Сердца Лукоморов

Где-то на двенадцатом глотке за поворотом кашлянул простуженный гудок, и тяжело дыша, словно задыхаясь, выполз маленький трудяга мотовоз, отчаянно отплёвываясь в серое небо чёрным мазутом, вздыхая и охая. За собой он тащил вагончик и открытую платформу с высокими бортами. Из крыши вагончика торчала чёрная от копоти жестяная труба, загнутая буквой "Г", из которой вился тёплый синий дымок.

Увидев это допотопное транспортное сооружение, Серёга присвистнул, и сказал молчаливому проводнику:

– Ты бы, Михалыч, сказал сразу, какую карету подашь, мы бы пешком пошли, давно на месте были бы. Я эту колымагу шагом обгоню.

Михалыч удивлённо и пристально посмотрел на Серёгу, оценивающим взглядом окинул с ног до головы его далеко не атлетического склада фигуру, повторил привычную процедуру с собственным носом и ответил:

– Не, Серёга, пешком ты мотовоз не обгонишь. Да и не сдюжаешь, далековато идти. Я знаю. Я пробовал.

– Ну и как?
– не удержался Серёжка.
– Дошёл?

– Дошёл, конечно, - грустно подтвердил Михалыч.
– Куда же я денусь?

Повздыхал, подумал и добавил.

– Только на мотовозе лучше.

– Ну, если ты говоришь, что на мотовозе лучше, тогда давай садиться, - согласился с его доводами Серёжка.

В вагончике топилась печка-буржуйка, вокруг неё, на правах хозяев, сидели ремонтники, забивали "козла" в домино, пересмеивались.

Мы протиснулись в тепло прокуренного и согретого огоньком печки "буржуйки" вагончика. Я обернулся и увидел, что на открытой платформе осталась старушка с чайником, которая уселась на свёрнутые в кольца толстые канаты, привалившись боком к высокому бортику, повернувшись спиной к вагону.

Наш маленький состав мотало из стороны в сторону, как корабль в жестокую качку, бабуся ухватилась посиневшей маленькой ручкой за скобу в бортике, спину ей яростно и беспощадно когтил холодный встречный ветер, пытаясь сорвать с её головы платок.

Она же сидела, маленькая, сгорбленная и часто прикладывалась к чайнику.

Я сделал шаг из вагончика, направляясь к бабусе.

– Ты куда собрался?
– остановил меня Михалыч.

– Пойду, приглашу бабушку в вагон, ей же там холодно.

– Не ходи, - вздохнул проводник.
– Зря. Не пойдет она в вагонку. Она всегда так ездит. И совсем она никакая тебе не старуха, у неё сын немного моложе тебя был, позапрошлый год загинул на болоте. Пошёл по ягоду и загинул. У нас это случается. Болото. Оно, бывает, возьмёт, и не возвертает...

– Как же это так - загинул?
– заинтересованно обернулся один из парней, ехавших с нами за клюквой.

– Как, как, абнакновенно, - вздохнул горестно Михалыч.
– Я же говорю - Болото. Это вещь серьёзная.

– И часто так на вашем болоте бывает?
– встревожено спросил Серёжка.

– Не часто, но случается, - честно признался Михалыч.
– Особливо с теми, кто поперва на него попадает. Болото, оно терпеливое и хитрое. С ним всегда ухо востро держать нужно. Оно ведь как - оно притаится и ждёт, когда ты подумаешь, что уже всё про него знаешь, всё ведаешь, вот тут оно тебя ррраз! и поймало...

– А что же не искали сына её?
– спросил я.

– Как не искать?
– не очень уверенно ответил Михалыч.

– Искали. Да разве отыщешь? И людей столько нет, чтобы всё болото обшарить.

– А что - большое болото?
– поинтересовался Сережка.

– Болото? Ого-го!

– А где же оно?
– удивился я, вертя головой.

– Да аккурат вокруг нас, - отозвался Михалыч.
– Тут кругом болото. На сотни километров тянется, до Новогорода, до Питера, говорят, даже до Волхова. Павловский угольник. Гиблые места. Пропащие. Тут раньше царь Павел, который с большой чудинкой был, говорят, себе охотничий дворец посреди болот построил. Народу загубил почем зря, но построил. И говорят, что когда его в Питере убили, он в этот самый Дворец переселился. Ну, не сам он, а вроде как душа его.

– И что, Дворец этот до сих пор так и стоит?
– спросил я с интересом.

– Говорят, стоит, - не очень уверенно отозвался Михалыч.
– Только его мало кто видел. Я не видел. Проклятое место, заговоренное. Кто его находит, Дворец этот, тот почти никогда обратно не возвращается.

– Так, может, и нет там никакого Дворца? Может, выдумки всё это? усомнился прирождённый скептик Серёжка.

– Как это нет?!
– возмутился Михалыч.
– Все говорят - есть, а ты нет. Есть Дворец этот. Точно есть.

– Как же ты так точно знаешь, что есть, если его в глаза никто не видел, Дворец этот самый?
– съехидничал Серёжка.

– Почему же это никто не видел?
– отложив костяшки домино, вступил вдруг в разговор один из сидевших у печурки мужиков в телогрейке.
– Видели. Ещё как видели Дворец этот самый. Были и такие, кто возвращался. Его много кто отыскать пытался, многие в него попасть хотели. В нём, говорят, сокровища несметные спрятаны. Правда, почти все, кто уходил его искать, с концами пропадали, но были те, кто вертался. Мало таких, но были. Только они все возвращались совсем не такими, какими уходили.

– А ты сам-то видел таких?
– подсел к нему любопытный Серёжка.

– Я-то?
– усмехнулся мужик, словно оскалился.
– Я-то видел таких.

И больше ничего не сказал, отвернулся обратно, продемонстрировав нам широкую спину, и с сердцем треснул костяшкой домино по хлипкому самодельному столику. Да так, что огонь в печке "буржуйке" подпрыгнул и заплясал.

Неугомонный и безудержно любопытный Серёжка полез к мужику с расспросами, но Михалыч оттащил его за рукав.

– Не лезь к нему, слышь?
– сделав круглые глаза, зашептал он Серёжке в ухо, оглядываясь на мужика.
– Это Сенька Брызгалов. Говорят, ещё его дед Дворец находил, а когда вернулся, говорят, головой повредился. Никого не узнавал, ни с кем не разговаривал. И отец Сенькин тоже во Дворец ходил, ему тогда лет двадцать пять было, а вернулся - старее самого старого старика. И сам Сенька тоже во Дворец ходил, тоже молодым ещё, я сам помню, мы же с ним погодки. Двадцать лет ему стукнуло, так сразу и пошёл он во Дворец этот самый. Меня с собой звал, да только я забоялся.