Серая хризантема(Фантастические повести и рассказы)

Пирсон инстинктивно отступил на шаг, таща за собой рычащего Бэби.

— Не робейте, док, это вполне мирные звери, — тихо сказал ему Ришар. — Белка — детектор эмоций, эмпат. А у остальных с нею телепатическая связь. Смотрите внимательно, сейчас сработают москиты!

Действительно, при последних словах ворона жужжащая туча опустилась на морду зверя. Гризли оторвал от Пирсона взгляд налитых кровью глаз и, заворчав, хлопнул себя лапой по носу. Потом высунул длинный розовый язык и начал сосредоточенно слизывать с ладони раздавленных насекомых.

— Москиты — «громоотвод». Как только биоценоз чувствует, что приближается критическая ситуация, он переключает внимание Шороха на москитов. Теперь он не слишком скоро вспомнит о своем желании «взять вас себе». Мы здесь подсчитали, что за время получасовой беседы с человеком гризли давит около трех тысяч насекомых.

А ворон тем временем продолжал:

— Спрашивай, Гость. Ты ведь пришел спрашивать.

— Что вы сделаете с людьми, когда вас будет много? — задал Пирсон заранее подготовленный вопрос.

Ворон не умел лгать.

— Да, мы не любим вас, двуногие без перьев. Но в нашем лесу найдется для каждого и корм и нора. Красный Клод сказал, что вас очень много. Но и нас скоро тоже будет много. У двуногих хорошие умелые лапы, двуногие сильны. Они могут рыть хорошие норы и вить хорошие гнезда. Мы примем их в свой Круг.

Последняя фраза ворона звучала слишком высокопарно. Но Пирсон уже знал, что биоценоты называют «Кругом» свое единство. «Хорошенькую же перспективу приготовили для человечества эти ублюдки!» — подумал Пирсон неприязненно.

Гризли зарычал и исподлобья глянул на Эдварда. Снова ему на морду упали москиты. Вторая половина тучи облепила ощерившегося дога. Бэби, повизгивая, завертелся на поводке.

— Похоже, Круг предложил сотрудничество и вашей собаке, — заметил, ехидно прищурившись, Ришар. Пирсон мысленно изрыгнул проклятие, и с этой минуты гризли рычал не переставая. Из чащи к нему летели все новые и новые тучи москитов.

— Враг не хочет беседы, — сказал ворон. — Шорох зол и бьет слишком много комаров. Вам лучше уйти. Шороху мало комаров, он хочет Врага.

И тогда Пирсон совершил то, о чем никогда после не жалел. Он выхватил пистолет. За последние девять лет он научился стрелять гораздо лучше, чем тогда, в Камеруне.

Шороху хватило четырех пуль, пятой он снес голову ворону, поискал взглядом белку и, не найдя ее, дважды выстрелил в гущу москитной тучи.

Четверо ксенологов молча смотрели на него. Потом Патриция достала из сумочки маленький браунинг с перламутровой рукояткой и, близоруко сощурившись, выпустила в Пирсона три пули.

Эдвард почувствовал толчок в грудь и внезапную боль в правом колене. Прежде чем потерять сознание, он дернул назад рванувшегося к женщине Бэби и тихо сказал ему:

— Фу, Бэби! Прости ее, пес! — покосился глазом на расползающееся по белому плащу багровое пятно и лицом вперед упал на липкую шкуру медведя.

Последнее, что он почувствовал, — шершавый и теплый язык собаки на своем лице…

Сверкают пылинки льда, И снег хрустит под подошвами, Слоняется в небесах Луна, как кусок мороженого. За дымной оградой верб, Не серая и не синяя, Она будто снежный герб — Мороженое апельсиновое. Из последних стихов Эдварда Пирсона

В палату к нему пришел один из безымянных ксенологов, тот самый, с лошадиным лицом и кургузыми бакенбардами.

— Бенедикт Шварц, — представился я.

Пирсону было еще не до меня. Первые дни после ампутации он находился в депрессии — он только тупо смотрел мне в лицо и молчал. Чтобы отвязаться от докучливого посетителя, Пирсон подписал составленную нами с Ришаром просьбу к суду о смягчении приговора Патриции Эро. Наверное, Пирсон надеялся, что нам с ним больше не доведется встретиться. Но он ошибался.

Спустя месяц, когда здоровье его пошло на поправку, я посетил его снова и с тех пор навещал уже ежедневно. Мы так и не подружились, но я видел, что он с нетерпением ожидает каждый мой новый приход.

Были долгие прогулки в больничном парке. Я качу коляску, и мы спорим. Однажды Пирсон признался, что порою не спит всю ночь, придумывая аргументы для завтрашней дискуссии.

А для себя Пирсон знал одно: тогда, девять лет назад, ему удалось огорошить человечество, запугать его новой угрозой, пусть не такой ужасной, как ядерная война, зато непонятной и от этого кажущейся во сто крат ужаснее.

Недаром годы, во время которых Горилла Пирсон бесчинствовал на трибунах международных конгрессов и научных симпозиумов, когда он, отбросив сантименты, бросал в дело мальчиков из «Альфы», совпали с периодом разрядки международной напряженности, когда подали друг другу через океан руки дружбы две сверхдержавы. Кто знает, может быть, в решающий момент их лидеры и оглянулись на истерические вопли Гориллы? Но факт остается фактом: государства, ступившие, казалось, на зыбкую грань между войной и миром, пошли друг другу на уступки, чтобы объединить силы против той угрозы, которую противопоставила им сама Природа.

Пирсону было несложно играть роль нерассуждающего фанатика. Но он был плохим актером и часто перегибал палку. Шеф «Альфы» был глубоко убежден, что человечество можно оградить от ядерной войны только держа его в постоянном иррациональном страхе.

Природа после тысячелетий ошибок и заблуждений поняла наконец, что человек, самое совершенное из ее творений, поставил под угрозу само существование планеты. Ее лихорадочные попытки спастись и заполнить экологическую нишу человека новым биологическим видом были обречены на провал. Теперь человечеству могло грозить смертью только оно само. Что ему несколько тысяч жалких обезьян или рой ядовитых насекомых? Но толпы обывателей были перепуганы, и кончалась власть правителей, показавших себя недостаточно гибкими политиками. И чем чаще задумывались народы над своим будущим, тем дальше уходил мир от ядерной катастрофы.

А разумные биоценозы были чем-то совсем иным. Они стали попыткой Природы вернуть человека в свое лоно, дать блудному сыну возможность искупить свою вину. И это испугало Пирсона. Ему показалось, что примирение с Кругом может стать первым шагом к новому ядерному апокалипсису. И поэтому он стрелял…

Выписавшись из клиники, Эдвард Пирсон вернулся на родину и безвыездно поселился на своей вилле в пригороде Серена. Но и отсюда он, как и прежде, руководил работой «Альфы» и регулярно присылал видеозаписи своих выступлений на конгрессы и съезды международных научных обществ.