Семейные тайны
Шрифт:
...и вот, вручается меч!..
Но пора в дорогу (Самый устал).
И, как стрела,- вжик, проскочил-проехал, лицезреть народу, как он СЛЕДУЕТ, не удалось, окаменевшее лицо да густые брови.
А как проедет, такое начнется!., ринутся к автобусам, давя под ногами нерасторопных: в сводке, которая ляжет на стол к Джанибеку... но просмотрит он их ПОСЛЕ отъезда Высокого гостя: обмороки - столько-то, дотошные какие, всякую чепуху ему на стол, раненые: легкие и тяжкие, грамотеи! поправил: тяжелые, пусть сестры Аббасовы и постараются, ИЗЛЕЧИТЬ ВСЕХ! подчеркнул, ну и смерти тоже, а причины: задавлены, сердце, солнечный удар и так далее, никто не застрахован от солнечного УДАРА.
Да, не забыть! про девочек!., нет-нет, поднесли корзины Высокому гостю, янтарные гроздья, символика лишь, как это в священной книге? напряг память,
– конечные копейки, никаких округлений! Из отчета Махмуда (приложены): "вспыхивали все краски радуги, а в букет звонких мелодий вплетались зажигательные ритмы танцев,- ах, каналья! ах, шутник!..- и город превратился в гигантский концертный зал, и танцы, хороводы возникали всюду на импровизированных,- молодец Махмуд!
– подмостках и сценах...", руку приложил и Аскер Никбин, чьи строки... нет, ради бога, умоляю, чтоб имени моего не называли!., легли на страницы,- и рулевой там, и знаменосец весны, с большой буквы все эти титулы-эпитеты, и зодчий, и первоцелинник (?), и комиссар (священной народной войны), "пройдут века..." ну и так далее, дескать, "будем помнить эти священные дни" (гостевания Высокого гостя,- взгреть бы грамотея!).
Но меркнут государственные страсти перед ревностью v юного создания дочери Джанибека, которая, видите ли, не желает, чтобы ЕЕ Бахадур... и она обратилась к нему с вопросом и назвала Ученого секретаря Совета Экспертов, ту, с которой он вытворял всякое такое, что... и сердце учащенно бьется, и гонит, гонит от себя!., ну о протекционизме и прочее.
– А вы,- спрашивает у Бахадура,- знаете ее?..- И дрожь в голосе.- Мы с нею недавно познакомились. Бахадур опешил, но виду не подает:
– Да, знаю, ну и что?!
– И дерзость в голосе. У дочери бледные губы:
– Что вы можете о ней сказать?
– Толковая девушка, полиглот (!!).
– И только?
– Гулко стучит сердце, а в глазах любопытство, будто впервые Бахадура видит.- И вы ее по-прежнему любите?!
Как это их оставили вдвоем? Но тут вошла Сальми:
– Вы одни?
– И такой взгляд, будто он съест ее дочь. А та впечатлительна, как она сама, чутка до болезненности и властна, как отец: '"Ах, ты чувствуешь безграничные возможности, и тебе еще условия, чтоб их реализовать! в бутылку загнан джинн, вырваться бы ему на волю, так, что ли?! А если та, с которой познакомилась (из Совета Экспертов), к тому же талантливая рассказчица, чуть-чуть присочинит, нагнетая экспрессию, то уже тебе не уснуть: будто не с тою он, а с тобой, то жар набегает к щекам, то в горле пересыхает, и пальцы холодные как ледышки.
Она слушала Нису, сидя в кресле, и злилась - будто кто-то посягнул на ее игрушку! И когда мать позвала, нервно бросила: "Что тебе?!" - слилась с креслом, и нетерпеливый взгляд к той: "А что дальше?"
Нет, определенно дар Шехерезады: "И вот наступило утро..."
Пришло время расставания, а встать не может, ноги не держат, иглы колют в пятки, сначала больно, а потом щекотно, так бы и сидела, слушая, как та рассказывает. Всю дорогу, пока шли, придиралась к матери: "Как же ты договорилась? жди теперь машину!
– И на шофера, когда он резко притормозил: Так ведь убить можно!" Шофер на пенсии, но специально для них, когда приезжают,- молчит, ни слова, дабы не лишиться заработка. А Сальми про себя: "Еще хватит его инфаркт на полном ходу..." - разыгралось воображение: машина врезалась в столб!.. Свинцовые металлические ворота медленно открываются, автоматика. "Надо, чтоб прикрепили к ним шофера молодого..." Нервно хлопает дверцей дочь и, не оглядываясь, идет к особняку, а-ля их посольство в центре, ни весу, ни престижу, для виду только ширма, что держава
Дочь долго не уснет. Губы той, которая рассказывала. Ее глаза. Ее руки. И ее голос, никак не отвяжется, и два передних зуба, с щелочкой между ними. Луна ярко светит, и она босыми ногами идет к холодильнику, ибо ему (кому?) захотелось пить, и снова теплая постель, и он, Бахадур... Белое, как кусок луны, плечо. Вздремнет, и кто-то снова будит ее: что? не заболела? Ах да! "Три дня после и три - до!" Но страшно: а вдруг не начнется?
Прикидывается овечкой, а сам!.. Вот бы грубо оборвать: "А теперь расскажи о той, с кем до утра!.."
И - случайно остались вдвоем:
– Вы ее по-прежнему любите?!
("И никогда не оставлю!") - Скомканный разговор, и он рад. А как снова остаться вдвоем? Поиграть ей хочется: как он выкручиваться будет. Чтоб пришел один? Вот еще! А почему бы не пойти в мастерскую художника?! Там и возникла мысль (фу! нехорошо даже), когда художник сказал, что скоро уедет, и куда бы вы думали? глаза смеются - в Латинскую Америку!
– Да,- не скроет ликования,- включили меня!.. (Джанибек включил, это ясно.) Нет, что вы, не персональная выставка! Только две картины!.. Помните, та с гранатом?!
– Кто не помнит: аж трещинка на гранате видна, вот-вот потечет рубиновый кровавый сок. А главное, ее глаза: уже не девочка, но еще не женщина. Гранат чуть-чуть опережает ее, торопит. "Гранат уже созрел,- объяснял он, когда однажды пригласил в мастерскую молодые таланты Салона Сальми,- она это чувствует, но как сказать? а главное, кому? она сорвала гранат и ждет, печалится и радуется, увы, детство уже ушло, это жаль, но жизнь берет свое, непременно возьмет!"
.- Но вы же говорили,- дочь ему "вы",- что картина эта подарена.
– Да, но мы условились, что когда выставка, я ее забираю.
Тот, Шептавший, кому художник подарил, даже табличку заказал: "Из коллекции..."
"Неужели он?" - удивился Бахадур, когда сдружились. И она тоже не верит: "Оказался таким ценителем' У него же грубое лицо!"
"Что ты! Милейший и добрейший человек, честно слово! Между прочим, под наши картины он отвел в своей квартире большой зал! И другие ведь дарят!.. Кстати он успел даже застать последние годы,- рассказывал Бахадуру,- моего учителя, народного художника Пур-Азима, слышал про такого?"
Кто не знает Пур-Азима, он же Азимзаде?
"Великолепные полотна, весь цикл "Карабахские кони" разорил, ах как слаб! Большой мастер, но обуреваем, честолюбив, как, впрочем, и я сам! сказывается, что мы из бывших кочевых племен, рассеялись по краю, выхвалиться хотим, это я о себе, пусть-де видят, как грудь горит, но я пока...- и развел руками, мол, ничего еще не приобрел,- а ночью, сам мастер мне рассказывал, я его в больнице перед смертью навестил, снятся мне, говорит, эти кони и горы Карабахские, родной край, ищут-рыщут, истосковались по бескрайним просторам, по воле кочевой! И я тоже, ну молод был, глуп, копировал большого художника, да и как удержаться, если сам Шептавший! Такие комплименты, попробуй удержись!
"Нравятся?" - спросил я.
"Вы даже,- вернее, он на "ты" был со всеми,- даже не представляешь как!"
"Могу,- и пересохло у меня в горле!
– подарить".
"Ну что ты,- он мне,- как можно? И тут же, пока я не передумал: - Был бы рад,- говорит мне,- чтоб повисели у меня месяц-другой, похвастаться, а потом..." И в тот же вечер вынесли, думал, что это я сам умер, это меня выносят, так жалко было картин! А впрочем, и сейчас бы не устоял, подарил! "Это у меня хобби,- говорил тот мне,- собирать картины знаменитых художников!"
Анаханум и спроси, когда втроем они - Бахадур, она и хозяин:
– А кто в мастерской останется?
– Как кто?..- не понял сначала, а потом пошутил: - Найдется кому! Ну, хотя бы мой дух, разве этого мало?
Неужто уговорит его Бахадур? Ему позарез комната нужна! "Тебе - ключ? слышит он художника.- И не стыдно? Чтоб мою священную мансарду, где рождаются великие идеи?.. Я сам себе этого не позволяю! Я же после этого работать здесь не смогу!" А она и спроси: "Кто в мастерской останется?" - И Бахадур - до чего фантазия разыгралась!
– придумывает, увидев коробку с пластилином: ключи!., и заказывай, чтоб иметь на всякий случай!.. "А мне оставил художник!"