Семнадцатый самозванец

«Она имеет в виду этого несчастного Александра Костку, незаконного сына покойного Владислава Вазы», — подумал Розенлиндт. И решил, что сейчас самое подходящее время сообщить королеве то, что скрывали от неё уже несколько дней и он сам, и канцлер Оксеншерна.

— Ваше Величество, возможно, имели в виду сына Владислава Вазы, приезжавшего в Стокгольм три года назад послом от его отца? — спросил Розенлиндт осторожно.

— Да, Иоганн, вы — проницательны, — ответила Христина. — Я думала о нем, когда высказала предположение, что присланный князем Ракоци русский столь же несчастен, как и приезжавший к нам Александр.

Розенлиндт молчал, опустив глаза. Вид его свидетельствовал о глубокой скорби и нежелании говорить с королевой далее о чем бы то ни было.

Нервная, чуткая Христина тотчас же уловила это и ободряющим голосом произнесла ласково:

— Вы о чем-то хотите сказать, Иоганн, но не Делаете доставлять неудовольствие вашей королеве?

Розенлиндт, вздохнув, сказал тихо:

— Государыня, Александр Лев Костка, сын покойного Владислава Вазы, несколько недель назад варварски убит по приказу краковского епископа.

— Как?! — воскликнула Христина. — За что?! Почему?!

— В полученном мною сообщении говорится, что он поднял мятеж против дворян, назвавшись королевским полковником Наперским. Он разослал в приграничных с Трансильванией областях Польши подложные королевские универсалы и подлинные универсалы гетмана Хмельницкого, призывая холопов к оружию. Вначале удача сопутствовала Александру — он захватил замок Чорштын на берегу Дунайца — на самой границе с Венгрией — и десять дней ждал помощи от князя Ракоци. Но Ракоци промедлил, а краковский епископ, воспользовавшись этим, собрал войска и взял замок.

— Что они сделали с ним? — тяжело дыша, сдерживая охвативший её гнев, спросила Христина.

— Варвары посадили Александра Льва на кол, — тихо проговорил Розенлиндт.

— И ты хочешь, Иоганн, чтобы я, узнав о смерти человека, в чьих жилах текла кровь династии Ваза, в тот же день отдала в руки палачей ещё одного несчастного, ещё одного гонимого, несправедливо лишенного прав своего сословия?

— Я менее всего хочу этого, ваше величество, — пылко проговорил Розенлиндт. Я встречался с Яганом Сенельсином и он понравился мне гораздо более царского посла Головкина.

— Я хочу видеть Ягана Сенельсина, — вдруг резко и властно произнесла Христина и Розенлиндт заметил на глазах её слезы.

— Когда вам будет угодно принять посла князя Ракоци? — с готовностью откликнулся Розенлиндт.

— Завтра, — ответила Христина. — Но прежде попроси посла Сенельсина написать для меня его краткую родословную.

* * *

Возвратившись к себе в кабинет, Розенлиндт понял, что все происшедшее на его глазах было превосходно разыгранным спектаклем. Христина показала государственному секретарю, что её чувства человека и женщины в решительные моменты никогда не расходятся с долгом королевы. Она ясно дала понять, что союз Швеции с Юрием Ракоци и гетманом Хмельницким — наиболее решительными врагами Польши — нужен сейчас больше, нежели сближение с Россией. Розенлиндт понял, что посол Ракоци и Хмельницкого должен получить от него и канцлера Оксеншерны максимум внимания, а его безопасность должна быть абсолютной.

Вызвав секретаря, Розенлиндт сказал:

— В самых любезных выражениях попросите его светлость князя Ягана Сенельсина, полномочного посла Трансильвании, составить для её величества краткую родословную. Попросите также его светлость приготовиться к аудиенции с её величеством.

Поймав вопросительный взгляд секретаря, Розенлиндт добавил:

— Аудиенция назначена на завтра.

* * *

В этот же вечер Розенлиндт вручил Христине родословную Иоанниса Синенсиса, написанную им самим на хорошем латинском языке. Родословная гласила: «Иван Шуйский — Иоаннис Синенсис, в святом крещении названный Тимофеем; отец — князь Василий Васильевич Шуйский, во святом крещении названный Домицианом, наместник или губернатор Великопермский; отец отца моего, — мой родной дед, — был знаменитый Великий князь Владимирский, который после Дмитрия, по прекращении линии Российских государей, был избран на престол по праву естественному, был низвергнут с престола собственными своими подданными, то есть крамольными бунтовщиками московскими и отвезен в тюрьму к королю Польскому, где и окончил жизнь свою».

— Князь Яган сам писал это? — спросила Христина.

— Да, ваше величество, — ответил Розенлиндт.

— Кроме латинского знает ли князь ещё какие-нибудь языки?

— Я говорил с ним по-русски, — ответил Розенлиндт, — но в разговоре со мной он употреблял и изречения отцов церкви на древнегреческом языке.

Произнося последнюю фразу, Розенлиндт знал, что она придется по душе королеве. Христина хорошо знала и любила язык Гомера, но, к сожалению, при её дворе очень немногие могли поддержать с нею беседу на древнегреческом.

— Вот как! — воскликнула Христина. — Как же это беглый московский простолюдин обучился языкам Эврипида и Вергилия! Здесь что-то не то, Розенлиндт. Придется тебе всерьез заняться послом князя Ракоци.

— Когда вашему величеству будет угодно принять князя Синенсиса? — спросил Розенлиндт.

— Я сказала, что приму его завтра, — ответила Христина. — Пусть приходит в два часа пополудни. И ты, Иоганн, будь вместе с ним и с графом Оксеншерной.

Розенлиндт молча поклонился.

* * *

Оставив во дворе загородного королевского дворца запряженную четвериком посольскую карету, Тимоша с тревожно бьющимся сердцем поднялся на широкое крыльцо.

У нижних ступенек мраморной лестницы его ждал Розенлиндт, а на втором этаже, там, где начинались парадные комнаты королевы, Тимоша заметил седого, чуть сутулого старика с золотой цепью на шее — канцлера графа Акселя Оксеншерну.

Едва Тимоша вступил на первую ступеньку лестницы, как вперед быстро побежал легкий, как бы бестелесный, юноша во всем алом — скороход и герольд. Поравнявшись с Оксеншерной, герольд низко поклонился и затем распрямившись громко выкрикнул по-латински: «Посол его светлости трансильванского князя Георгия князь Иоанн Синенсис!»

Тимоша рядом с Розенлиндтом неспешно и важно поднимался навстречу старому канцлеру. Поравнявшись с ним, Тимоша снял шляпу, низко поклонился и дважды повел шляпой перед собою, как делали это послы из европейских стран, встречаясь с Хмельницким.

Старик важно склонил седую голову и, встав слева от Тимоши Розенлидт шел справа, медленно двинулся вперед через анфиладу больших, роскошно отделанных и изысканно обставленных комнат. Они остановились перед высокой резной дверью, около которой в сверкающих кирасах и касках замерли два алебардщика, стоявший в ожидании их герольд и ещё один пестро разодетый лупоглазый мужчина огромного роста и необъятных размеров в груди и в поясе. Великан распахнул дверь и, ударив в пол высоким серебряным жезлом, трубным голосом воскликнул: «Ее королевское величество Христина Ваза!»

Канцлер и секретарь по иностранным делам, едва перешагнув порог, остановились, а Тимоша прошел вперед и будто сквозь туман увидел молодую, красивую женщину со спокойным любопытством глядевшую на него. У женщины была нежная белая кожа, голубые глаза и капризно оттопыренная нижняя губа.

Тимоша трижды помёл перьями перед молодой красавицей и, сделав вперед ещё один шаг, опустился на левое колено.

Протянув королеве верительную грамоту князя Ракоци, он посмотрел ей в глаза и увидел, что Христина, ласково улыбаясь, поднимается с кресла и, шагнув вперед, берет протянутый ей свиток.