Семирамида. Золотая чаша

— Ничего, я послушаю. Твои рассказы всегда интересны, как, впрочем, сказки старого дурака Ишпакая.

— Кто он такой? – спросил Сарсехим, подхватив предложенную царевичем манеру вольнолюбивой, без почитания чинов беседы.

— Это умник из твоей породы. Он прислуживает Шами в Ашшуре, рассказывает на ночь сказки. Теперь наша святыня – кладезь сказок, но об этом после. Итак?

Поэму о своих похождениях Сарсехим начал с рассказа о безвременной кончине Бен–Хадада, о происках Хазаила, о встрече с Партатуи–Бурей. Затем поведал о том, как ему удалось передать скифу обстоятельное письмо, в котором описывались подробности смерти царя. Это письмо привело его в зиндан, где он ожидал исполнения смертного приговора.

Спасся чудом.

О страданиях в пустыне, о новой встрече с Бурей поведал кратко, только факты, отметив, что Буря, должно быть, пошел в гору. О случившемся перевороте в голове – или, если угодно – в душе, предусмотрительно умолчал. Такие подробности вряд ли способны заинтересовать наследника престола. Чем больше говорил, тем отчетливее ощущал тревогу – Шурдан ни разу не перебил его. Подпиливал пилочкой ногти и слушал.

Закончил поэму Сарсехим прибытием в Калах – решил перед отбытием в Вавилон поближе познакомиться с великим городом, ведь напуганный купец ссудил его достаточным количеством серебра…

В этот момент наследник перебил его.

— Купца мы отыщем, в этом я не вижу трудностей. Все остальное проверим, но ты не упомянул о главном – твой маршрут по столице вызвал у моих людей, мало сказать, недоумение. Ты изумил царских соглядатаев неподдельным интересом к оборонительным сооружениям столицы. Зачем ты осматривал ворота? Изучал, как они запираются?

— У меня и в мыслях не было, господин!.. – разволновался евнух.

— Что же было у тебя в мыслях, Сарсехим? Согласись, чужестранец, побывавший возле Воловьих ворот, затем направившийся к центру города, вдруг резко поворачивает и быстро возвращается на прежнее место, будто он что-то не доглядел. Чтобы отвлечь внимание, ты потоптался возле невольничьего рынка, где к тому времени уже закончились торги и покупать-то уже было нечего, разве что столетнюю старуху или немощную хромоножку. Объяснись.

Сарсехим сделал понимающую физиономию.

— Твои люди, по–видимому, не пропускают ни одного базара, где торгуют спелыми ягодками.

— Естественно, – пожал плечами Шурдан, – ведь я должен знать, что творится в городе и чем могут побаловать меня заезжие купцы. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Ты сам, о, проницательный из проницательнейших, ответил на него.

— Каким же это образом? – удивился Шурдан.

— Я рассматривал хромоножку.

— Что же в ней такого интересного?

— Это Гула, сиятельный из самых сиятельнейших…

— Ах, оставь титулы. Меня уже достали ими. Называй меня запросто – светоч мира.

— Как? Уже?!

— Нет, но скоро, а пока можешь обращаться ко мне «господин». Кто такая Гула?

— Дочь Мардук–Закир–шуми, выданная замуж за царевича Дамаска Ахиру.

Царевич вздыбил брови.

— Ты в своем уме?! Ну-ка, расскажи подробней.

Как бы ни хотелось Сарсехиму замять эту тему, выхода не было. Провести Шурдана, тем более, отделаться от него пустыми объяснениями, не удастся. Пришлось поведать о замке в горах – логове ненасытной дочери Эрешкигаль, о том, что случилось с Нинуртой и Шаммурамат и как ему удалось сохранить плод. Закончил тем, что мимоходом признал вину.

— Господин, я не сумел выполнить твое задание. Неодолимые препятствия помешали мне. К тому моменту, как я прибыл в Дамаск, Гула успела скрыться с младенцем в горном замке.

— Я подозревал что-то в этом роде. Недаром ты тянул время в Вавилоне, за это тебе еще придется ответить, но сейчас важно другое. Ты твердо уверен, что это Гула?

Сарсехим позволил себе обидеться.

— Я знал ее с младенчества.

— Ты утверждаешь, что это по ее наущению сирийские негодники пытались овладеть скифянкой?

— Вне всякого сомнения, господин.

— И она же, пылая ненавистью, приказала похитить Нинурту?

— Я бы позволил себе поправку. Не ненавистью, но завистью.

— Это не меняет сути. Как же Хазаил не побоялся продать в рабство вавилонскую принцессу?

— Он боится ее больше, чем твоего венценосного отца.

Шурдан изломил бровь.

— Разве так бывает, Сарсехим? Разве кого-то можно бояться больше, чем ассирийцев?

— Бывает, господин.

— А как насчет родства с Эрешкигаль, это разве не подтверждает, что она безумна?

— Что есть безумие? Это понятие более туманно, чем истина.

— Боги, мои боги! Всегда одно и тоже – что есть истина? Что есть безумие? Что есть честь, справедливость, милосердие?! Сколько же нынче развелось охотников задавать подобного рода вопросы! Все они готовы с пеной у рта отстаивать свое право на истину, при этом на любой довод каждый из них готов представить свой довод, и попробуй только не согласиться с ними, тут же начнут вопить – тебя надо отправить прямиком в страну без света. Тебе не надоели эти разговоры?

— Нет, господин. Я только теперь почувствовал к ним вкус.

— Это не делает тебе чести, евнух. Впрочем, страдающий евнух – это что-то новенькое. Ты всерьез полагаешь, что Гула так опасна?

Сарсехим не удержался и принялся бить себя ладонями по щекам. Затем, заломив руки, взмолился.

— Господин, умоляю, не пытайся проверить это на собственном примере. Это не доведет тебя до добра.

Шурдан не выдержал, ответил резко.

— Что ты понимаешь в добре, раб! Ты не сумел выполнить самое простенькое задание, какое можно поручить самому ничтожному негодяю на свете, а не то, что царскому евнуху. Не забывай, ты у меня в долгу. Я найду, чем ты мог бы возместить ущерб, но это будет нелегко. Придется постараться, придется забыть о справедливости, милосердии, жалости. Потом, получив награду, сможешь вволю раскаиваться, умасливать богов. Этого я тебе запретить не могу, но ты не сказал главное – что такое Гула знает про Шаммурамат, что ненависть застила ей глаза. Ведь они сестры, не так ли?

— Да, господин. Умоляю, не ищи объяснений, будь осторожен. Предоставь Гулу ее судьбе.

— Учить меня вздумал?! Тебе прижгут пятки раскаленным железом.

— Как знаешь, господин, – вздохнул евнух и опустил голову.

— Я пошутил, – откликнулся наследник. – Ступай.

— Куда?

— За Гулой. Не мне же вызволять царевну из беды!.. Не хватало еще, чтобы царские люди были замечены в покупке искалеченных женщин.

— Господин прикажет выдать мне серебро?

— Купишь на свои, ведь ты, хитрюга, угодив в лапы работорговца, сумел не только выскользнуть из его объятий, но и обзавестись новой нарядной одеждой, заказать вино и вкусную пищу, расплатиться за постоялый двор. Я бы назвал это чудом, если бы не знал тебя. Впрочем…

Шурдан задумался и после короткой паузы добавил.

— Тебе выдадут медь. Она больше не стоит. Отведешь ее в дом, который укажет тебе мой человек. Он будет держаться в сторонке. Сделаешь все тихо. И поспеши, к полудню торги обычно заканчиваются.

Отведенная в указанный дом Гула покорно стояла там, где ее оставили – на внутреннем дворе под палящим солнцем. Ждала, пока Сарсехим и Азия, приставленный к евнуху писец из царской канцелярии, решат, как поступить с покупкой. Писец настаивал на том, чтобы сразу отправить женщину на задний двор, там ее место. Сарсехим пытался внушить высокопоставленному чиновнику – так нельзя поступать с царской дочерью.