Сердце бури

… Ему вновь шесть лет. И он отчаянно цепляется за складки ее аккуратного белого платья, снова и снова умоляя, как в горячке:

«Нет, мамочка, пожалуйста, не умирай! Не надо, пожалуйста!..»

========== Глава XVII ==========

Посвящаю эту главу памяти моего дорогого друга, чью жизнь три дня назад унесла страшная авария. А также его прекрасной жене и их пока не родившемуся малышу.

Росс, свободных тебе дорог, ясного неба над головой, ветра и скорости! Для нас ты всегда будешь жить.

Те, кто еще помнят конец Старой Республики, утверждают, что в тот раз свобода умерла легко и торжественно — под гром оваций. Сенат рукоплескал Верховному канцлеру, самопровозглашенному императору Шиву Палпатину с его впечатляющей речью о безопасности и грядущем могуществе Первой Галактической Империи. Тогда, больше пятидесяти лет назад Республика канула в вечность с достоинством старого солдата, вынужденно уступающего позиции молодому поколению.

Теперь все было иначе. Новая Республика умирала в агонии.

Десантные отряды штурмовиков высадились практически одновременно в нескольких точках — к востоку, к югу и к юго-западу от Сенатского округа, и мгновенно окружили сердце Галактик-сити. Наземные ионные пушки до поры сдержали их натиск, однако полноценному сопротивлению мешала не только небольшая дальность действия этих орудий, но и их месторасположение — изначально боевые средства устанавливались на расстоянии не менее километра от жилых кварталов, чтобы не нанести вред ни самим гражданам Корусанта, ни их имуществу. Пушки располагались на стыке между Сенатским округом и промышленными районами, на небольших каменистых возвышенностях. Но сейчас, когда враг надвигался со всех сторон, от них оказалось не так уж много проку.

Вскоре даже из окон Офисного здания сената стали видны снующие по улицам люди в белой броне. А выстрелы теперь звучали так близко, что их не могло окончательно приглушить даже сверхпрочное стекло.

То, что раньше было всем, превращалось в ничто. Столица была повержена в хаос. Она гибла на глазах последних оставшихся членов правительства и военного совета — на глазах Лайама Викрамма — в страшнейших предсмертных корчах, отданная на растерзание такому суровому, безжалостному древнему явлению, как война. Охваченная криками и стенаниями, объятая пламенем и почти обезумившая от муки.

Прошло чуть больше часа с момента уничтожения несчастного «Тантива» — с той поры, как Первый Орден перешел к активным боевым действиям. Только чудо могло помочь столице дождаться помощи. Но чуда не случилось. Сейчас уже можно было смело утверждать, что союзники, прибыв сюда, отыщут лишь руины сгоревших зданий и пепел… пепел многовековых роскоши и величия Корусанта, которые сгинули в адском пламени.

Пожар разгорелся сразу в нескольких зданиях, каждое из которых являлось не много не мало достопримечательностью столицы с многовековой историей. Трудно сказать наверняка, что стало причиной возгорания. В течение получаса Викрамм заслушал несколько докладов, и в каждом из них сведения на этот счет разнились. Кто-то говорил, что во всем виноваты штурмовики, которые, без сомнения, уже начали творить здесь те же бесчинства, что и в Тиде. Другие утверждали обратное — что уж по меньшей мере музей и библиотеку подожгли сами служащие этих учреждений, зная, что у них нет ни времени, ни возможности вывезти ценнейшие экспонаты, образцы голокниг и прочее, однако не желая, чтобы враги надругались над культурным наследием республиканской столицы.

Канцлер не знал, чему верить. Впрочем, теперь ему по большому счету было все равно. Какая разница, кто совершил поджог? Важно, что пламя этого пожара, как и пламя войны, уже не удержать. Даже трусоватый по натуре и потому, быть может, склонный к пацифистским убеждениям Лайам вынужден был признать это.

Он видел это пламя собственными глазами, хищное и свирепое. Вот оно! Угрожающе вздымается над крышами многоэтажных зданий и столпами поднимается вверх, к жестоким небесам, где в это время вражеский флот расправляется с остатками эскадрильи «Рапира»…

Викрамм поспешно отвернулся от окна. У него не хватало выдержки. Казалось, огонь охватил не только Сенатский округ — душа главы Республики так же гибла в пламени страха. Охваченная лихорадкой, как душа приговоренного к смерти. Словно в жару, Лайам крупно дрожал, постукивая зубами. Из уголков его широко раскрытых от ужаса глаз сами собой бежали непрошенные, бессознательные слезы.

Он оплакивал гибнущую столицу. Оплакивал Республику. И себя самого.

Вокруг, в его кабинете — здесь, в Офисном здании сената — не было ни души. Пока. Тишина и покой. Но как долго это продлится? Когда штурмовики с безнаказанностью победителей ворвутся и сюда тоже, как они уже успели ворваться в Палату правительства?

Враг на пороге. Пытаться договориться с ним — все равно что пытаться договориться с огнем или разрушительным ураганом. Эта стихия не щадит никого; она просто приходит, чтобы взять положенную жатву. Только теперь Викрамм понял эту истину; но какой жестокой показалась она ему!

Отступать некуда, спастись негде. Впереди пламя, позади — ничто. Смерть окружила его со всех сторон. Он — первое лицо Республики, и должен был умереть сегодня, как капитан, которому не подобает покидать гибнущее судно. Это его обязанность, его долг перед гражданами Республики, перед жителями столицы, перед остатками правительства — перед всеми, за кого он несет ответственность.

Смешной, безумный и бесполезный долг.

Если бы Верховный канцлер не был прикован к своему месту цепями обязательств, которые он некогда взял на себя, принимая присягу, возможно, он давно был бы далеко отсюда. Где-нибудь на нижних уровнях. В какой-нибудь дыре, в клоаке, под забором. Опозоренный, забытый всеми, лишившийся имени, звания, карьеры, привилегий — но живой.

Какой прок другим с его смерти? Какое им вообще дело до него? Все, кто еще жив, заняты теперь одним — это единственное, что еще имеет какой-то смысл. Они спасают собственные жизни. Так отчего же ему тоже не попытаться спасти свою?

Отсюда не так уж трудно выбраться. Глава правительства был знаком со всеми коридорами и переходами этого здания, где по долгу службы проводил едва ли не больше времени, чем в своем собственном доме. Знал он и все эвакуационные выходы, голосхемы которых висели почти в каждом помещении. Один из них располагался прямо тут, в канцлерском кабинете. Чтобы самый важный человек в государстве мог в случае пожара или взрыва максимально быстро покинуть опасную зону.

Существует некий условный рубеж, за которым всякие нормы общества — и долг, и приличия, и даже в некотором смысле мораль — утрачивают смысл. Это страшная граница, за которой в людях умирает все человеческое. Быть может, это хуже, чем смерть. Повлечь такое могут лишь самые тяжелые и страшные бедствия.

Где расположена эта граница? Как ее увидеть? Пожалуй, это каждый решает сам для себя.

Верховный канцлер… нет, больше он не желал называться так! Лайам Викрамм чувствовал, что он уже близок к этой страшной границе. Что страх нестерпимо опаляет его мысли, выжигает разум. Что еще немного — и он окончательно лишится человеческого облика, превратившись в безумное одичалое существо, преследуемое неизбежностью.

Почему же при такой слабости духа он отказался занять одно из мест на «Тантиве»?