Семь я

Она (удерживая его). Ты с ума сошел? Мы едем отмечать серебряную свадьбу!

Он (напевает). Когда мы были молодыми... Вот смотрю я на тебя- и вижу: все пережитое у тебя написано на лице и подчеркнуто морщинами. А хорошо бы снова в молодость вернуться!

Она. Ты что! В пятьдесят лет жизнь только начинается! Будущее - за нами!

Он. Лучше бы - впереди...

Пауза.

Она. А куда это мы с тобой заехали? Что за глухомань?

Он. Видишь, впереди зеленый свет горит. Нам еще долгий путь предстоит...

Она. Зачем зеленый свет, если ехать некуда?

Он. Знаешь, а твои седые волосы красивее, чем раньше, когда они золотыми были...

Она. Ты тоже с возрастом красивее стал. Это и внуки замечают...

Он. А старший внук вчера в трамвае с девушкой познакомился. Он мне читал стихи, посвященные ей...

Она. А ты не думаешь, что не младшие - старшим, а старшие - младшим должны в трамвае место уступать? Молодым ведь еще столько идти по жизни предстоит... А нам теперь недалеко до дома.

Он. Да, верно... Это закон.

Она. Закон--это то очевидное, что мы наконец умудрились заметить!

Кондуктор. Остановка "Конечная"! Прошу пассажиров освободить свои места!

Она. Пойдем, пойдем. У нас до дома теперь дорога короткая.

Он. Пойдем... Дай я тебя за руку подержу. Так нам легче вдвоем будет.

Медленно уходят, держась за руки.

Долгая, долгая тишина.

– - ОПА (Общество Поэтов-Анонимов)

Сцена из трагедии

Центральный офис ОПА-- маленькая комната в здании транспортного завода. На стенах -- плакаты: "Слово--не воробей, не вырубишь топором", "Спасение писателей -- дело рук самих писателей". У стен расставлены стулья, на которых сидят поэты.

Председатель. Многонеуважаемые господа! Позвольте считать открытым наше закрытое собрание ОПА. Первое слово я хочу предоставить человеку, который десять лет назад погрузился в творчество с головой и до сих пор не вылез из него.

Поднимается первый поэт--мужчина лет 50-ти, хорошо одетый, в очках.

Первый поэт. Здравствуйте. Меня зовут Николай, и я -- поэт.

В зале -- сочувственные вздохи.

Первый поэт. Я всю жизнь был порядочным человеком, преподавал в начальной школе теорию относительности. Я и не задумывался о том, чтобы писать стихи! Но однажды мои ученики были пойманы с поличным в туалете с сигаретами во рту. На вопросы: "Что вы здесь делаете?" они нагло ответили: "Мы стихи писали!" После этого, чтобы получше понять их, я начал изредка пописывать стихи:

О Родина наша родная!

Синь синяя синих небес,

Гусей журавлиная стая,

Лесистый загадочный лес

Мне дороги... Лишь для тебя

Скажу сейчас, сердцем скрипя--

В Париже я не был ни разу,

Люблю же Россию... заразу!

За это мне был объявлен выговор. Я с горя стал писать запоем. Например, для учителя литературы я переписал "Евгения Онегина" в доступной для детей форме:

Онегин был нехилый мэн ваще-то:

В натуре бочку он на слуг катил,

С Татьяной обломился перед светом,

Прощелкал клювом милость воротил!

В конце концов меня вынудили уволиться по собственном желанию. Теперь я стал законченным поэтом и пишу по расписанию по 8 стихотворений в день. Меня никто не понимает. Я духовно голодаю, помогите, кто чем может! (Несколько человек поднимаются с мест и кладут ему в папку свои рукописи).

Поднимается второй поэт -- пожилой человек лет 20-ти с длинными волосами.

Второй поэт. Меня зовут Семен, и я -- поэт. Мои родители всегда верили, что из меня выйдет толк. Толк весь вышел, осталась одна бестолковщина. В детстве я не имел тяги к поэзии, пока не попал в дурную компанию. Мои дружки часто убегали со мной из школы и в чужих подъездах тайком сочиняли стихи. Постепенно зависимость становилась всё сильнее, и к 18 годам я стал писать своим, неповторимым способом:

Я--словознатец. Слов я знаю кучу,

Каких никто доселева не знал.

Уж небосвод давно заснеготучил,

Небокопченьем занялся вокзал.

Смеркнулся небосвод. И листопадить