Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)
Шрифт:
– Как зачем?
– Антон захохотал.
– Да ты же, дядя, шустрый как веник. Чуть зазеваюсь - мигом испаришься. Я таких, как ты, хорошо знаю. Ну!
– Он неожиданно стиснул зубы, скрежетнул ими и поддел кастетом Бессонова под подбородок.
– Можешь, конечно, сразу баксы отдать, и мы разбежимся в разные стороны...
– Нет у меня баксов!
– Потому - документы сюда! Чтоб не удрал. Будем договариваться по-другому.
– Да не удеру я, - Бессонов пальцами помял грудь - защемило сердце, горько усмехнулся, - куда уж мне!
– Документы мы тебе вернем, не боись! Во... Сукой буду!
– Антон провел себя кастетом
– Да я и не боюсь!
– Бессонов вздохнул глубоко, полез рукой в карман и достал паспорт.
– Вот мои документы... Самый главный, серпастый, молоткастый...
Антон вырвал у него паспорт из рук.
– Теперь права.
– Права-то зачем? Вдруг меня милиционер остановит? А прав нету...
– С вами Егор поедет. Он права и предъявит милиционеру.
Надо было выйти из машины, глянуть, сильно ли она раскурочена, но Бессонов оцепенел, одеревенел, мышцы не повиновались ему, мозг сковало - он боялся молодцов. "Будто убийцы, честное слово, - стукнула в голове далекая, какая-то задавленная мысль, - у них-то и лица убийц, киллеров, молодчиков, которые с автоматами выходят на большую дорогу".
Бессонов снова поморщился, вытащил из кармана права - плоские, закатанные в прозрачный пластик, так называемые международные, когда-то он за эти права заплатил большие деньги: двести рублей. Тогда на две сотни можно было купить роскошный шерстяной костюм-тройку английского либо немецкого производства.
– Давай, давай, не боись, дядя, - вид Антона сделался довольным, хмельным, словно он побывал на царском пиру.
– Открой-ка заднюю дверь, потребовал он и, не дожидаясь, когда Бессонов вытянет из скважинки пластмассовой торчок предохранителя, просунул руку в кабину, нащупал пальцами гладкую головку, резко дернул вверх. Распахнул заднюю дверь. Садись, друг Егор, - пригласил он и засмеялся: - Дядю в пути не обижай. Держи его права, следи, чтобы он не сбежал по дороге, а вообще сиди смирно!
– Как мышь, - Егор так же, как и Антон, довольно засмеялся.
Бессонов почувствовал себя дурно - будто бы шею ему начали сдавливать чьи-то безжалостные пальцы. Повел головой в сторону, пальцы тут же среагировали на это движение, сдавили шею сильнее, он не выдержал, застонал.
– Не боись, дядя, я же тебе сказал - не боись!
– Антон хлопнул дверью его машины, поглядел, как Егор расположился на заднем сиденье.
– Живым останешься во всех случаях жизни!
Воздух перед Бессоновым заколебался, в нем появились красные, похожие на клубки дыма пятна, словно бы где-то что-то горело. Он застонал снова, потом встрепенулся, потянул носом: а вдруг действительно что-то горит? Он, например, или его машина?
– Поехали!
– скомандовал с заднего сиденья Егор, хлопнул Бессонова по плечу.
"Будто я - извозчик, а он - барин", - невольно отметил Бессонов.
– Антон поедет за нами, - добавил Егор, - мы впереди, он сзади. Так не потеряемся.
– Куда поедем?
– устало, добитым равнодушным голосом спросил Бессонов.
– Как куда?
– Егор восхищенно передернул плечами: - Во дает!
– Следом раздался дребезжащий злой смешок.
– Ну, дядя! Вот так дядя! Ты давно последний раз в поликлинике был?
–
Давно!– Мда, с тобой не соскучишься... Поехали!
– Он снова хлопнул Бессонова по плечу.
– Куда?
– На кудыкину гору. К тебе домой, куда же еще!
Бессонов почувствовал, как у него засосало под ложечкой, вновь сделалось трудно дышать - ему не хотелось не то что везти домой, не хотелось даже пускать их на порог. Егор, поняв что переборщил, проговорил более мягко, стараясь придать своему голосу участливость:
– Да не бойся ты, дядя, не бойся.
– Глянул в права Бессонова, прочитал его имя-отчество.
– Не бойтесь, Николай Николаевич, ничего худого мы вам не сделаем, разберемся, хлопнем по рукам и разбежимся в разные стороны. Мы же люди. Вы с женой - человеки, и мы - человеки. Не ждать же нам здесь милицию!
В этом он был прав.
– Если приедет милиция, то пользы никому не будет - ни вам, ни нам, добавил Егор заговорщицким шепотом. Почему-то он заговорил шепотом...
– Ладно, - сдался Бессонов, мягко тронул машину с места - он вообще ездил мягко, аккуратно, сегодняшняя авария была первой в его жизни.
– Коля, - неожиданно всхлипнула жена, - Коля...
Чувство жалости, нежности родилось в нем, он повернул к жене голову, увидел её бледный, расплывающийся в сумраке кабины профиль, успокаивающе коснулся рукою плеча.
– Все будет в порядке... Не тревожься!
– Мне страшно!
Бессонов попытался улыбнуться, но улыбки не получилось, во рту возникла боль, словно бы у него была ветрянка и потрескались губы, щеки и подбородок онемели - Бессонову тоже было страшно, не так страшно, может быть, как жене, но все равно страшно.
Он произнес ровно, стараясь, чтобы голос не дрожал, не срывался:
– Успокойся! В конце концов нам надо же разобраться, что произошло. И лучше это сделать дома, а не в околотке.
Ему и без того было тошно, в глазах до сих пор стоял кастет, который выдернул из кармана нервный, с бычьим взглядом Антон, а в ушах ещё не истаял жестяной грохот удара машины о машину, так что дай бог во всем разобраться без мокроты и нервозностей... Про себя Бессонов не мог сказать, что он робкого десятка - он был десятка в общем-то неробкого, но кастета испугался. Наверное, потому, что первый раз увидел его так близко, прямо возле своей физиономии. Еще, может быть, потому, что кастет был страшноватый, сделан не кустарным методом, а выпущен заводским конвейером значит, его какие-то умельцы проектировали, специально налаживали производство. Особо опасным было лезвие, уложенное под боевыми бугорками, острое, хорошо прокаленное, готовое в любую минуту отщелкнуться и вонзиться в плоть.
Антон перестроился, пропустил машину Бессонова вперед, примкнул к ней сзади, держась очень близко, всего метрах в пяти - рискованное расстояние на обледенелой дороге, затормозить на таком коротком отрезке вряд ли удастся.
– Коля, - встрепенулась жена, - Коленька, может, мы напрасно везем...
– Она не нашла нужного слова, голос у неё сдал, сделался булькающим, незнакомым.
– А, Коленька?
– Поздно уже, тетка!
– грубо проговорил Егор, засмеялся хрипло, потом, пошарив в кармане, вытянул большой нож с гнутой пластмассовой ручкой, на которую была нанесена витиеватая арабская насечка - надпись из корана, нажал пальцем на плоскую кнопку, из рукояти стремительно, с винтовочным масляным щелканьем выскочило лезвие.