Сенная площадь

А он опять:

– Окончание жизни это финал. Смерть тебя не спросит, когда ей придти. Вон, Барсуков: был и нету.

Она ему:

– Так Барсуков же пьяница! Неизвестно, куда девался, может в тюрьме сидит, может, в психбольнице на принудительном лечении.

– Это брось! Гришку искала милиция, они дело знают. Нигде не нашла. и комнату опечатали, а ты - "неизвестно"! Если не известно, закон опечатать не даст. Нет Барсукова. И меня не будет, - твердит Тютин, а сегодня и вообще заявил, что настоятельно желает, чтобы на его похоронах обошлись без рыданий и кислых слов, потому что в таком возрасте - смерть дело житейское, вполне естественное и даже нужное, вроде свадьбы, например, или приводов в армию на действительную службу.

– У гроба моего завещаю петь песни, - велел он жене.

– Какие?
– шепотом спросила Марья Сидоровна и присела на диван.

Петр Васильевич долго думал, глядел в окно, потом сказал:

– Солдатские. Поняла, мать? Я - ветеран. Солдатские песни. запомни.

– Господи помилуй!
– заплакала Марья Сидоровна, - Дай ты мне, Христа ради, первой помереть!

Тютин плюнул, покачал головой и отправился в киоск покупать "Неделю", а Марье Сидоровне пришлось звать Дусю, не могла уж сама накапать лекарство - руки тряслись.

Так что вполне понятно - не до Танечки Петуховой было в тот день Марье Сидоровне Тютиной.

К сожалению, и Петухову было теперь не до жены. Уже две недели прошло после возвращения его из Болгарии на родную землю, а он, как был в первый день не в себе, так и остался.

Точно яркие цветные слайды вспыхивали в его мозгу разные картины: ночной бар, тихая музыка, притушенный свет, сигареты "Честерфилд", коктейль "Мартини", элегантный бармен - друг, не лакей и не хам - нагнулся к Петухову, щелкает американской зажигалкой: курите. Холл отеля "Амбассадор" на международном курорте "Златы Пясцы", где Александр Николаевич прожил три последних дня своей первой заграничной поездки - так было предусмотрено программой: после заседаний, встреч и приемов - отдых у моря. Здание Казино, вдоль которого всю ночь стоит вереница машин. И каких! Мерседесы, шевроле, фольксвагены, тойоты, форды... Огни, огни, огни... Толпа западных людей в зале казино около игральных автоматов - это рулетка такая, называется "Однорукий бандит". Петухов сам был свидетелем, как какой-то джентльмен с бешеными глазами и голубыми ввалившимися щеками бросил в щель "бандита" серебристый жетон, дернул ручку - и целая груда этих жетонов со звоном высыпалась в лоток. А мистер Петухов, профсоюзная шишка, в только что купленном черном кожаном пиджаке и белых брюках, а одном кармане которых лежали американские сигареты, а в другом турецкая жевательная резинка, он, причесанный на косой пробор в лучшем салоне Варны, он, к которому здесь, за границей, все обращались только по-немецки, мялся в углу, не смея подойти к автомату, поминутно оглядываясь на дверь: не войдет ли Павлов, руководитель их группы. А уж потом, чтобы самому сыграть в рулетку, и речи быть не могло. А почему?! И ведь им, павловым, все равно, - что Петухов, человек с высшим профсоюзным образованием, знающий два языка со словарем, что это быдло из их так называемой делегации, жлобы, уроженцы города Саратова или какого-нибудь Минска, которые в варьете, в ВАРЬЕТЕ!
– только и выжидали, когда замолчит наконец оркестр, чтобы грянуть свои "Подмосковные вечера". Зачем их возят по заграницам, позорище одно! И изволь сидеть с ними у всех на виду в ресторане, среди немыслимых двубортных пиджаков или жутких синтетических платьев с блестками! Изволь улыбаться, пить за то, что хороша, дескать, страна Болгария, а Россия луче всех. Ну, и сидели бы в своей России, в грязи и серости по уши! Так нет - им подавай Европу, а ты, как дурак, веселись тут с ними, лови на себе презрительные взгляды западных немцев, сидящих напротив. Немцы, кстати, и сидят иначе, и сигарету держат как-то красиво, и лица у всех культурные. Ведь вот - выпили, а никто не красный, не потный, не орет и руками не машет.

И, главное, не встанешь, не закричишь: "Товарищи!" то есть, конечно: "Господа! Я не такой, как эти! Я все понимаю, мне смешно и противно смотреть на них, так же, как и вам! Это, ей Богу, не я покупаю в аптеке медицинский спирт и напиваюсь, как свинья у себя в номере, а потом начинаю горланить на весь отель! Не я с утра до вечера дуюсь в холле в подкидного дурака! Не я под джазовую музыку пляшу в ресторане "цыганочку" или топчусь в медленном танго, как допотопный сервант. Не я это! Не я!"

Тонко улыбаются нарядные западные люди, кажется, если бы можно, выкинули бы сейчас фотоаппараты и кинокамеры, запечатлели бы на память дикарей. Но - нельзя, неприлично.

А наши понятия-то такого не имеют - "неприлично", им все прилично, вопят на весь зал, пялятся по сторонам и еще шуточки отпускают - у нас, мол, танцуют лучше и одеваются наряднее. Кретины! Неандертальцы! Толпа!

Так они сводили его с ума там, в Болгарии. А теперь - вот она Родина. Родина - мать. Перемать. Россия, сплошь состоящая из них, из этих...

На второй день после приезда зашел днем в "Север" пообедать и сразу: "Глаза есть? Не видите - стол убран? Ах, видите. Так чего садитесь?.. Мест нет? А у нас - людей нет. Вы к нам работать пойдете?" Сервис!

Можно было, конечно, показать ей Кузькину мать, чтобы знала с кем имеет дело, хамка, да связываться противно, тем более, был не один, с начальством. Еще, слава Богу, ему, Петухову, теперь не нужно стоять по очередям за продуктами, на дом возят...

...Ах, скажите, пожалуйста: на дом! Благодетели. Купили за банку паршивого кофе! Да, если уж на то пошло, насрать ему на их растворимый кофе и лососину! Да и на икру, если на то пошло! Не хлебом единым! Орут везде, что у нас - права человека, а в городе ни одного ночного бара. Только на валюту, на доллары. В занюханной Болгарии, тоже мне еще - Запад, сколько угодно этих баров! И девочки! Только не для нашего брата девочки, для нашего брата - руководитель Павлов, он тебя и...

...Болгария... А где-то есть еще и Париж. Есть и Швейцария. И Штаты...

В гробу я видал этот вонючий кофе!

– Сашенька, почему так поздно?
– робко спросила Таня, когда Петухов в третий раз явился домой в половине восьмого.

– Автобус сломался, - с горделивой скорбью отрезал он.

– Автобус?! Почему - автобус? А где Василий Ильич?

– А пускай твой Василий Ильич другую жопу возит! Ясно?!
– заорал Петухов.
– Сдалась мне их поганая "Волга"! И пайков больше не будет, поняла? Попили кофеев, хватит! Обойдешься чаем "Краснодарским" сорт второй и городской колбасой!

– Что случилось, Саша? У тебя неприятности?
– Танечка уже плакала.

– Приведи в порядок лицо!
– завизжал Петухов.
– Не женщина, а чучело! Плевал я! Принципы надо иметь! Дешево купить хотите, граждане-товарищи!

Долго еще бушевал Александр Николаевич, хлопая дверью, выкрикивал лозунги о демократических свободах, о том, что никому не позволит душить и попирать. Потом улегся на диван с транзистором и на всю квартиру включил "Голос Америки".

3

В середине декабря месяца Наталья Ивановна Копейкина случайно узнала, что в субботу в магазине "Океан" с утра будут давать баночную селедку. Новый год был уже вот-вот, и поэтому Наталья Ивановна с Дусей Семеновой и недавно прощенной Тоней Бодровой за час до открытия отправились занимать очередь. Марья Сидоровна, которой тоже предложили, сказала, что ей не до селедки, плохо себя чувствует, и женщины решили взять две банки и разделить: по пол-банки Тютиным, они старые люди, надо помочь, и пол банки Дусе. Антонине хорошая селедка очень бы кстати, так как Анатолий все же обещал первого зайти. Это надо: с лета ни разу не вспомнил, а тут... нет слов, одни буквы. А Валерку тогда заберут к себе с ночевкой Семеновы.

Селедку, действительно, отпускали, очередь шла быстро, так что к десяти часам все трое, довольные, стояли с банками на трамвайной остановке напротив метро "Площадь Мира". Погода была ясная, светило солнце.

Трамваи не шли, на остановке собралась огромная толпа, говорили: кто-то должен проехать из аэропорта, не то король, не то кто из наших, и движение - перекрыто. Минут через десять появилась милицейская машина, принялась кричать в мегафон, загнала всех на тротуар, давка началась невероятная. И в этой давке Антонина внезапно почувствовала, что в глазах у нее темнеет, ноги отнимаются, кругом зеленая мгла, как с хорошей поддачи, и что она не соображает, где находится и зачем.

Сколько времени продолжалось такое состояние, Антонина никогда потом сказать не могла, но, когда очнулась, увидела, что сидит на скамейке около автобусного вокзала, а рядом с ней сидят и Наталья Ивановна, и Дуся, обе бледные, не в себе и без сумок.

– Чего со мной?
– спросила Антонина слабым голосом, но ей не ответили. Как выяснилось, ответить ей и не могли, потому что ни Семенова, ни Копейкина не знали, что и с ними-то произошло, как, например, попали они с остановки на эту скамейку, а главное, где их сумки с деньгами и банки с селедками. Обе они, как и Антонина, оказывается, видели только зеленую мглу и туман среди ясного дня.

– Несомненно - вредительство, - предположила Наталья Ивановна, и женщины с ней согласились.

Посидев с пол-часа, придя в себя и переговорив, они решили все же ничего никому не рассказывать, все равно не поверят и еще засмеют, а деньги, которые дала им на селедку Тютина, собрать между собой и вернуть. Про банки же сказать, что их не давали, а была мороженая треска с головами.

4

А ведь и верно: совсем скоро Новый год. Кажется, только что прошли ноябрьские, а через неделю опять праздник. Все скоро в этой жизни, так что и уследить не успеешь.