Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

С Мариной мы не виделись целую неделю. Мне что-то хотелось ей сказать, спросить о чем-то важном и нужном. Именно сейчас, сию минуту. Но возможно ли это? Во всем теле ощущалась слабость, как после долгой болезни. Подстегиваемый странным нетерпением, я поднялся, надел плащ и сошел на берег.

Марина стояла недалеко от пирса, сразу за шлагбаумом, точно кого-то ждала. Я принял это за должное и нисколько не удивился. Вид у нее был взволнованный. Увидев меня, она обрадовалась, быстро подошла и проговорила несвойственной ей скороговоркой:

–  Я видела, как вы уходили в море, и боялась. Знаете, бывает такое недоброе предчувствие.

Неужели она уже знает? Нет, она ничего не знала. Она была веселой и разговорчивой, предложила пойти в клуб офицеров. Что ж, это совсем кстати, можно будет отделаться от прилипчивого роя нестройных, докучливых мыслей. Смотрели кино, а потом пробовали танцевать. Танцует она плохо, но ничуть этим не огорчена.

–  Вы ведь тоже не любите танцев?

Я молча кивнул, и мы вышли на улицу. Разговор не клеился, может быть, из-за моего неважного самочувствия. Меня начинало знобить, и я поторопился проститься. Она спросила:

–  Почему вы к нам не заходите в свободное время, в выходной? И мама будет рада, - прибавила затем со значением.

Я с удовольствием принял ее приглашение и пообещал воспользоваться им не позже как в очередное воскресенье.

–  Не забывайте - сегодня суббота, - весело напомнила Девушка и неожиданно призналась: - У меня такое чувство, будто мы с вами знакомы всю жизнь. Правда?

–  У меня тоже. И знаете, почему? Потому что у нас с вами много общего.

Тут я пустился в пространное и довольно неясное, даже для себя самого, объяснение, наговорил массу глупостей и вконец запутавшись, оборвал речь. Поняв мое смущение, она улыбнулась, взяла мою руку, стиснула своей крепкой рукой и, пожелав покойной ночи, спросила:

–  Значит, завтра зайдете?

Я пообещал.

***

До обеда в дивизионе проходили спортивные соревнования, и мое присутствие на них было обязательным. В четвертом часу после полудня я зашел к Марине. У них -двадцатиметровая квадратная комната. Чистая и уютная. Увеличенный с фотографии портрет отца - старшего лейтенанта пограничника - висит на стене в скромной бронзовой рамке. У Марины отцовские губы и глаза. И вообще она очень похожа на отца.

Нина Савельевна, ее мать, приветлива и обходительна. От ее сухости и холода, запомнившихся мне с первой встречи, не осталось и следа. Она много смеялась, шутила, нисколько не стесняя меня своим присутствием. Я сидел у письменного стола и слушал школьную историю, которую так забавно рассказывала Нина Савельевна. Закончив рассказ, она зачем-то выдвинула ящик стола, и я совсем случайно увидел лежащую там прямо сверху фотографию молодого моряка. В душе сразу родилось нехорошее чувство, даже два - любопытство и нечто похожее на ревность.

Мне предложили посмотреть семейный альбом. Во многих домах так принято занимать гостей. Вскоре Нина Савельевна куда-то ушла, а я, захлопнув альбом, попросил Марину показать мне карточку, которая хранится в столе. Марина не сделала удивленного лица, не спросила, откуда я знаю об этой фотографии: кокетство, очевидно, было чуждо ей. Отгоняя неловкость, девушка с откровенной улыбкой спросила:

–  Она вас так интересует?
– и достала фотографию.

С карточки на меня смотрел незнакомый лейтенант флота.

–  Почему вы ее держите взаперти?
– спросил я.

–  Как-то так, сама не знаю, почему, - смутившись, ответила Марина.

–  Кто это?

–  Вы его не знаете. Просто один знакомый. Он покинул Завируху незадолго до вашего приезда.

–  Вы его любили?

–  Не знаю. Я была тогда девчонкой, в десятом классе училась. Мы с ним встречались и мечтали… Это были несбыточные мечты, - и вдруг расхохоталась.
– Вы словно ревнуете.

–  Похоже на правду, хотя мне и самому немножко смешно.

Она стояла рядом со мной, ее рука, крепкая и широкая, совсем не такая, как у Ирины, лежала на столе. Я как бы невзначай положил на нее свою большую руку и посмотрел ей прямо в глаза, доверчивые, ищущие какого-то очень важного ответа.

Она не позволила мне приблизиться, требовательно и ласково приказала:

–  Сядьте.

Не повиноваться было нельзя.

–  Расскажите о себе.

–  Что рассказывать?

–  Почему вы здесь один? Ни с кем не встречаетесь? Вас называют убежденным холостяком.

–  Тут две неправды. Во-первых, я встречаюсь. С вами, например. А во-вторых, я холостяк без убеждений…

Глаза ее, в которых светился ясный ум, строгие, властные глаза улыбнулись.

Вечером в клубе офицеров мы смотрели выступление флотского ансамбля песни и пляски. Потом у моря слушали шепот волн.

Держась за руки, как дети, мы спустились по скалам к самой воде, отступившей от берега во время отлива на несколько метров. На берегу ни души.

Марина поднимала камешки и бросала их в дремавшее море, точно дразнила его, нарушая дремотный покой. Оба мы молчали.

Утонув в застывшем море, солнце оставило на северной части неба багряный след. Он не угасал, а разгорался. Ночь приближалась к концу. Пора было расставаться.

Случилось это как-то очень естественно, само собой: я поцеловал ее в губы. Она рассердилась или сделала вид, что рассердилась, быстро оглянулась. Нет, никто не смотрел на нас, если не считать просыпавшихся чаек. Она сказала, впервые назвав меня на "ты":

–  Иди, тебе нужно выспаться.

–  А ты?

–  Мне что, я высплюсь. А сейчас хочу здесь побыть одна.
– Посмотрела мне в глаза, попросила почти умоляюще: - Ну, иди, иди же.

Я стоял, не двигаясь и не отпуская ее рук.

–  Пойдем вместе?

Она посмотрела на меня и покачала головой.

–  Закрой глаза. А теперь открой.

Я охотно удовлетворил ее просьбу. Она подошла ко мне вплотную, с преувеличенным интересом всматривалась мне в глаза. Снова приказала:

–  Еще закрой и не открывай, пока я не скажу.

И вдруг быстро и горячо поцеловала меня в губы. Прежде чем я успел опомниться, стремительным прыжком взметнулась на скалу и, не оглядываясь, бросилась к своему дому. Остановилась у крыльца, помахала мне рукой.

Придя в свою каюту, я первым делом спрятал в стол фотографию Ирины. Я должен был это сделать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Пряхин еще не уехал, а Инофатьев уже прибыл в нашу Завируху. Правда, пока что это был только Инофатьев Второй. О его приезде я узнал от адмирала Пряхина.

–  Прислали на мою голову родственничка, - мрачно ворчал Дмитрий Федорович. Чувствовалось, что командир базы недоволен приездом зятя, но расспрашивать его о Марате было неудобно.