Семейная кухня (сборник)

Мы ехали по проселочной дороге, уже подъезжали к участку, когда один из мальчиков, проезжавших мимо на велосипедах, помахал нам рукой. Я помахала в ответ, хотя и подумала, что мальчик какой-то странный – машет незнакомым людям.

– Привет! – крикнул мальчик.

– Здравствуй! – вежливо крикнула я в ответ.

– Это Вася? – спросил меня муж, показывая на мальчика.

– Вася? ЭТО – ВАСЯ? – Я чуть не свернула в канаву.

Бабушка раскормила Василия до неузнаваемости.

– Вы чего? Я же вам махал! – обиженно сказал ребенок, когда заехал на участок.

– Верните мне сына, – тихо попросил муж.

Да, узнать сына в толстом парнише со щеками, попой и животом, на котором трещали шорты, было практически невозможно.

– Да ну вас, – обиделась бабушка, – приехали и все испортили.

Бабушка взяла Васю за руку, и они пошли в дом.

– Машенька, мне кажется, у Васи фигура твоей мамы, – проговорил муж, глядя на их спины.

– Да ну тебя, – обиделась я и пошла следом за мамой и сыном.

На кухонном столе лежали колода карт и бельевые веревки.

– Это у вас что? – спросила я.

– Это мы с бабушкой играем в дурака. На котлеты. Если я проигрываю, то съедаю две котлеты, – пояснил Вася.

– А если бабушка проигрывает? – уточнила я.

– Тогда я съедаю пышку с медом, – радостно ответил Вася.

– А веревки зачем?

– Это бабушка меня привязывает к стулу. Чтобы я все съел.

– И как?

– Весело. Знаешь, как смешно! – радостно воскликнул сын, цапнул пышку и побежал на улицу. Я его догнала и отобрала пышку.

– Хватит, – сказала я.

– Бабушка! – закричал Вася. – А мама мне есть не дает!

– Иди ко мне, мой хороший, я тебе печенье дам.

– Нет! – закричала я. – Никакого печенья!

– Оставь ребенка в покое! – закричала бабушка. – Он только на человека начал походить. Вы его каким ко мне привезли?

– Мама! У него живот висит! – кричала в ответ я.

В Москве я посадила Васю на строгую диету. Мальчик сидел над тарелкой с пустым бульоном и ронял слезы.

После вторых родов я тоже сидела на диете. Нужно было сбросить двадцать килограммов. Я ходила злая и нервная. Приехала наша доктор Анна Николаевна делать прививку дочери. Посмотрела на меня и рассказала историю из собственной практики.

Вызвали ее в семью – большую, шумную, многодетную и многородственную. Главой семьи была дородная теща из-под Ростова. Теща была великолепная – высокая, необъятная. На плите булькал борщ, на столе стояли пампушки с чесночком. За столом сидел мальчик лет шести и уминал пряничек вприкуску с булкой. Собственно, Анну Николаевну вызвали к этому мальчику, который начинал задыхаться и жаловался на боли в боку, если нужно было дойти до метро – семь минут пешком, или подняться по лестнице на третий этаж. Ребенок был раскормленный, и никакой астмы и панкреатита, как считала мама мальчика.

– Диета, – сказала Анна Николаевна, – строгая. Утром натощак нужно выпить теплую воду с медом, чтобы прочистить кишечник.

– Что она говорит? – спросила теща, хотя стояла рядом с Анной Николаевной, сложив на груди руки. – Какая вода с медом? Это завтрак? А на обед тогда что?

– Вода без меда, – строго ответила Анна Николаевна.

На самом деле она так пошутила, но теща успела схватиться за сердце, а мальчик запихнул в рот пряник, пока не отобрали.

Так вот, про диеты. У меня есть знакомый. Ему сорок пять. Леня. Он звонит и поздравляет со всеми праздниками – советскими, церковными, российскими.

– Как ты? – спрашиваю я.

Леня мне рассказывает про одышку, лишний вес, диабет, больное сердце, сосуды, головокружения и пятна перед глазами. Говорит, что врачи за него не берутся, сначала требуют, чтобы он похудел килограммов на тридцать, а Леня не может.

Мы ждали его в гости. Он позвонил и сказал, что не приедет – сломался лифт, и он не мог спуститься с девятого этажа на первый. Просто физически не мог. Извинялся, злился на себя и обещал завтра же начать худеть и ходить пешком.

У Лени две жены – бывшая и настоящая. Он счастлив в настоящем браке, безумно любит дочь и сохранил хорошие отношения с бывшей женой, потому что от первого брака есть сын. Но никому – ни нынешней жене, ни бывшей – он не рассказывает про свои болячки. Про то, что ходил на обследование, что боится сдавать анализы – для него спокойнее оставаться в неведении относительно уровня холестерина, – что забывает выпить таблетку, что ему прописана строгая диета.

– Почему?! – кричу я каждый раз.

Мама моего знакомого была художницей. Точнее, женой художника, которая решила, что тоже «так может», бросила мужа и сына и занялась творчеством.

– Знаешь, когда я вырос и заново пересмотрел ее работы, я понял, что она бездарность, – однажды сказал мне Леня. – Когда я говорил ей, что мне плохо и у меня болит что-то, она отвечала, что я не знаю, что такое по-настоящему плохо и по-настоящему больно. Поэтому я молчал. И до сих пор молчу.

Мама-художница приезжала к мужу и сыну в один из выходных дней. В гости. Проверяла дневник сына, пыталась его воспитывать. Но сын ей не нравился – упитанный мальчик, раскормленный сердобольной соседкой, оскорблял эстетический вкус матери. Однажды она даже сказала сыну-подростку:

– Пока ты не похудеешь, я не буду к тебе приезжать.

И Леня честно висел на турнике и совершал утренние пробежки вокруг дома. Толку от этих нерегулярных, истеричных занятий было чуть – он не худел и, соответственно, не рассчитывал понравиться маме.

– Господи, как ты похож на своего отца! – воскликнула явившаяся спустя месяц мать.

Тучностью Леня действительно пошел в папу – маленького, веселого, кругленького мужчину, который принимал все происходящее как должное. Жена ушла? Ну что поделаешь? Жизнь такая. Он не вмешивался в сложные взаимоотношения сына и матери из лучших побуждений. Даже уходил, когда жена приходила. Но Леня считал, что папа его бросал и предавал.

– Тогда зачем ты меня родила? – однажды воскликнул Леня.

– Это случайно получилось, я не планировала, – совершенно искренне ответила мать-художница.

В тот день Леня перестал хотеть понравиться матери, стал есть булки, на радость соседке, и толстел.

Его отец рано умер от диабета. Он знал, что ему нельзя есть сладкое, но ничего не мог с собой поделать.

У Лени тоже диабет, и ему нельзя есть сладкое, но он ничего не может с собой поделать. Он боится умереть, пока не вырастут и не встанут на ноги дети.