Семья Эглетьер

— Надеюсь хоть сегодня увидеть Жан-Марка, — сказала Мадлен. — Завтра я собираюсь домой…

— Он, наверное, скоро будет, — сказала Кароль. — Иначе он позвонил бы.

— Да, конечно, — машинально согласился Филипп.

Кароль взяла рюмку виски, которую он только что поставил на низкий столик, и пригубила. Ей нравился вкус виски, но она почти никогда не пила, раз навсегда решив, что у женщин, злоупотребляющих спиртным, рано портится цвет лица.

— Франсуазы и Даниэля тоже еще нет, — сказала она.

— Да, — вздохнула Мадлен. — Молодежь все чаще оставляет нас.

Кароль вновь лениво откинулась на подушки. Хлопнула входная дверь. Кароль узнала шаги Жан-Марка. Тревожно и радостно сжалось ее сердце. «С каким лицом он войдет, — мелькнуло в голове. — Сумеет ли владеть собой? Он так беззащитен, так мало подготовлен к испытанию, которому я его подвергаю!»

Дверь отворилась. Вошел бледный, осунувшийся Жан-Марк и с притворной непринужденностью направился к отцу. Филипп протянул ему руку, широкая улыбка сияла на его лице.

— Привет, старик! — радостно проговорил он. — Очень рад тебя видеть!

— Жан-Марк в нашем доме как призрак, — смеясь сказала Кароль. — Точно молния мелькнет и тотчас исчезнет. Даже не успеваешь сообразить, он ли это был!

— Он много занимается! — вступилась Мадлен, всегда снисходительная, когда дело касалось племянников.

— Конечно, — шутливо отозвался Филипп, — но чем?

Жан-Марк наклонился к руке Кароль, расцеловал Мадлен в обе щеки, обнял отца. Кароль живо представила себе, что он сейчас переживает, и сердце ее дрогнуло.

— Удачно съездил? — спросил, усаживаясь, Жан-Марк.

— Как всегда! — ответил Филипп.

— И дела уладил?

— В общем, да, хотя не совсем так, как рассчитывал.

Жан-Марк закурил сигарету. Несмотря на все старания, он держался скованно. «Настоящий комок нервов!» — подумала Кароль, которой захотелось подбодрить его, утешить. Филипп начал подробно рассказывать о переговорах с фирмой Тейлор, чьи интересы собирался представлять в Париже. Он говорил быстро, не задумываясь, как всегда слишком поглощенный собой, чтобы почувствовать настроение окружающих. Это помогло Жан-Марку прийти в себя. Кароль видела по его лицу, как постепенно он овладевает собой, и удивлялась, настолько толковыми были его вопросы, но особенно ее трогало естественное изящество его позы, линии его пухлого рта, гибкая шея, тонкие руки. Ни внешне, ни характером он не походил на современных юношей. Изысканный, породистый, замкнутый в себе, он казался ей загадочным, тогда как большинство его сверстников — примитивными циниками. «Поколение автоматов», по определению Олимпии. Кароль взяла сигарету только ради того, чтобы Жан-Марк поднес ей огонь, то есть ради сладостного мгновения; глаза в глаза, пока голова не закружится. Жан-Марк первым опустил ресницы. Да, сомнения нет, они созданы друг для друга. Разве могла она подумать, что близость с ним принесет ей счастье? Сжимая Жан-Марка в своих объятиях, она наслаждалась, угадывая в юноше будущего мужчину. Она поможет ему утвердить себя, возмужать, покончить с детством — его тело было еще таким нежным, в голове сумбур. Он станет ее творением. «Ему двадцать, а мне тридцать два!» Эта мысль отравляла страхом ее гордость, и к нежному материнскому чувству примешивалась беспощадность первооткрывателя.

— Если тебя это занимает, сказал Филипп, то в общих чертах мы договорились вот до чего…

Он вытащил из внутреннего кармана бумаги, развернул их на низком столике. Жан-Марк наклонился, и отец положил руку ему на плечо. «Трогательная картина!» — насмешливо подумала Кароль.

— Разбираешься? — спросил Филипп, переворачивая страницу.

— Да, — ответил Жан-Марк, — теперь все зависит от того, кого они тебе пришлют.

— Вот именно. Если это будет Боденфельд, все в порядке, а если Кроуфорд…

Кароль невольно сравнивала отца и сына. «Подумать только: Филипп любит Жан-Марка больше остальных детей, считая, что старший похож на него! Какое заблуждение! Жан-Марк настолько лучше отца! И дело не только в возрасте. Они во всем разные. Впрочем. Филипп, в сущности, не любит Жан-Марка. Он никого не любит. Чтобы кого-нибудь любить, надо меньше любить себя, а на это он не способен!..» Теперь каждый из этих двух мужчин имел на нее право. Но тот, который страдал от ревности, не догадывался, что страдает напрасно. Даже в первую ночь после возвращения Филипп был более чем сдержан. Он твердил, что устал от поездки, озабочен упрямством американцев. Пустые отговорки! Кароль была бы рада отказать ему в своих милостях, но такой возможности ей и не представилось. Всей кожей ощущала она оскорбительное пренебрежение мужа. А сейчас, видя, как он гордится сыном, не подозревая, что обманут им, Кароль почувствовала себя отомщенной. В общем, роль рогоносца вполне ему подходит. Грубое слово развеселило Кароль. Оно венчало Филиппа шутовским колпаком. А тот расплывался в самодовольной улыбке, глупый в своем неведении и фатовстве. Кароль охватило какое-то странное возбуждение, злое веселье. Ей не терпелось вновь как можно скорей оказаться наедине с Жан-Марком, говорить с ним, касаться его… «Ей-богу, я влюблена! — сказала она себе. — Просто невероятно!» От этого открытия она словно стала моложе и удивилась — так много нежности обнаружила в себе, а ведь Кароль считала, что знает себя.

Приход Франсуазы и Даниэля прервал ее раздумья. О них Кароль совсем забыла! Они навещали мать, которая была нездорова, кажется, приступ печени. Кароль оставила всех в гостиной и поднялась к себе поправить прическу. Сегодня ей особенно хотелось быть неотразимой.

Как она и рассчитывала, через пять минут Жан-Марк прошел мимо ванной. Приоткрыв дверь, Кароль остановилась на пороге, стройная, в открытом платье, опустив обнаженные руки. Жан-Марк обернулся.

— Что случилось, мой хороший? — шепнула она, лаская его взглядом.

— Ничего, — пробормотал он.

— Я так беспокоилась!

Жан-Марк потупился:

— Я потом тебе объясню.

Помолчав, она спросила совсем тихо:

— Ты свободен завтра днем?

— А что?

— Мы могли бы съездить в «Феродьер».

Жан-Марк посмотрел на нее с испугом и мольбой. Кароль улыбнулась одними глазами.

— Ты думаешь, это возможно? — спросил он наконец.

— Ну, конечно!

— Хорошо. Я пропущу занятия…

Он направился к себе, вошел в ванную, повернул кран, подставил руки под струю. Он видел в зеркале свое лицо. Слишком яркая лампа слепила Жан-Марка. Точно зачарованный сверкающей белизной эмали, он забыл о времени. И снова и снова вспоминал, как целовал отца. Поцелуй Иуды. Как он мог? К глубокому отвращению, которое он сам себе внушал, внезапно примешалась жалость, безграничная, жгучая, нестерпимая жалость к человеку, которого с детства он привык любить и уважать и который отныне для него ничего не значил.

XIX

Филипп легко, не касаясь перил, сбежал с шестого этажа и оказался на улице, радуясь простору, солнцу, шуму улицы. После душной комнаты, где он провел с Одиль два часа, он жадно, почти с благодарностью вдыхал парижский воздух. Высокие, солидные, прочные дома на проспекте Поля Думера словно олицетворяли собой его преуспевание. Он взглянул на часы: двадцать минут шестого. Если пойти бодрым шагом, он поспеет к себе в контору на площади Франциска I как раз, чтобы подписать корреспонденцию. Время прогулки от квартиры любовницы до здания, где помещалась контора, было, пожалуй, для Филиппа наиболее плодотворным. В такт своим шагам он размышлял, вспоминал, оценивал, строил планы. Обычно в эти минуты настроение у него было легкое, приподнятое. Но сегодня, возможно по вине Одиль, он был настроен скептически. Свидание с ней несколько утомило Филиппа. У Одиль была аппетитная фигурка с тонкой талией и пышной грудью. Но ее густая рыжая шевелюра и неожиданно черные волосы на теле, ее плутоватые гримаски и птичье щебетанье больше его не забавляли. «В общем, пора рвать. Но кто вместо нее?» Как однообразна эта вереница женщин, столь похожих друг на друга, хотя каждая претендует на неповторимость! С годами Филипп все больше убеждался, что настоящий мужчина не может уважать женщин, раз он их любит. Он даже злился на женщин за то, что не в силах без них прожить. Чем сильнее влекла его любовница в начале связи, тем больше она его раздражала, когда наступало пресыщение. Едва голод был утолен, ему на смену приходила враждебность самца к самке, в погоне за которой он потратил столько времени и сил, враждебность глухая, извечная, темная. Однако презрение не мешало Филиппу разглядывать встречных женщин. Попадались молоденькие и прехорошенькие, юность всегда привлекала его. Одиль было всего двадцать два года… И все же она испортила поездку в Америку. Обычно Филиппу нравились пустые, легкомысленные женщины. Слушая их болтовню, он отдыхал после напряженного дня. Но глупость Одиль переходила все границы. Она так умоляла Филиппа взять ее с собой в Нью-Йорк, смотрела на него, как смотрит ребенок на игрушки в витрине, и у него не хватило духу ей отказать. Всякий раз, проявив великодушие, он жалел об этом. «С этой девочкой я впадаю в отеческий тон. Пора кончать!» — твердо решил Филипп. Он остановился на перекрестке, ожидая зеленого света. Впереди возвышалась белая геометрическая масса дворца Шайо, окутанная легкой дымкой. Между крыльями здания сновали туристы, некоторые фотографировали с эспланады Эйфелеву башню. Филипп вспомнил, как стоял перед самым высоким из нью-йоркских небоскребов, и подумал: «Пожалуй, лучше было взять туда Кароль!» Но тут же возразил себе: «Нет, с ней было бы нисколько не веселее, чем с Одиль, хотя по совсем иным причинам. С Одиль по крайней мере легко ладить, она всем довольна и ни к чему не придирается. А Кароль с ее умом и утонченностью — тяжкий груз! Ей надо постоянно оказывать внимание, восхищаться ее туалетами, делать комплименты, придумывать развлечения и приемы, где она могла бы блистать. Главный недостаток замужних женщин — их ненасытная жажда поклонения. Они не желают понимать, что муж может быть занят работой, делами…» Филипп вдруг заметил, что как будто оправдывается. Между тем по отношению к Кароль он не чувствовал за собой решительно никакой вины. Или вернее, они были квиты! Невозможно хранить верность женщине, которая ничем не пытается удержать мужа. Ее кокетство совершенно лишено секса, предприимчивость Кароль не шла дальше того, чтобы сменить прическу, набросить на плечи шарф экстравагантной расцветки, переколоть брошку на кофточке. Для супружеской жизни это было чересчур тонкой игрой. Мужчина, который день и ночь видит перед собой одну и ту же женщину, нуждается в более пряной кухне. Иначе его потянет на другие яства. И все же он питал к Кароль привязанность, уважал ее… Филипп упрекнул себя, что не завел отдельную спальню сразу после женитьбы. Возможно, тогда удалось бы дольше сберечь их отношения от обыденности, которая неизбежно гасит влечение. Во всяком случае, по возвращении из Нью-Йорка ему следовало проявить к Кароль больше нежности. Она, несомненно, ждала этого. Но стоило им войти в спальню, как он почувствовал, что его нисколько не влечет это до подробностей знакомое тело. Усталость ли была тому причиной? Или особое целомудрие, которое постепенно возникает между мужем и женой и в конце концов убивает чувственность. А может быть, страх, что Кароль потребует от него изысканных чувств, на которые он не способен? Он сделал вид, будто не понимает ее взглядов и изящных, небрежных движений, пока в прозрачной рубашке она расхаживала в полутьме спальни. Будь на ее месте любая другая женщина… Внезапно Филиппа охватил страх. А вдруг дело в нем, а не в Кароль! Он припомнил свои последние связи — невеселая арифметика. Какой-то молодой человек обогнал его. Филипп ускорил шаг и обогнал молодого человека. Это мальчишество вернуло ему веру в свои силы. Лицо разгорелось, мускулы работали отлично. Точно бравый военный, он шел упругим, чеканным шагом. Сорок пять лет — разве это старость?.. Он мог бы еще дать ребенка Кароль. Это бы ее несколько стабилизировало. Ну и выражение! Словно льешь свинец в подставку лампы, чтобы она не опрокидывалась! Но представить себе Кароль беременной! К счастью, она и сама этого не хотела. Боялась испортить фигуру. Филипп радовался, что Кароль не из тех племенных кобыл, для которых деторождение дороже любви. Как он ненавидел в своей первой жене это ненасытное материнство! Эту вечную потребность зачинать, вынашивать, кормить, нянчить. Когда она склонялась к ребенку, ее лицо было для него воплощением исступленного материнства. После первых родов Люси утратила в его глазах всякую привлекательность. Филиппу казалось, что он спит с фабрикой, производящей детей. И она умудрилась родить четвертого со вторым мужем! Надо полагать, она на этом не остановится. Как долго он провозился с разводом! Люси прекрасно знала, что он изменяет ей, но все же ныла, умоляла, угрожала, цеплялась за него из-за детей, как она уверяла. До тех пор, пока ей не попался этот болван Ив Мерсье. И тут она сразу потеряла голову. Идеальная мать бросила свое потомство и ринулась в объятия избранного ею самца. Она выкинула из своей жизни малышей, словно балласт из корзины воздушного шара. «Береги детей, Филипп! Я тебе доверяю!» В два счета развелась и свила новое гнездо. Филиппу была приятна мысль, что Жан-Марк разделяет его отношение к Люси. Думая о старшем сыне, он всякий раз испытывал гордость творца. Филипп расправил плечи.

На деревьях проспекта президента Вильсона топорщились свежие листочки. Да, Жан-Марк — доказательство того, что старомодный миф об отцовской любви все еще не отжил свое. Временами, глядя на сына, Филипп вновь чувствовал себя молодым. У него не было контакта с Даниэлем, грубоватым, непритязательным мальчишкой с упругими икрами и замашками спортсмена. Еще дальше от него стояла Франсуаза. А между тем, будь его дочь красивой и женственной, он относился бы к ней с нежностью. Гордился бы ее успехами у мужчин. И даже, может быть, ревновал, узнав, что она увлеклась. Но рядом с ним живет маленькая монашка, вроде Мадлен, только без ее ума. Филипп равнодушно целовал дочь. От нее пахло мылом, одеколоном — чем угодно, только не женщиной!

Филипп перешел улицу и сделал круг по площади Альма, чтобы оглядеть себя в витрине цветочного магазина. Эта проверка на ходу вошла у него в привычку. С притворной строгостью он бросал взгляд на узкое зеркало, оттуда на него смотрело крепкое, мясистое, со здоровым румянцем лицо, которое он не обменял бы ни на какое другое. Он знал, что излучает особое обаяние, флюиды, по выражению Одиль. Это обаяние исходит от его глаз, от свежего рта с белыми крепкими зубами. Встречаясь с его взглядом, женщины тянутся к нему, как сомнамбулы. Он прекрасно наладил свою жизнь. Еще шесть лет назад он не вылезал из рабочего кабинета, избегал длительных поездок, читал только правовые трактаты, специальные статьи и издания, старательно делал выписки из «Журналь офисьель» и даже уносил домой папки с документами, чтобы изучать их вечером после небольшого отдыха. Но уже тогда он готовил себе помощников, рьяных и исполнительных, прошедших выучку под его руководством. Теперь Виссо и Зюрелли прекрасно ведут всю подготовительную работу. Сам Филипп вступает в игру, лишь когда вся документация уже собрана. У него талант быстро вникать в сущность любого нового дела. Через несколько минут он обнаруживает все западни и знает, как их обезвредить. Клиенты не сомневаются, что он потратил недели на изучение их дел, между тем решение зачастую приходит к Филиппу тут же во время беседы. Он считал, что человек его профессии прежде всего должен обладать прекрасной памятью, хладнокровием, хорошо говорить и внушать симпатию. Дела не очень прибыльные он теперь целиком препоручает Виссо и Зюрелли. Это позволяет ему сохранять нужную дистанцию. В данный момент наиболее значительным клиентом был Уссон, в его запутанном деле никто, кроме самого Филиппа, не может разобраться. И все десять дней после возвращения из Нью-Йорка Филипп пытался найти конструктивное решение. Сегодня вечером у него свидание с финансовой группой. Уссон предлагал свой патент, но желал оставаться анонимом, так как был связан с конкурирующими фирмами, выплачивать же ему проценты от торговых операций без бухгалтерских документов было невозможно. Разве что… И Филипп пустился в самые невероятные предположения, которые были совершенно несостоятельны, зато развлекали его. Если это дело выгорит, он подарит Кароль какое-нибудь дорогое украшение. Например, ту брошь, о которой она говорила. Его умиляла собственная внимательность. Нет, он вовсе не эгоист. Начать с того, что вся семья на его шее. И разве не он придумал это путешествие по греческим островам? Поль Дюурион взял на себя организацию поездки его брат работает в туристском агентстве. Так что им будут обеспечены наилучшие условия. Яхта, синее небо, ослепительное греческое солнце — полтора месяца эстетических наслаждений и супружеской верности; Филипп не без удовольствия думал об этой поездке. Все, что он предпринимал, всегда удавалось. Снова его охватило приятное чувство, какое бывает, когда наведешь порядок в своем рабочем столе. Он один справляется со всем, он дает распоряжения, он устраняет препятствия, сильный, мужественный, независимый, с ясным, трезвым умом…