Семейные тайны

— Ну ты, Оль, сильна... — не сдержал я восхищения. — Ты особо-то не старайся, всё равно ж расстреляем в клочки!

— А чего их жалеть? — рассудительно выдала юная рисовальщица. — Я вам ещё нарисую!

— Оленька у нас уже половину красок извела да карандашей чуть не полгросса [2] сточила, — наябедничала Татьянка. У неё в комнате тех рисунков целая куча!

Я загорелся желанием посмотреть. Да уж, было на что... Гуси, утки, куры с петухами, кошки и собаки, прислуга в усадьбе — рисунки выглядели на удивление живыми, слегка небрежными, но все характерные особенности натурщиков и натурщиц девочка схватывала и отображала безошибочно. Слуг, например, я по Оленькиным рисункам опознавал легко и моментально. Акварельные пейзажи в исполнении названой сестрицы смотрелись столь же живо, хотя мне было сложнее узнавать изображённые места, помнил я здешнюю местность не так чтобы очень.

— Меня Елена Платоновна ругает за такое, всё время заставляет цветы рисовать да посуду всякую, — скривилась Оля, когда я спросил, как у неё с изографией в гимназии. — Говорит, только так можно руку поставить. Я, конечно, делаю, как она велит, но тут-то не гимназия, рисую, что хочу и как хочу!

— А гимназические рисунки у тебя есть? — спросил я.

— Поищу, оставались вроде бы, — не особо уверенно ответила Оля.

Искала она долго, старательно копаясь в стопках и ворохах бумаги, что-то бормоча себе под нос.

— Вот, нашла, — Оленька прижимала к груди толстую пачку листов. Вывалив их на стол, она бегло просмотрела несколько из них, проверяя, то ли это, что искала. — Только они скучные, — кажется, это она так извинялась.

Ого! Такую старательную прорисовку я встречал разве что в учебниках, и то не во всех. Да, видимо, неизвестная мне Елена Платоновна на самом деле не человек, а какая-то драконша, раз сумела заставить Оленьку рисовать в строгой академической манере — безупречной в деталях и полностью обезличенной, никак не говорящей ни слова об авторе рисунка. Сильна Елена Платоновна, ох и сильна... Вот не знал бы, что и это рисовала моя названая сестрица, так бы и не подумал, что она этак умеет. Что ж, кажется, я уже знаю, кто будет иллюстрировать мои инструкции к винтовкам.

— А вы стрелять пойдёте? — спросила Оля. — А мне с вами можно?

— Тебе? — удивился я. — Там будет много грохота, вонючего дыма и ничего интересного.

— Как раз интересно! — кинулась возражать сестрица. — Я никогда не видела, как стреляют! А я вас нарисую, если с собой меня возьмёте!

Это она удачно зашла, ничего не скажешь — пообещать, что исторический, можно сказать, момент будет её стараниями запечатлён для потомков. После такого уговаривать отца и дядю взять Оленьку с нами пришлось уже мне. Было непросто, но я справился. Да попробовал бы не справиться, с такой-то аргументацией!

Стрелять мы двинулись целой колонной. Помимо меня, отца, дяди, братьев и названой сестрицы, в колонну входили четверо слуг, которым доверили нести патроны, палки для мишеней и часть ружей. Стрельбище устроили возле довольно крутого склона невысокого увала, [3] чтобы никто не мог случайно попасть под пули, где и воткнули в землю палки, к коим с помощью взятых в доме булавок прикрепили девичьи художества. Начать решили с винтовок. Результаты испытательных стрельб на заводе Васька нам докладывал, и мы ограничились примерно сотней саженей, [4] чтобы не портить себе удовольствие. Нет, можно было и с большего расстояния пострелять, попадая при этом в мишень, но тут нас ограничивали размеры импровизированного стрельбища. Впрочем, Митьке и того хватило, чтобы прийти в полный восторг — для него-то и сто саженей были преизряднейшей дальностью, они у себя в кадетских ротах стреляли из старых гладкостволов не более чем на три десятка. А заряжание винтовок доставляло младшему просто неизъяснимое удовольствие. Ну да, это ему не шомполом работать и не с капсюлем возиться.

Более-менее справившись с обуревавшими его чувствами, Митька засыпал нас вопросами. Естественно, меня ему тут же и сдали, так что мне, бедному, и пришлось за всех отдуваться с ответами. Митьку, понятно, слегка разочаровало, что ещё толком неизвестно, когда эти винтовки пойдут в армию, что ему пока что так и придётся иметь дело в лучшем случае с капсюльными штуцерами, а уж то, что всё это добро мы увезём с собой, ничего ему не оставив, привело братца чуть ли не в уныние, но ничего, смирился.

Сократив дистанцию, мы взялись за карабины под револьверный патрон, и тут Митьке снова пришлось впадать в восторг, на сей раз от скорострельности непривычного оружия. Впрочем, это достоинство карабинов оценили мы все, а Оленька даже бросила рисовать и сидела, зажав ушки и разинув ротик.

Следующим нумером программы шли револьверы. Приноровиться к ним оказалось чуть сложнее, чем к винтовкам и карабинам, всё же удерживать оружие двумя руками или одной, разница ощутимая, но ничего, справились. Да, при использовании самовзвода жать на спуск приходилось с изрядным усилием, но мы вполне справлялись, а уж на ручном взводе всё шло просто чудесно, особенно с меткостью.

Закончили мы пальбой из охотничьих ружей, убедившись, что и с ними всё хорошо. Митьку, понятно, они тоже воодушевили до крайности. Ну да, для него тут новым, непривычным и потому приятным оказалось всё, что мы привезли. Какое-то время так и стояли, слегка оглохшие, закопчённые пороховым дымом и донельзя счастливые. Мало того, что мы сделали-таки новое оружие, так наконец и довелось вволю из него пострелять. Васька, ясное дело, не в счёт, он-то успел и раньше, а вот мы с отцом и дядей прониклись по-настоящему. Про Митьку я уж молчу, младший просто блаженствовал.

Вот тут нас и прорвало. Дядя Андрей аж глаза закатил от предвкушения, рассказывая, как он теперь насядет на генералов, отец выглядел одновременно довольным и задумчивым, не иначе, подсчитывая в уме доходы, Васька с полным на то правом светился гордостью, а про Митьку и говорить нечего, уже сказал.

Я же, прикинув, сколько мы сегодня пожгли патронов, мысленно похвалил себя за мудрое решение обязать Ваську отправить несколько ящиков этого добра из Александрова в Москву. Того, что мы привезли с собой, хватит ещё на пару таких выходов, ну или на три-четыре, если экономить, а дома и мне надо будет практиковаться, и получателей стреляющих подарков пригласить в тир, что наконец оборудован в подвале. Но это не сегодня. Сегодня я радовался нашему общему успеху, даже не особо выделяя свою ведущую в нём роль. Да и ничего бы я без отца, дяди и брата не сделал, так бы всё в голове и осталось.

Оля похвасталась свежесделанными рисунками, вызвав у всех новую волну восторга. Честно скажу, весело было смотреть, как отец с дядей, будто какие мальчишки, восхищались своими изображениями. Впрочем, Оленьке следует отдать должное — обычная для её сделанных вне стен гимназии рисунков живость придавала этим листкам бумаги совершенно особую притягательность. А уж в паре с безошибочной узнаваемостью персонажей смотрелись рисунки просто великолепно.

— Что же ты, сестрица, рисунки-то не подписала? — попенял я.

— А зачем? — искренне удивилась Оля. — В гимназии да, подписываю, чтобы Елена Платоновна не путалась, а тут-то никто ж, кроме меня, и не рисует...

— Привыкай, сестрёнка, — назидательно сказал я. — Будущие поколения должны знать, кто такое рисовала.

Оленька весело хихикнула и принялась подписывать свои художества. Ясное дело, они тут же были нам и подарены — каждому его персональное изображение, а групповые Оля оставила себе под взятое с неё слово привезти их в Москву, когда они с матушкой, Татьянкой и Митькой вернутся.