Семейный архив

И я не выдержал — упал головой на стол, на сложенные на столе руки — и заплакал... Не мог остановиться, унять хлынувших из меня рыданий... Не помню, когда я плакал, рыдал подобным образом...

А ты далеко,

Но сердце рядом с тобой...

Но ты далеко —

Вернись ко мне, друг ты мой...

Я видел перед собой Маришу, ее волнистые, черные, с искоркой, волосы, ее светло-голубые, лазурные глаза, ее округлые щеки, ее высокую нежную шейку...

Но ты далеко...

Мне без тебя нелегко...

Я так хочу увидеть тебя,

Но ты далеко...

Я внезапно почувствовал невероятную даль, разделявшую нас, горбом вздувшийся океан... «Никогда... Никогда...» — звучало в моих ушах.

И все мне казалось,

Что ты предо мной,

Как будто я слышу

Твой голос родной...

Аня не утешала, не пыталась меня остановить — наверное, ее поразило то, что она увидела, услышала... Но я... Я не мог остановиться и после того, как песенка закончилась.

В те минуты — именно в те — для меня и было все решено...

Да, все решила простенькая, пошловатая в чем-то песенка... Она поставила в моих метаниях точку. 

43

Незадолго до нашего отъезда раздался телефонный звонок. Звонивший представился: Лео Вайдман, из «Казахстанской правды». Он предложил мне зайти в редакцию, обсудить важный для меня вопрос... Когда?.. В любое время...

Странный звонок, странное приглашение... И еще более странным было появление в газете (не в «Казахстанской правде», куда его не пустили, а в «Вечерней Алма-Ате») моего интервью под заголовком; «Я не говорю вам прощай, я говорю—до свидания!» И сопровождалось оно такой врезкой:

«На этот раз слухи оказались действительно не преувеличенными. Гражданин Республики Казахстан, известный русский писатель Юрий Герт уезжает в Соединенные Штаты Америки. Но отнюдь не из политических соображений. Есть вещи поважней, чем политика, чем жизнь впроголодь. Они именуются обстоятельствами, которые очень часто оказываются выше нас. Писатель уезжает, чтобы жить вместе с теми, ради которых все мы живем. С ним наша встреча перед дальней и трудной дорогой, размышления о происходящем, о пережитом, о бесконечном».

Интервью было напечатано в двух номерах. Вот отрывки из него, которые говорят о времени (шел июль 1992 года) и не только о нем... Это были последние слова, произнесенные на земле, где я прожил 61 год.

Вайдман: Как вы, Юрий Михайлович, понимаете ныне происходящее? В моем сознании это как-то не монтируется: демократия и тотальный разор, обнищание духа, деградация нравственности... Много говорят и еще больше пишут об ушедшем в прошлое политическом режиме, а у меня такое ощущение, что он вполне тот же самый, только с иным лексическим и репрессивным аппаратом... Если Юрий Герт, никогда в своих произведениях не бегавший от острейших проблем своего времени, возьмется — или уже взялся? — за очередной роман, как он объяснит природу переживаемого обществом катаклизма?

Герт: Мне сдается, что лишь круглый идиот или политический авантюрист станет претендовать на объяснение «природы» переживаемого нами катаклизма. Слишком водоворотны события, слишком фальшивы многие лозунги, слишком обескуражены вчерашние оптимисты, слишком зловещи усмешки недавних партократов... Происходит невероятное. Миллионы людей, только-только вдохнув воздух свободы, сегодня со страхом взирают на бешеные цены, против воли грустя о временах всевластия генсеков и кегебистов, когда не было гласности, но была дешевая колбаса... Как объяснить, что происходит вокруг нас? Почему, прожив годы и годы в добром соседстве, армяне и азербайджанцы стали убивать друг друга? Почему немцы, депортированные Сталиным «в места не столь отдаленные», ныне едут в Германию, а не возвращаются на берега Волги? Почему чеченцев сегодня не пускают в московские гостиницы? Как получилось, что Прибалтика принимает дискриминационные законы, кое в чем напоминающие нюрнбергские, только на сей раз направленные не против евреев, а против русских? Вы можете объяснить все это?.. Я — нет.

Вайдман: Гете писал: «В юности мы все хотим построить дворцы для человечества, в старости начинаем понимать, что сможем вычистить лишь его навозные ямы». Что, стремление к социализму, к идеалам добра и справедливости было нашей юностью, а теперь мы чистим его казармы от сталинизма, волюнтаризма, застоя, перестройки и Бог знает от чего еще? А.Д.Сахаров не случайно подчеркивал необходимость конвергенции капитализма и социализма, не находя идеальной ни ту, ни другую систему... Сейчас демократические реформы, т.е. реставрация дореволюционной общественно-политической системы, тоже не идут — их не приемлет трудящаяся масса...

Герт: Это естественно. Но мне хочется сказать несколько слов по поводу «утопий», от которых мы якобы освободились. Теперь уже страной, текущей млеком и медом, оказался не Советский Союз, а Российская империя, в которой всем жилось и сытно, и вольно, но явился Ленин со своими большевичками-разбойничками — и все погубил похерил... Или по-человечески сочувствуя зверски расстрелянной царской семье, мы перестали упоминать о 9 января 1905 года, когда на петербургские мостовые легли сотни трупов убитых в упор простых доверчивых русских людей, направлявшихся к Зимнему с хоругвями и молитвой... Обличая революционеров, разогнавших Учредительное собрание, мы умалчиваем о дважды разогнанной Государственной думе. Восхищаясь государственным умом Столыпина, забываем о Льве Толстом, который, содрогаясь от стыда и боли, выкрикнув свою знаменитую статью «Не могу молчать!», протестуя против казней крестьян...

Но это еще полбеды...

Вайдман: Что вы имеете в виду?

Герт: Прежде всего — слова, повторяемые теперь чаще любы «национальное самосознание», «национальная гордость», «национальная история» и т.д. О «национальном» говорят бывшие секретари обкомов, ставшие внезапно казачьими атаманами, о «национальном говорит и Александр Солженицын, и герой позорной войны в Афганистане Руцкой, и «ум, честь и совесть» московских демократов Станкевич. Но в одни и те же слова каждый вкладывает свой смысл. Одни стремятся уяснить, что в мировую культуру внесли ученые, писатели, врачи, путешественники, которыми гордится его народ, другим важнее — сколько народов покорено было его предками, сколько городов сожжено, жителей пленено и т.д. На Западе германский фашизм именуют «нацизмом». Мне кажется, тут схвачена самая суть...

Наш парламент обсуждает статьи новой Конституции, обдумывает законы, по которым будет жить демократическое государство... А в это время из республики уезжают немцы. Уезжают евреи. Уезжаю русские, присмотрев, где в «ближнем зарубежье» удастся приложить к делу работящие руки, умные головы.

Где и с чего это все началось? Кто затеял эту непотребную дележку: «наши — не наши», «свои — чужие»?..

Борис Ельцин, непредсказуемый российский Президент, сходу брякает: «Славянин славянина не обидит....» Чепуха, шутка, о которой вероятно, сам же Ельцин вскоре пожалел... Но все ли «не славяне» поймут это как шутку?.. А их — что же, можно обижать?.. Особенно после того, как три славянских лидера в Беловежской Пуще взялись решать судьбы миллионов, ни у кого не спросив разрешения и совета?.. И в республике, где бастуют шахтеры, где месяц за месяцем люди не получают зарплату, где пенсионеры не сводят концы с концами, где день заднем падает производство, парламентарии требуют, чтобы все, отложив дела, занялись усвоением правил лингвистики... Да, надо знать язык земли, на которой живешь, кто спорит, но — может быть, не в столь скоротечном порядке?..

Когда-то, работая над переводом романа Мухтара Магауина «Голубое марево», я столкнулся с коранической версией описанных в Библии событий. Только пророк Моисей здесь назван был Муса, Авраам — Ибрагим, Иисус — Иса, Ной — Паймагамбар, что же до Евы, то она именовалась в соответствии и древнееврейской традицией: Хава... Но что поразило меня: другие имена трансформировались в согласии с языковыми и историческими особенностями, Адам же на любом языке оставался Адамом. И смысл этого слова был один и тот же: человек...