Семен Дежнев — первопроходец

— Правильно поступаешь, Семейка. Только зачем ради петуха на торжище идти? А я на что?

— Ты же курями не торгуешь.

— Кто тебе сказал? Всем, к твоему сведению, торгует мой торговый дом. Федулка! — Последний возглас относился к парню, прислуживающему в лавке. — Мигом беги к Артёмке Дудырину, у которого птичник. Возьмёшь у него серого рябого петушка из прошлогоднего выводка. Понял?

— Понял, батюшка.

— Скостишь, Исай, свой должок на ту сумму, на которую набрал у тебя продуктов. И петушка не забудь, — сказал Дежнёв.

— Вестимо.

— А завтра приходи к нам в гости.

Федулка вскоре возвратился с петухом. Он и помог Дежнёву донести все покупки до дому, взвалив себе на плечо увесистый мешок муки. Старый драчливый петух был изловлен, лишился головы, был ощипан и сварен. Серый петух занял его место в качестве предводителя куриной стаи и возвестил о начале своей деятельности громким кукареканьем.

К приходу гостей Абакаяда испекла медовые лепёшки и пирожки с творогом, нарезала тонкими ломтиками свиное сало, разделала на кусочки провинившегося петуха. Не поражал стол роскошеством и изобилием. Но всё, что мог предложить казак, вернувшийся из похода, было гостям подано. Дежнёв помог жене накрыть на стол, достал из самодельного шкапчика глиняные кружки под вино.

Первыми пришли Усольцевы. Катеринка протянула Абакан де узелок с гостинцами.

— Это куропатки. Трофимушка охотился и подстрелил, — пояснила она. Куропатки были уже ощипаны и сварены.

— Обогащаете наш скромный стол! — воскликнул в знак благодарности Дежнёв. — Говорят про тебя, Трофим, с воеводами не поладил и намереваешься Якутск покинуть.

— Нехорошая история вышла, — неохотно ответил Трофим. — В двух словах о ней не расскажешь. Главный-то воевода Головин не человек, аспид. От него на край света убежишь. Уж на что крутой и грубый мужик Васька Поярков, и с ним ладить удавалось. Ценил меня, как лучшего толмача в остроге. А этот...

Трофим не договорил. Послышались шаги в сенях.

— Идёт кто-то. Потом расскажу, — сказал Усольцев, прислушиваясь к шагам.

Вошли псаломщик Агапий, худой и долговязый человек с клинообразной бородкой, со своей псаломщицей, крёстной матерью Абакаяды-Настасьи.

— Мир дому сему, — произнёс нараспев псаломщик.

— Как здоровье, крестница моя милая? — воскликнула Степанида, расцеловавшись с хозяйкой.

— Как поживает духовенство? — спросил в ответ Дежнёв.

— Плохо поживает, — ответил Агапий, вздыхая.

— Пошто так, отче?

— Нелады великие между светской и духовной властью. Наш отец Маврикий, добрый пастырь, великой души человек, не ко двору пришёлся новым властям. Он, конечно, учёностью не блещет и грамотей не ахти какой. Не учёностью, практикой достиг священнического сана. Был сперва церковным певчим, потом дьячком, то бишь псаломщиком, как аз многогрешный. Петруха и говорит ему однажды — слабоват, сер ты, отче. Служить бы тебе в церквушке в каком-нибудь захудалом зимовье. А Якутск тебе не по плечу. Благолепия в твоей службе мало. Отец Маврикий прослезился от такой обиды. Мне пожаловался. Я ему отвечаю — ты, батюшка, не мне, человеку маленькому, а архиерею в Тобольске пожалуйся. Воеводы привезли с собой новых священников. Петруха Головин понадеялся, что сии пастыри станут его послушными людьми. Отец Маврикий вроде бы оказался здесь лишним. Да не всё получилось так, как было угодно Головину. Начались крупные нелады у воеводы с духовенством.

— Из-за чего же нелады? — спросил Дежнёв.

— Иеромонах Симеон, личный духовник воевод, пастырь несгибаемого характера. Пытается поучать Петра, указывать на его богопротивные деяния. Иногда вступается за обиженных. Другие священники согласны с ним. А Головин из себя выходит — кто вы такие, попы долгогривые, чтобы меня, царского слугу, поучать? Захочу, в арестантской избе вас сгною, в железа закую.

— Неужели такое духовным лицам говорил?

— Стращал. Сам слышал. А отец Симеон ему спокойно так, ласково даже отвечает: верю, раб Божий Пётр, что можешь нас и в железа заковать, и в темницу бросить, и голодом уморить. Да душу мою не переделаешь, а я слуга Божий. Ох, чую, добром не кончатся эти нелады.

Последним пришёл Исай Козоногов. Выдерживал своё новообретённое купеческое достоинство.

За столом разговор неизменно возвращался к воеводам. Гости резко осуждали Головина, его властолюбие и самоуправство. Не щадили и Глебова — почему он, наделённый такими же воеводскими правами, проявлял мягкотелость, безволие и позволял своему напарнику безнаказанно бесчинствовать. Признавали, что в остроге и в крае зреет против власти воевод широкое недовольство. Как бы не дошло дело до большой беды. Купец попытался повернуть разговор в другое русло:

— А знаете, други мои, из какой муки выпечены эти пирожки и лепёшки?

— Из ржаной, вестимо, — ответил Трофим.

— А откуда эта ржаная мучица?

— Не с Лены, конечно. Привозная, — убеждённо сказал Дежнёв.

— А вот и ошибаешься. Семейка. Ленская это мука, здешняя.

И Исай поведал, что поселился на верхней Лене, вблизи Кутского устья, достойный человек Ерофей Павлович Хабаров, крепкий рачительный хозяин. Он и промысловик удачливый. Сколотил промысловую артель и разбогател на заготовке соболиных шкурок. А ещё успешно занялся земледелием и скотоводством. Он первым на Лене распахал обширные угодья, более двадцати десятин, и засеял их рожью, стал выращивать горох и разные овощи. Добился неплохого, по местным условиям, урожая ржи. А ещё устроил Хабаров соляные варницы. Он наглядно показал, что если найдутся у него последователи, то всё русское население ленского края может быть обеспечено местным хлебом и солью. Да вот чем это всё обернулось...

— Не хотел я о воеводе Головине толковать, — сказал Исай. — У всех набил оскомину на зубах этот Петруха. Но не могу не сказать об этом, прости Господи...

Исай умолк, не подобрав нужного резкого словечка. Потом, собравшись с мыслями, продолжал:

— Ерофей Павлович человек отменной энергии и трудолюбия. Он из тех людей, которые приносят великую пользу делу освоения края, подают пример его населению: смотрите, люди, ленский край вовсе не бесплоден, он пригоден для земледелия. Пётр Головин из тех, кто губит это доброе начало. Вместо того, чтобы поддержать хозяйство Хабарова, поставить его в пример другим, перенести его опыт на Алдан, Амгу, Витим, Олёкму, воевода обошёлся с Ерофеем несправедливо, подло.

— Каким образом несправедливо? — спросил Дежнёв.

— А вот, слушай... Направляясь в Якутск, Головин наслышался в Устькутском селении о хозяйстве Хабарова, пожелал лично его осмотреть. Как будто бы восхищался его размахом. Взял у Ерофея Павловича якобы взаимообразно большую партию ржи на прокорм гарнизона. Конечно, расплачиваться с ним и не собирался. А потом решил забрать хозяйство Хабарова в казну, по сути дела, ограбил его.

— По какому праву? — воскликнул Дежнёв.

— Какое может быть право у воеводы, который считает, что он царь и бог на здешней земле? Придрался к Ерофею по каким-то мелочам и решил поступить с ним круто. Но Хабаров не из тех, кто легко сдаётся. Добивается у воевод права осваивать новые угодья на Киренге.

Судьба Ерофея Павловича Хабарова и его хозяйства взволновала всех участников застолья. Ерофею сочувствовали, Головина резко осуждали.

Засиделись до позднего часа. Первыми ушли псаломщик Агапий со своей супругой Степанидой. Псаломщику предстояла служба у ранней заутрени. Вслед за ними ушла Катеринка, оставившая без присмотра малых ребятишек. Вспомнил о каких-то своих неотложных торговых делах и Исай. Откланялся, поблагодарив хозяев, и удалился. Остался единственный гость Трофим Усольцев.