надо было проснуться.

Жизнь кончалась.

Да здравствует новая жизнь!

Алексей пожал руку дяде и зашагал по серой, никем не контролируемой степи. Неподалеку текла такая же серая пересыхающая речонка без названия. Алексей нащупал за пазухой свёрнутые квадратиком листы бумаги, - это была символистская поэма, которую он писал с дядей. Её Алексей носил с собой все эти страшные дни, как символ веры.

– Зачем мне это теперь?

Алексей выбросил поэму в речку. Листки уплыли по реке, как кораблики, и чернила на них постепенно расползлись в неясные иероглифы. "Так же расползётся и моя судьба,- подумал Алеша.
– Какая вода в реке стала холодная... Скоро настанет зима..."

Мысли о приближении зимы, суровой и длинной, заняли собой все существо раба Божия Алексея Темникова.

Больше думать было не о чем.

Песнь благодарения

(отрывок из поэмы Алексея Темникова "За последним рубежом")

Довольно песен о боли и страдании, довольно бунта и мятежных слов! Новую песнь – песнь благодарения – начинаю я отныне. Пусть всё , что я испытал в своей жизни, получит от меня дар благодарных звуков.

И я запеваю песню, исполнять которую должен не устами, а всем существом, всей жизнью своею:

– Благодарю тебя, Жизнь, за дары и наказания твои. Да благословенна будет твоя тяжесть, воспитывающая во мне силу, и лё гкость твоя, дающая мне возможность любить.

Жизнь, ты - яд и противоядие, болезнь и исцеление, грех и покаяние; в тебе - всё . Но в этом - проклятие твоё , тот первородный грех, за который страдают все живые. Ибо ты борешься против самой себя, подавляя то, что сама же создала.

Ты растишь цветы и заставляешь их вянуть, ты питаешь детей – и ведё шь их к старости; воистину, ты лечишь от одной болезни, порождая другие. И за это я люблю тебя ненавидящей любовью, ибо не могу я относиться иначе к тебе: ты, Жизнь, - это верё вка, привязавшая меня к миру настолько прочно, что я на при вязи стал свободен и обрё л свободу в неволе твоей. За это - Аллилуйя жизни!