Серая Женщина

– Верно, – грустно согласилась Лоис. – Часто я поступаю неправильно, но не исключено, что если бы не Святой Дух, то поступала бы еще хуже.

Они снова помолчали.

– Лоис, – наконец заговорила Фейт, – не хочу тебя обидеть, просто ответь. У тебя никогда не возникает желания отказаться от далекой и смутной будущей жизни, о которой твердят священники, ради нескольких лет настоящего, живого счастья, готового начаться завтра или даже сегодня, в эту самую минуту? О! Я представляю счастье, по сравнению с которым все эти туманные образы рая…

– Фейт, Фейт! – в ужасе воскликнула Лоис, прикрыв ладонью рот кузины и в страхе посмотрев по сторонам. – Тише! Ты же не знаешь, кто может услышать, и отдаешь себя в его власть!

Однако Фейт оттолкнула руку и возразила:

– Лоис, я верю в такое счастье ничуть не больше, чем в рай. Возможно, и то и другое существует, но так далеко, что в них трудно поверить. Так вот, весь этот шум насчет дома мистера Таппау: обещай никому не говорить ни слова, и я поделюсь с тобой секретом.

– Нет-нет! – испуганно отказалась Лоис. – Пусть секрет останется секретом: не хочу ничего слышать. Готова сделать для тебя все, что в моих силах, кузина Фейт, но сейчас стараюсь сохранить свою жизнь и мысли в строжайших рамках благочестивой простоты и удержаться в стороне от всего, что покрыто тайной.

– Как пожелаешь, трусиха. Если бы выслушала меня, твои страхи стали бы куда меньше, если бы не исчезли совсем.

Больше Фейт не произнесла ни слова, хотя Лоис робко попыталась вовлечь ее в беседу на другие темы.

Слухи о колдовстве распространились среди холмов, как эхо громовых раскатов. Все началось в доме мистера Таппау, и первыми жертвами пали две его маленькие дочери, но со всех сторон, из каждого квартала города то и дело поступали известия о новых случаях порчи. Уже не осталось семьи, где бы кто-нибудь не пострадал. Затем послышались возмущенные возгласы и угрозы мести. Невзирая на породившие их таинственные страдания, угрозы стремительно распространялись.

Наконец пришел день, когда после основательного поста и долгой молитвы мистер Таппау пригласил окрестных священников и всех благочестивых прихожан собраться в его доме и объединиться в торжественной религиозной службе ради освобождения его детей и других страдальцев от власти злого духа. Весь Салем направился к дому пастора. Лица выражали крайнее возбуждение: на многих читался ужас и религиозное рвение, в то время как на других была написана решимость на грани жестокости.

В середине молитвы младшая дочь пастора, Эстер Таппау, забилась в конвульсиях. Приступ следовал за приступом, а ее безумные вопли сливались с криками и возгласами собравшейся конгрегации. Как только девочка немного утихла, а окружающие стояли, онемев от страха, отец простер над ней правую руку и именем Святой Троицы призвал сказать, кто ее мучил. Наступила мертвая тишина. Никто в толпе не шевелился и, кажется, даже не дышал. Эстер неловко помялась, а потом пробормотала имя индейской служанки в доме – Хота. Она присутствовала здесь же и казалась столь же заинтересованной, как все остальные, больше того, подносила страдающему ребенку лекарство, но сейчас несчастная женщина замерла в глубоком потрясении. Имя ее тут же подхватили сотни голосов и принялись с ненавистью повторять: еще мгновение, и люди набросились бы на жалкое, бледное, ничего не понимающее дрожащее существо и разорвали бы на куски. В растерянности и недоумении Хота выглядела едва ли не виноватой, но пастор Таппау – высокий, худой, седой – выпрямился во весь рост и жестом заставил их отступить и выслушать его обращение, после чего объяснил пастве, что стихийная расправа не является справедливым наказанием. Необходим процесс осуждения, возможно, – признания вины. Он надеялся, что если допросить Хоту, то ее откровения послужат облегчению страданий детей. Горожане должны оставить преступницу в руках отцов церкви, чтобы они могли сразиться с Сатаной, прежде чем передать осужденную в руки гражданского правосудия. Мистер Таппау говорил убедительно, ибо говорил как отец, чьи дети подвержены тяжким таинственным мучениям, и больше того – как отец, который верит, что получил ключ к облегчению участи и своих дочерей, и других страдальцев. Конгрегация со стоном смирилась и принялась слушать долгую страстную молитву, возносимую пастором в присутствии несчастной Хоты, которую, словно готовые сорваться цепные псы, охраняли двое крепких мужчин, даже несмотря на то, что молитва закончилась словами всемилостивого Спасителя.

Сцена произвела на Лоис настолько тяжкое, гнетущее впечатление, что она не только физически дрожала от глупости, жестокости и суеверия толпы, но и мысленно ужасалась при виде осужденной, в чью вину верила, а также открытой ненависти и агрессии со стороны окружающих, которая не могла не ранить доброе сердце. Бледная, с опущенным взором, она вышла на воздух следом за тетушкой, кузеном и кузинами. Грейс Хиксон возвращалась домой с триумфальным облегчением: виновница установлена и должна понести наказание. Манассия воспринял действо как исполнение пророчества. Пруденс неподобающе радовалась новизне впечатлений, и только Фейт выглядела необычно смущенной и встревоженной.

– Мы с Эстер Таппау почти ровесницы, – возбужденно объявила Пруденс. – У нее день рождения в сентябре, а у меня в октябре.

– Какое это имеет значение? – резко осведомилась Фейт.

– Никакого. Просто за такую маленькую девочку молились все эти важные священники, а многие прихожане приехали ради нее издалека: некоторые, как я слышала, даже из самого Бостона. Понимаешь, когда она дергалась, сам благочестивый мистер Хенвик держал ей голову, а почтенная мадам Холбрук даже забралась на стул, чтобы лучше видеть. Интересно, сколько бы мне пришлось дергаться, прежде чем на меня обратили бы внимание все эти уважаемые персоны? Наверное, для этого нужно быть дочкой пастора. Теперь она так зазнается, что и не подступишься. Фейт! Неужели ты веришь, что Хота действительно ее заколдовала? Когда я в последний раз заходила к пастору Таппау, она угощала меня кукурузным печеньем: совсем как обычная женщина, только, может быть, чуть добрее, чем остальные. И вот теперь оказалось, что она ведьма!

Однако Фейт так спешила поскорее вернуться домой, что не обратила внимания на слова сестры. Лоис не отставала от Фейт, хотя та в последнее время сторонилась ее. Дело в том, что Манассия шел рядом с матушкой, а Лоис старалась держаться подальше от кузена.

Тем вечером по Салему распространился слух, что Хота созналась в грехе и признала себя колдуньей. Первой услышала известие Натте. Она ворвалась в гостиную, где девушки сидели в торжественном бездействии, как полагалось после большого утреннего молитвенного собрания, и закричала:

– Смилуйтесь, смилуйтесь, госпожи! Защитите бедную индианку Натте, которая никогда не творила зла ни хозяйке, ни семье! Хота призналась, что она злая ведьма. О горе, горе!

Склонившись к Фейт, служанка добавила несколько тихих горестных слов, из которых Лоис услышала лишь одно: «пытка». Однако Фейт поняла все и, побледнев, то ли проводила, то ли отвела Натте обратно на кухню.

Вскоре вернулась от соседки сама Грейс Хиксон. Было бы непочтительно сказать, что благочестивая женщина сплетничала. И правда, тема состоявшегося разговора носила слишком серьезный и важный характер, чтобы использовать столь легкомысленное слово. Конечно, присутствовали все составляющие суть сплетен мелкие подробности, домыслы и слухи, но в данном случае все тривиальные факты и досужие рассуждения могли иметь столь ужасное значение и столь страшный конец, что порой разговоры поднимались до трагической важности. Каждое сведение о семье пастора Таппау воспринималось с особым вниманием. Собака всю ночь выла, и не удавалось ее успокоить. Спустя всего два месяца после отела корова вдруг перестала давать молоко. Однажды утром, во время молитвы, у самого священника на минуту-другую отказала память, и в смятении он даже пропустил фразу. В свете этих знаменательных событий странная болезнь детей становилась понятной и объяснимой: вот о чем рассуждала с подругами Грейс Хиксон. В конце концов возникли разногласия относительно того, в какой степени проявления злой воли должны считаться наказанием пастору Таппау за какой-то его грех. Если так, то что же из этого следует? Несмотря на значительную разницу во мнениях, дискуссия оказалась приятной: ведь если семьи участниц не переживали неприятностей, значит, ни одна из них не согрешила. В середине беседы с улицы пришла еще одна соседка и подтвердила, что Хота во всем призналась: что подписала некую представленную Сатаной красную книжицу, приняла участие в нечестивых сборищах и даже слетала по воздуху в Ньюбери-Фолс [56] . Иными словами, индианка дала положительные ответы на все вопросы, которые пресвитеры и магистраты, чтобы ничего не упустить, задавали по протоколам прежних английских судов. Она созналась и во многом другом, но скорее в мелких земных уловках, чем в использовании потусторонних сил: так, поведала о том, что специально натянула бечевки, чтобы разбить посуду в доме пастора Таппау и тем самым создать шум и тревогу. Однако такие понятные ухищрения мало интересовали салемских кумушек. Правда, одна из них заметила, что даже в этом усматривает промысел Сатаны, остальные же предпочли обсуждать более серьезные преступления, демонические таинства и сверхъестественные полеты. Рассказчица закончила утверждением, что Хота должна быть повешена завтра утром, хотя в обмен на признание грехов ей обещали сохранить жизнь. Было решено, что первая обнаруженная ведьма послужит хорошим примером, тем более что это язычница-индианка, чья смерть не станет потерей для общества.

56

По преданию, в этом месте проводились дьявольские сборища.

Здесь Грейс Хиксон высказала собственное мнение: хорошо, если с лица земли исчезнут ведьмы – будь то индейские или английские, язычницы или, что еще хуже, крещеные христианки, подобно Иуде предавшие Господа и перешедшие на сторону Сатаны. Она считала важным, что первая разоблаченная ведьма служила в благочестивом английском доме. Так все увидели, что затронутые дьявольским грехом истинно верующие христиане готовы отрезать правую руку и выколоть правый глаз [57] . Говорила она строго и складно. Та, что пришла последней, признала, что ее слова могут быть привлечены в качестве доказательства, ибо поговаривают, что Хота назвала и другие имена – причем кое-кого из самых благочестивых семейств, – с кем встретилась на дьявольском шабаше. На что Грейс ответила, что все правоверные горожане поддержат ее и, вопреки естественным привязанностям, пресекут распространение греха. Сама она настолько слаба телом, что не выносит зрелища смерти даже животного, но не позволит страху помешать завтра же утром оказаться среди свидетелей казни. Вопреки своему обычаю, Грейс Хиксон довольно подробно рассказала об этом разговоре соседок, что свидетельствовало об особом волнении.

57

Мф, 18:8–9.

В различной форме волнение передалось членам семьи. Фейт встревожилась, покраснела и принялась бесцельно бродить между гостиной и кухней, то и дело спрашивая мать о подробностях признания Хоты, словно желая убедиться, что индейская ведьма действительно повинна в ужасных таинственных деяниях.

Слушая рассказ, Лоис дрожала от страха и от мысли, что подобные события вообще возможны. Время от времени ее посещало сочувствие к несчастной женщине, обреченной на смерть в презрении со стороны людей и осуждении со стороны Бога, которого она так вероломно предала. Сейчас, когда сама Лоис сидела в кругу родных у веселого теплого очага в ожидании множества светлых, а может быть, даже счастливых дней, несчастная, объятая паникой и страхом, виновная, одинокая Хота маялась в холодных застенках городской тюрьмы. Лоис же, опасаясь невольного сочувствия пособнице Сатаны, молилась о прощении за малодушие и все же не могла не думать о милосердии Спасителя, вновь позволяя себе жалеть несчастную. Так продолжалось до тех пор, пока она окончательно не запуталась в том, что правильно, а что нет, и решила оставить все на суд Божий: пусть он расставит все по местам.

Пруденс же так радовалась новостям, как будто слушала какие-то забавные истории: то и дело требовала продолжения, совсем не боялась ведьм и колдовства и даже просила матушку взять ее утром на казнь. Лоис с отвращением наблюдала за выражением лица девочки, когда та умоляла об этом. Даже Грейс покоробила настойчивость дочери, и она решительно отрезала:

– Нет! Даже не проси, не пойдешь. Такие зрелища не предназначены для детей. Мне самой становится не по себе, стоит подумать об этом, но я должна пойти, чтобы показать, как истинная христианка принимает сторону Господа в борьбе с демонами. А тебя за одну лишь эту просьбу следовало бы выпороть.