Серая хризантема(Фантастические повести и рассказы)
Шрифт:
— Да как вы могли мою Леночку, — всхлипывала хозяйка дома, — психической какой-то патологией обозвать?! И это вы-то, человек образованный! Опозорили ребенка перед всей страной!
— Абсолютно недопустимая профанация научных методов! — поддержала Ларису учительница Лыкова. — Абсолютно недопустимая!
— И будьте добры, доктор, сами замять это дело с экспедицией! — подвел итоги глава семьи Теткиных. — Идите к профессору и скажите ему, что все выдумали, что вы — научный авантюрист и прохиндей и что фотографии наших ребят — тоже ваша подделка! Слава богу, что они попрятались, городским на глаза не попадутся!
— Но я же… — начал было возражать доктор Златкин.
— И никаких
Доктор встал из-за стола, подобрал с табуретки шляпу и шагнул к двери. Но в этот момент дверь открылась и на пороге появился улыбающийся журналист.
— Товарищи, — сказал он. — Я — ведущий передачи «В мире животных». Мне написали, что в ваших краях водятся необыкновенные зверюшки. Вроде крокодильчиков!..
В воздухе повисла гнетущая тишина.
— Наши дорогие папы и мамы! — вдруг сказало голосом Вовки радио на стене. — Мы улетаем к далекой планете Эллое, где живут такие же люди, как и мы. Но мы вернемся!
— Мы все равно вернемся, потому что любим вас! — перебила его Таня.
Леночкин голос в радиоприемнике только плакал.
— Это как это «улетели»? — грозно спросил председатель Фома Акинфыч, наступая на доктора Златкина.
— Да, так прямо по радио объявили, — бормотал доктор. Губы его тряслись.
Профессор Кубатиев поминутно снимал и протирал дорогие очки в черепаховой оправе и взирал на мир неодобрительно, словно ожидая от него подвоха. Инна Макоедова, обсуждавшая в это время с дядей Мишей Пантиашвили и старым пасечником Евсеевичем лечебные свойства прополиса, подошла к профессору и сказала:
— Я видела, как из-за леса ракета взлетала. Подумала, что метеорологическая…
— Да тут на сто верст ни одного метеоролога! — авторитетно заявил председатель. — Это как же получается, дорогие мои колхозники?! К нам люди из самой столицы, а вы своих детей в космос спровадили! Это же нашей науке урон и поругание!
Председатель так страдал за авторитет советской науки и родного колхоза, что даже вспотел в своем солидном, но теплом не по сезону зимнем пиджаке.
— Да как же я товарищу профессору, товарищу доценту и товарищу журналисту в глаза глядеть стану?
— Вах! — сказал в пространство дядя Миша Пантиашвили. — Говорил же я, что они космонавтами вырастут!
— Не смейтесь над родительским горем, Михаил Георгиевич! — выговорила ему Надежда Фоминична. Она еще не успела осознать всю степень постигшего ее сиротства и держалась как подобало, по ее мнению, настоящей учительнице.
— М-м? — произнес профессор Кубатиев, оглядываясь на присутствующих. — Похоже, здесь нам абсолютно ничего не-покажут. Аб-со-лют-но ничего!
— Похоже на то, Роберт Иванович! — откликнулась длинноногая доцент.
Доктор Златкин смотрел на Иннины ноги и на саму Инну с каким-то щемящим чувством.
И тогда над деревенской площадью, над сельсоветом, раздались далекие детские голоса. Все высыпали на крыльцо и задрали головы.
Прямо к ним из завесы белых перистых облаков летели дети. Тяжело взмахивая уставшими крыльями, Вовка, Таня и Леночка опускались к сельсовету.
— Папка, вот я и вернулся! — крикнул Вовка, опускаясь на траву. Чуть поодаль приземлились и девочки.
Песков умудрялся фотографировать их одновременно всеми своими фотокамерами. Взрослые молчали.
— Вах! — первым нарушил молчание дядя Миша Пантиашвили.
— Вах! — эхом откликнулись горожане, которые успели за полдня научиться у него грузинскому языку.
КРУГ
ДЛЯ ОБЕЗЬЯНЫРассказ
Вчера я получил по подписке очередной том «Всемирной энциклопедии». На букву «П». Меня поразило, что в этом томе ни слова не было сказано об Эдварде Пирсоне. А ведь лет двадцать назад это имя еще гремело. Как же! Эдвард Пирсон… Горилла Пирсон! У него была масса поклонников, но и врагов тоже было ничуть не меньше. Его книги становились бестселлерами еще до выхода из печати, а личное знакомство с ним открывало любые двери…
И вот — забвение.
Я познакомился с ним незадолго до его гибели. Долгие часы проводили мы с ним в беседах, в спорах. Порой я его ненавидел, порой мне казалось, что я начинаю его понимать. Но в те годы я был еще слишком молод и глуп, чтобы постичь в полной мере ту Идею, которой Пирсон служил всю свою жизнь. Потом я понял. Но неужели я был единственным, кому открылась истина? А если нет — то почему не стоят сейчас на всех перекрестках золотые памятники Горилле Пирсону… извергу Пирсону… спасителю человечества? Почему энциклопедия, самая полная в мире «Всемирная энциклопедия», не сочла нужным уделить ему ни строчки? Или просто они не смогли простить ему той Ошибки? Его Идея была Ошибкой, а Ошибка — Спасением. Не слишком ли это сложно? Но наш мир таков, какой он есть, во многом благодаря Пирсону.
Именно эта мысль заставила меня взяться за перо. Я не писатель и до этого не пробовал свои силы в литературе. Не знаю, что у меня получится: рассказ, эссе, биографический очерк, научная статья… Да, наверное, это и не так важно. Просто слишком мало уже осталось в живых людей, которые лично знали Пирсона. А ведь их нельзя забывать, тех, кто служил лжи ради правды и злу ради добра. Как Эдвард Пирсон…
Летний вечер. Масло. Холст. Тлеет ржавый свет заката. Это сумрачный некроз Неба в пятнах лиловатых. Рыжей сажей дальний лес Пересыпал кромку неба, В чащу Эреба и крепа Свет ушел из этих мест. Никнет бурая трава У дороги кривобокой. Тень последняя легла В акварельные потеки…Горилла Пирсон смял окурок в пепельнице и щелкнул рычажком. Экран телевизора затуманился и погас. «Легко им болтать! — подумал он с неожиданной злобой. — Разводят дебаты, а дело стоит». Он отложил в сторону пульт и вынул из пачки новую сигарету.
— Бэби! — крикнул Пирсон в темноту. — Принеси зажигалку!
Из сумрака в углу родился дымчатый дог, постукивая когтями по паркету, подошел к хозяину, вложил ему в руку «ронсон» и растянулся возле кресла. Ладонь хозяина легла псу между ушей, дог поднял лобастую голову, и глаза их встретились. «Стареет», — подумал Пирсон, затянулся сигаретой и, закашлявшись, бросил ее вслед за первой.
— Пора спать, Бэби. Будем спать.
Пес поднялся и вернулся обратно в сумрак. Пирсон устроился поудобнее и поехал следом. Кресло-коляска тихо лязгнуло, задев за косяк, когда Эдвард выводил его в гостиную. Теперь его мир ограничивался первым этажом виллы. Спал Пирсон на широком, обтянутом обезьяньими шкурами диване. Этот диван — память о начале его дел, о молодости, о Камеруне. Только память, пыльные шкуры да прозвище Эдварда Пирсона остались от камерунской гориллы. Пыль, шкуры да тщательно скрываемая от всех тоска.