Семнадцатый самозванец

— Да зачем я ему — государю? Ежели он меня простил, для чего же меня в Москву требовать? Для награды? — в голосе Анкудинова звенела все та же насмешливая струна, с самого начала раздражавшая Унковского.

— Не холопье дело — рассуждать! — взорвался посол. — ТЫ прежде исполни, что тебе велено, а потом уж увидишь — зачем да почему.

— А я сызмальства в дураках не ходил, и холопом себя никогда не считал! По мне, тот — холоп, кто себя таковым сам понимает, будь он хотя бы боярин, князь, или государев посол!

— Вот как ты заговорил, христопродавец! — покраснев, будто от удушья, закричал Унковский. — За сколько Серебреников продал народ свой, Иуда?!

— Это ты будешь о народе радеть, благодетель? — по-прежнему тихо, но уже без насмешки, а с еле сдерживаемой яростью спросил Анкудинов. — Ты будешь мне говорить о народе? Да вы его десять тысяч раз ограбили, обездолили и продали — ты, твой царь и вся ваша воровская ватажка!

Вы потому и боитесь меня, что я давно вас всех раскусил: понял, какие вы народу отцы и защитники. — Оттого-то и нет вам покоя, оттого-то и ловите вы меня, да только не поймаете. А я до вас когда-нибудь доберусь. Помяни мое слово, холопья душа — господин посол. И тогда не ждите у меня пощады, не будет её вам — народ не даст.

Тимоша повернулся и выскочил из церкви.

Сердце его гулко билось, он тяжело дышал от обиды и ярости, и в мозгу у него все время крутилась одра и та же фраза: «Никогда и ни за что не стану я больше переговаривать с царскими холуями. Никогда и ни за что».

* * *

После свидания в церкви рассерженный и вконец раздосадованный Унковский ещё раз призвал к себе Левко, называя его, впрочем, на московский лад Лёвкой, и из собственных рук дал готовому к убийству мещанину ладную пищаль — сверх посула, хотя и пищаль стоила немалых денег. И с той пищалью Левко ежедень крутился около Тимошиного двора и прятался у дороги, но жил вор очень бережно и казаков возле него было прикормлено много, и Левко, отчаявшись убить Тимошку из пищали, решил подыменщика отравить. Да только не знал, как к тому деду подступиться. И страшась потерять обещанную ему великую мзду, пошел напрямки.

Жил в Чигирине коновал и цирюльник Федор Пятихатка. Левко немного знал Федора, знал, что цирюльник пускает кровь, варит целительные зелья, знает заговоры от дурного глаза и поговаривают — может изготавливать яды для опоя и окорма. Одного не знал Левко, что Федор Пятихатка стародавний приятель Выговского и обо всем, что узнает, либо услышит, немедля сообщает генеральному писарю.

Левко пришел к Федору и попросил у него какого-либо отравного зелья, уверяя цирюльника, что его свояк, живущий на хуторе под Киевом, решил таким образом избавиться от волка, уже задравшего у него четыре овцы.

— А не две ли у того волка ноги? — спросил Пятихатка, — а то дам тебе зелья, а ты его супротив человека спользуешь.

Левко побожился, что никаких лихих замыслов он не имеет, носит крест, и только того и хочет, чтоб помочь свояку.

— Я дам тебе сильного яду, — сказал Федор, — от него не только волк медведь подохнет, но стоить это будет недешево.

Левко, услышав цену, ахнул:

— Дай ведь на такие деньги свояк две дюжины овец купит. Нешо нету у тебя зелья подешевле?

— Есть-то оно есть, да от него и петух может оклематься, а уж если хочешь кого наверняка уморить, то тогда и деньги плати, какие требую — не простое это зелье — заморское, из города Венеции, где проживают по таким делам на весь мир знаменитые мастера.

Делать было нечего и Левко, стеная в душе, отдал Пятихатке золотой червонец: пятую часть обещанной Унковским награды, а взамен подучил щепотку белого порошка, который, по словам цирюльника, не имел ни цвета, ни запаха, без остатка растворяясь в любом питье и в любой пище.

Дал Пятихатка Левко безвредный порошок и в тот же день сообщил обо всем Вытовскому. А генеральный писарь велел следить за киевским мещанином и вскоре узнал, что ходит Левко к московским послам на двор и часто бывает возле двора князя Ивана Васильевича.

И тогда Выговской позвал к себе Тимошу и они быстро договорились о том, что им следует предпринять дальше.

* * *

Левко от радости совсем ошалел, и не помня себя, среди бела дня побежал на подворье к Унковскому.

— Василий Яковлевич, государь! — закричал он с порога, увидев посла, — услышал господь наши молитвы, прямо в руки отдает нам супостата!

Сегодня вечером звал меня к себе за стол ближний Тимошкин друг Костка, бает есть у него ко мне дело, а о том деле лучше нам поговорить в застолье. Я спросил: «Что за дело?» Костка прямо не ответил: «Есть, говорит, одно дело, но не здесь, а в Киеве, только о том даже и не он со мной говорить будет, а некий иной, великий человек, а имя де его пока он мне говорить не станет».

Унковский задумался.

— А не подводный ли Костка человек? — спросил у Левко осторожный посол.

— Что ты, государь, что ты! Костка не в пример хозяину своему весьма простодушен, хитрости за ним никогда никакой не водилось.

— Как-то уж больно хорошо дело слаживается, просто не верится — до чего хорошо.

— Да ведь вот уж неделю брожу с пищалью безо всякого толку, возразил Левко, восторженный идущей в руки удачей.

— Ну, ин ладно, — попробуй, — согласился Унковский, и Левко убежал наряжаться к вечерней трапезе, твердо надеясь, что уж как-нибудь выберет момент и подсыплет яд в кубок ли, в тарелку ли супостату.

Левко решил прибежать пораньше и когда никого ещё за столом не будет, совершить задуманное. Однако, когда он пришел и Костя и Тимофей сидели за накрытым столом, и увидев его на пороге, тотчас же прервали начатый разговор.

Костя встал, радушно распростер объятия:

— Вот, Иван Васильевич, тот доброй человек, о коем мы с тобой только что речь вели, — произнес Костя, обращаясь к Анкудинову.

Тимоша встал, крепко пожал Левко руку, сказал:

— Сей человек мне знаком. Виделись мы не то у Адама Григорьевича Киселя, не то ещё у кого из панов.

Левко подтвердил — именно у Киселя, но добавлять, что не за столом, а всего лишь на подворье — не стал.

Сели за стол, выпили по одной чаре вина, по другой.

— Ты уж нас извиняй, что сидим запросто, без слуг. Дело у нас такое, что никто лишний знать о нем не должен, — сказал Костя.

— Не боярин я поди, — согласился Левко.

— Ну, и ладно, — сказал Тимоша и предложил выпить за здоровье гостя ещё по одной.

Левко заметно захмелел, но помнил твердо — зачем он здесь и что надлежит ему сделать. А гостеприимный хозяин и его веселый друг шутили да отшучивались, говорили да отговаривались, но о деле пока что ни слова не произносили.

Наконец Костя сказал Левко:

— Ты нас за простоту нашу прости. Однако ж когда ты пришел, мы о деле нашем не до конца договорили. И ты на нас обиды не имей, ежели мы в соседнюю горницу выйдем и там за недолгое время обо всем порешим.

— Что вы, господа хорошие, да нешто я боярин, — замахал руками Левко, радуясь великой удаче — остаться одному и все дело в момент завершить.

Тимофей, тяжело опираясь о стол, — «здорово, видать, захмелел», подумал Левко, — с трудом встал и, положив Косте руку на плечо, вышел из комнаты.