Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3
Шрифт:
— В другой раз не то, — с грустью сказал Кучмий. — В другой раз нельзя. Подсолнухи уже отцветут. А зараз спи в самом шикарном убранстве. Это же какое чудо, когда подсолнухи в цвету! Желтое море! И не море даже. Целый океан! И пчелы в этом желтом океане не живут, а царствуют. Такое идет снование по небу, что аж в глазах мельтешит. Ты лежишь на рядке подсолнуха, под тобой теплая земля. Ты смотришь в чистое небо и видишь, как летят пчелы. Красота! Поедем, Алексей Фомич!
— Нет и нет. Я уже сказал.
— А ты, оказывается, железо, тебя так, голыми руками, не возьмешь, —
«Вот кому хорошо живется на белом свете, — подумал Холмов о своем земляке, когда тот выехал со двора. — Ни забот, ни печалей. На усатом его лице одна только улыбка. Весел, энергичен, деловит, словоохотлив. Видно, пчелы и в самом деле сделали его таким. Может, зря я не поехал с ним на пасеку? Заманчиво, но сейчас никак не могу. Вот лежит моя тетрадь, и надо мне садиться к столу и записывать то, что засело в голове и никак оттуда не уходит. Писать без привычки трудно, а надо».
Глава 22
Через два дня на улице, что вела к дому Холмова, цветущими маками запестрели пионерские галстуки. Впереди отряда развевалось знамя — широкое алое полотнище с махрами. Медные трубы были такие крикливые, а барабаны такие громкие, что отряд своим шумом взбудоражил всю улицу.
Из дворов выбежали любознательные хозяйки, держа за руки умолкнувших от радости ребятишек. Стояли у ворот, смотрели вслед уходившему отряду и толком не могли понять, что все это означало. Было очевидным лишь то, что, если идут пионеры, если на ветру полощется их знамя, если бьют барабаны и орут медные трубы, значит, где-то случилось что-то весьма важное, торжественное. А что и где? Люди не могли разгадать, и удивленные их лица говорили: «Или сегодня какой праздник? Или будет митинг? И почему они завернули в бывший двор вдовы Кагальницкой?»
Перед верандой, где в это время находился Холмов, как перед трибуной, отряд вытянулся в линейку. Дети разом подняли к головам загорелые ладони и, когда смолкли горны и барабаны, дружным хором крикнули:
— Алексею Фомичу! На-аш пио-не-ер-ский привет!
Таким же дружным хором они попросили Холмова прибыть к ним в лагерь «Орленок» и на пионерском костре рассказать… О чем рассказать? Холмов не расслышал.
— Оля! Посмотри, сколько у нас гостей! — сказал он. — И какие гости!
— Ребята, проходите на веранду, в холодок, — пригласила Ольга. — Да смелее!
Смущенно поглядывая на Холмова, пионеры вошли на веранду. Кто стоял, прислонясь к стене, кто подсел к столу. Ольга принесла в вазе конфеты и в тарелках черешню.
— Берите, ребята, кто что любит. — По-матерински ласково Ольга смотрела на смуглые детские лица. — Значит, вы из «Орленка»?
— Мы там бывали, — сказал Холмов. — Прекрасное место. Какая же у вас ко мне просьба?
— Просим приехать к нам на пионерский костер!
— В «Орленок» многие приезжают!
— У нас и артисты бывают!
— Расскажите о себе, о своей жизни!
— Алексей Фомич, а с Лениным вы встречались?
— Не пришлось. Да и молод я был в те годы.
— А в пионерах
состояли?— Тоже не довелось. Тогда еще пионеров не было.
На лицах недоумение и явное огорчение.
— А Чапаева видели?
— В гражданскую мне довелось воевать здесь, на Кавказе.
— А Кочубея видели?
— Не только видел, а служил в его отряде.
— Вот это здорово!
— Обязательно расскажите о Кочубее. Согласны?
— Смотрю на вас, дети, и радуюсь. — Холмов не мог удержать улыбку. — Как же не уважить вашу просьбу!
Беседа за столом длилась недолго. Опустели тарелки и ваза. Отряд снова построился в линейку. Заиграли горны, грянули барабаны. Курносая пионерка со щеками цвета созревшего персика подбежала к Холмову и, приподнявшись на цыпочки, повязала ему на шею галстук. Линейка дрогнула, барабаны и горны заиграли еще громче, и под эти бодрящие звуки пионеры, шагая в ногу, покинули холмовский участок.
Опять у ворот, держа малышей за руки, стояли женщины, ласковым взглядом провожали отряд. Удивлялись, потому что не знали: кто тот человек, что недавно поселился в доме вдовы Кагальницкой, и почему именно ему пионеры оказали такую почесть? Начались догадки:
— Не иначе — артист.
— Верно! Из тех, из народных.
— Что ты, милая! Не артист, а баянист. Сама видела, как играл.
— Скорее всего, министр!
— Не гадайте, бабы. Это же Холмов Алексей Фомич.
— Пионеры — они знают, где кто живет, и завсегда идут безошибочно. У них имеется такое особое чутье.
Холмов и Ольга грустно смотрели на уходивших пионеров. Когда же звуки горнов и барабанов стали еле-еле слышными, Холмов сказал:
— Вот, Оля, кому позавидуешь. Только начинают жить. — Он снял с шеи галстук и, рассматривая его, положил на ладонь. — Как им рассказать об Иване Кочубее? Надо бы как-то по-особенному. Но как?
— Не надо по-особенному, — советовала Ольга. — Расскажи, как ты обычно рассказываешь.
В это время к воротам на своей «Волге» подкатил улыбающийся Кучмий. Оставил машину и крикнул:
— Алексей Фомич! Ну что? Уговорили пионеры?
— Уговорили.
— Молодцы! Я так и знал, что уговорят! — весело сказал Кучмий. — Значит, вместе поедем в «Орленок».
— Так это, выходит, ты подослал пионеров? — спросил Холмов.
— Не без того, грешен, не отрицаю, но они и сами народ боевой! Так что готовься, Фомич! Помчимся на моем рысаке. Тут час езды. А из «Орленка» прямым ходом махнем на пасеку. Как, а? Там совсем близко!
— Давай сперва съездим к пионерам, — ответил Холмов. — А к пчеловодам еще успеем.
— Успеть-то успеем, но надо и поторапливаться!
Глава 23
Из «Орленка» Холмов и Кучмий вернулись поздно ночью. Холмов не стал будить жену. Зажег свет на веранде, сел к столу и задумался. Видел пламя костра, черноту неба над ним и в отблеске светящиеся детские глаза. Волнение, испытанное им в пионерском лагере, еще жило в нем, и рассказ о Кочубее повторялся в уме.
Накинув на плечи шаль, на веранду вышла Ольга.