Сердце и камень

Первый самостоятельный шаг Олексы... Кто знает, верный ли был, однако он навеял холода в душу. Осматривая ветхое зернохранилище, Олекса удивился царившей здесь бесхозяйственности, запущенности. Засеки грязные, крыша протекает. Ямы с боков, под полом. А ведь через несколько дней жатва. Олекса пошел в бригаду, где как раз собирались люди, и снарядил десять человек подсыпать зернохранилище. Через четверть часа пришли женщины с лопатами. Но следом прибежал какой-то человек в синем плаще и напал на женщин. Разве им не было сказано с вечера, куда идти на работу? Олекса не знал этого человека. Сначала он даже подумал, что это какой-нибудь шутник, потому что тот непрерывно поводил глазом, подмигивал ему.

Олекса тоже, чтобы не обидеть его, подмигнул. Женщины захихикали в кулаки, но пришедший накинулся на Олексу.

— Самоуправство, головотяпство! — закричал он.

Олекса вспыхнул.

— Головотяпство — это завозить в такое зернохранилище зерно.

Тогда человек в плаще погрозил пальцем и крикнул, чтобы Олекса не совал свой нос, куда не надо, если не хочет, чтобы в нос не насовали перца.

В это время показался заместитель председателя Степан Аксентьевич Рева. Вытирая с лица пот, он пояснил Олексе, что люди еще с вечера разнаряжены собирать огурцы, и на этом участке — прорыв; а если план не будет выполнен, платить за них придется пшеницей, и товарищ Голубчик, инструктор райкома, уполномоченный по их колхозу, приехал ликвидировать этот прорыв.

Он объяснял Олексе, как школьнику, по-видимому принимая его чуть ли не за мальчугана, и это было оскорбительно. Почему же сразу не сказал ему об этом уполномоченный и почему не сказали люди? А сейчас они стояли, опершись на лопаты, и, как показалось Олексе, ухмылялись. Еще бы, они слышали и про перец и видели, как Олекса подмигнул Голубчику! А Олекса только теперь понял, что Голубчик не моргал ему: это у него нервный тик.

Олекса не только не извинился перед уполномоченным, а, наоборот, бросил ему в ответ, что потом будет видно, кто кому насует перцу, и ушел. А потом еще долго не мог забыть этот разговор. И как ни пытался выкинуть его из головы, тот не отставал, словно репей на штанине.

В этот день Олекса больше никуда не пошел, а вернулся домой. Федора Лукьяновича он застал за странным занятием. Тот разложил на крыльце старые косы, медные монеты, наполовину изъеденную ржавчиной старую саблю.

— Что это у вас за музей? — спросил с ходу, пока еще не решив, стоит ли рассказывать Федору про уполномоченного.

— У отца на хате нашел. Видно, когда-то выпахал. Думал, должно быть, что в хозяйстве пригодится. А музей?.. Будет, Олекса, и музей. Вон, видишь, церквушка? Она древняя, как эта гора. Она, брат, сама история.

— Так надо сделать там музей.

— Вот тут-то и загвоздка! Разрешение на это нужно. Да и экспонатов у нас еще нет. А у людей, говорят, и пищали старые, и сабли, а особенно книги давнишние и деньги есть. Батько мой говорил: у деда Савочки — вон там его хата, близ леса, — полный сундук старых евангелий и других книг. На коже все... Может, есть там и не только церковные.

— А где же он их взял?

— Монастырь на острове стоял. Потом разрушили его, какой-то неумный начальник приехал — сжечь архивы велел, дед возил книжки в поле и к себе во двор разок завернул. На острове, говорят, куда ни копни — железо звенит.

Олексе все это очень интересно, однако и спора он не мог забыть.

— Нужно собрать все это у людей. Будут экспонаты, и разрешение скорее дадут.

— Это верно. Разрешение — только формальность. И музей — не такая уж сложность. Выметем мусор, приберем, поставим у стен скамьи, на них ящики...

— Я хлопцев организую, — Олексу уже захватила мысль о музее. «В самом деле, это интересно. Напишу ребятам — вот удивятся! Только с такими, как этот уполномоченный... Я все же скажу. Он посоветует. Может, на правлении».

Но сказать не успел. За спиной заскрипели ступеньки, и на крыльцо взошел отец Оксаны. Олекса и сам не мог понять, почему в присутствии Василия Лукьяновича его охватывал какой-то страх.

— Это что, на войну собираетесь или, в кладовую к кому?

— К тебе. У тебя там есть что потрусить.

Олекса не понял, шутят братья или в этом разговоре за шуткой скрывается ссора.

— Пока только камень, что у порога, заберу. Это ведь был какой-то памятник, на нем сбоку надпись по-славянски...

— У меня и жернова из памятника. Могу продать для музея. Только за то, что они становятся экспонатом, — наценка.

— Это за табличку?.. «Жернова бывшего индивидуалиста...»

— Нет, просто у меня камень лучше выполняет свое назначение — служить вечности.

Олекса, чтобы прекратить эту перепалку, спросил что-то про колхоз.

— Расскажите, как вам работается первые дни? — спросил Федор.

И Олекса неожиданно для себя рассказал про стычку с уполномоченным. Рассказал — и не пожалел: пускай лучше отец Оксаны услышит от него самого, а не от тех, кто рассказ приперчит злой шуткой и смешком.

— Я ведь хотел, как лучше... — закончил он свой рассказ.

Злости в его сердце уже не осталось. Он не умел подолгу сердиться. Наверное, потому, что слишком быстро весь загорался и испепелял ее на этом огне.

— Энтузиазм натолкнулся на косность, — прижал обрубком руки спичечную коробку Василь. — Косность, ее не покачнешь.

— А как же тогда?

— Объехать и следовать дальше. Или распрячь и прилечь в холодок.

— Вы словно про лошадей...

— Вы не слушайте его, Олекса. Это он шутит. — И он сурово окинул взглядом Василя.

— Правда, шутите? — как-то по-детски спросил хлопец.

— Конечно. В жизни все — шутки. Серьезны только смерть, увечья и голод. И зависит все от философии самого человека.

— Ну, а если у вас неполадки на работе? Или...— Олекса сам не знал, откуда у него вынырнул такой пример. — Или вас разлюбили, покинули?..

— Надо убедить себя, что так лучше: меньше хлопот.

Теперь уже и Олекса уловил шутку. Однако странная манера шутить: в глазах ни искорки смеха.

На следующий день, под вечер, Федор и Олекса с помощью железной остроги, сделанной из зуба конных граблей, обследовали Остров. Федор даже один костыль переделал в острогу.

Остров — он только весной, а сейчас — бугор по ту сторону Удая.

Острога звенела, но хоть бы что-нибудь им удалось найти! Камни, кирпич. Только в одном месте выгребли они из глины какие-то причудливые черепки. Наверное, это был сосуд, но они разбили его острогой. Олекса когда-то видел на рисунке такой сосуд. В нем запорожцы отливали металлические хоругви. Но Федор сказал, что это обычный изразец, хотя, кажется, и очень древний.

Олекса уже начал уставать, но Федор упорно вгонял острогу в землю. Услышав стук, весь загорался и хватал в руки лопату. Как будто надеялся напасть на клад. «Землекоп. Бонавентура современности. Тот искал золото, а этот — обломки истории».