Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб
Шрифт:
По его совету мы расстались. Каролина с мальчиками вернулась в Ариго, я остался в столице. При помощи Штанцлера мне удалось получить незначительное место в Академии, я надеялся, что ненадолго. Через полтора месяца меня разыскал наш покровитель и сообщил, что все уладилось: Жермон отправится в Торку, не повидавшись с отцом. Граф Штанцлер предупредил, что меня станут расспрашивать высокопоставленные лица и что мне следует выказать свою неосведомленность, но найти способ упомянуть о дурном самочувствии графа Ариго, вспышках необузданного гнева, которые имели место и в действительности, а также о том, что это случалось после получения писем из столицы. О наследнике графа мне не следовало говорить ничего, кроме правды, а именно – что юноша резок, неучтив, не склонен
Через два дня меня в самом деле вызвали в Канцелярию Его Величества, где я ответил на заданные мне вопросы. Они не стали для меня неожиданностью, и я видел, что мои ответы произвели на геренция благоприятное впечатление. Последним был вопрос, не слышал ли я от графа Ариго о намерениях лишить старшего сына наследства и титула. Для меня это стало неожиданностью, и я ответил уклончиво. Геренций настаивал, и я признал, что незадолго до отъезда слышал от графа слова, которые можно истолковать подобным образом, но Ариго был очень раздражен, и я могу лишь догадываться, что причиной стало полученное им письмо. От меня потребовали молчать о данном разговоре, что я с готовностью обещал.
Спустя неделю стало известно, что наследник графа Ариго по просьбе отца лишен наследства и титула и отправлен в Торку. Я почувствовал несказанное облегчение и стал ждать известий от моей жены, но их не было. Сперва я думал, что она опасается довериться бумаге, потом мое терпение истощилось, и я начал подозревать худшее. В конце концов я не выдержал и, отпросившись на службе, отправился в Гайярэ.
Мой приезд никого не удивил, а Иорама и Катарину обрадовал. Я узнал, что граф Ариго недавно скончался от сердечного расстройства, что он в конце жизни повредился рассудком и то, что нам казалось несдержанностью, было первыми проявлениями душевной болезни. Я остался в Гайярэ и находился там, пока мое присутствие было оправданно, после чего переехал в Олларию, купил дом и стал жить на выделенный мне новым графом Ариго пенсион.
Каролина почла за благо сохранить от детей тайну их рождения, которую ей пришлось защитить, пожертвовав старшим сыном. Покинув Гайярэ, я следил за судьбой своих сыновей и дочери, но виделся лишь с Иорамом, когда тот велел мне укрыть в моем доме некоторые предметы, и с Катариной-Леони, сообщившей о моем существовании Его Высокопреосвященству Левию и генералу Карвалю.
Я был правдив на суде, но не на исповеди, скрыв от Создателя и слуг Его то, что ныне доверяю бумаге. Я стар и одинок, мои дети и жена мертвы; то, что в молодости мне представлялось важным, оказалось тщетой и миражом. После Октавианской ночи, ставшей истинной причиной гибели моих сыновей, я понял, что за нами следит всесокрушающая и равнодушная сила, равно чуждая состраданию и пониманию того, что нами движет. Я в нее верую, но не могу ее любить, и мне поздно умолять ее о милосердии, да и что может дать Создатель тому, у кого отобрано все? Но если то, что рассказывают эсператисты, хоть отчасти соответствует истине, я хочу облегчить положение моей жены, где бы сейчас ни находилась ее душа, по возможности исправив причиненное ею зло. Именно это желание и смерть моей дочери, чье положение обязывало меня хранить тайну, подвигли меня на это письмо. Я описал случившееся так подробно, как только мог, предвосхищая неизбежные вопросы и желая по возможности избегнуть повторного допроса. Теперь же последует главное, ради чего я взялся за перо.
Я, Горацио Капотта, свидетельствую, что Жермон Ариго не совершил никаких преступлений, навлекших на него гнев отца, но пал жертвой подделанного графом Штанцлером письма и лжесвидетельства своей матери, ее сестры Маргариты и моего. Я свидетельствую, что покойный граф Пьер-Луи Ариго не знал и не мог знать ничего, порочащего сына, и что он не писал никаких писем, кроме вызывавших сына в Гайярэ, а его обращенный в адрес наследника гнев, о котором упоминали непредвзятые свидетели, был вызван якобы нежеланием Жермона покинуть столицу и усилен соответствующими лекарствами. Я готов в любой форме подтвердить вышесказанное пред лицом власти как светской, так и духовной и согласен понести любое наказание за соучастие в клевете и мошенничестве.
Написано в 21–23 дни Весенних Молний 400 года Круга Скал в городе Олларии.
Подписано Горацио Капотта».
3
Арно бы пожалел человека, потерявшего всех, кого любил, и решившегося заговорить не ради себя, а ради оклеветавшей собственного сына дряни. Графиня Савиньяк была из другого теста. Мужчину она не жалела, женщину ненавидела как никого и никогда раньше. Единственной, кого Арлетте стало жаль до несвойственных ей слез, была мертвая Катарина, в одночасье ставшая понятной. Окажись Арлетта дочерью… турухтана и гиены, она бы тоже боролась сразу за себя и за родных. Ненавидя, презирая, но боролась бы. Одна против всех. Совсем одна. Навеки.
– Этого должно быть довольно. – Голос, от которого сорок с лишним лет назад таяли девицы, дрогнул. – Пятно с имени Жермона Ариго будет снято.
– Оно и так снято, – окрысилась графиня. – Торкой. Только дело не кончилось клеветой, в которой вы поучаствовали.
– Я больше ни о чем не знаю!
– Не знаете, потому что боялись знать, но вы умны. Трусливы и высокомерны до подлости, но в сообразительности вам не откажешь. Вы не могли не понимать, что ссылка Жермона продлится до первого затишья в Торке, когда Арно… или кто-либо другой навестит Гайярэ. Пьера-Луи убили. Вы не можете этого не понимать. Мало того, вам это не понравилось до такой степени, что вы оставили Каролину, как только это стало возможно.
– Сударыня, мои домыслы не могут служить доказательствами! Как и ваши. Если бы в смерти графа… В смерти графа Ариго никого не обвинили. Не было даже слухов, какой смысл будоражить прошлое?
– Это решать не вам. – Жаль, Штанцлер уже подох, очень жаль.
– Сударыня!..
– Кто отравил Магдалу Эпинэ? Штанцлер или Каролина?
– Но…
– Каролина. Я так и думала. Гусак сам не делал ничего.
– Это не Каролина!.. Магдала умерла, вот и все… Быстрый рост… Сердце не справилось…
– Вижу, вы посещали вашего друга-лекаря не только ради «интимных женских подробностей». Когда умерла Магдала, вы уже не жили в Гайярэ, зачем вам понадобились недуги девицы Эпинэ?
– Я… Я боялся за Леони… Она росла такой хрупкой, вот я….
– Вам в самом деле стоило бояться за вашу дочь. Раньше. До того как ее сожрали ваша подлость и Штанцлер.
– Моя госпожа!..
– Мой муж был бы вам благодарен. Я не удивлюсь, если вам будет благодарен и Жермон. С грубыми военными такое случается, но я до отъезда вас видеть не желаю. И я вас не выпущу. Удрать… к Каролине вам тоже не удастся, даже не думайте.
Он пытался что-то говорить, но Арлетта, глядя на оставшуюся от Жозины чернильницу с леопардом, уже трясла колокольчик. Мэтр Капотта все лепетал, когда явился дежурный теньент – мальчишка с обвязанной головой. Еще один грубый и, без сомнения, прожорливый вояка, не способный воспарить к высотам человеческой мысли!
– Сударыня, шадди сейчас будет.
– Подадите позже, – холодно распорядилась вдова Арно Савиньяка, – и в другую комнату. Мэтр Капотта с должным сопровождением отправится в Валмон, а пока останется здесь. В этом доме. Пусть он ни в чем не нуждается. Если ему понадобится бумага или книги, дайте, но отпускать его нельзя. Никуда и ни под каким предлогом.
– Сударыня! Я должен быть на… на похоронах.
– Туда вас доставят. – Арно бы разрешил, значит, разрешит и она, но только это.
– Сударь, – мальчишка щелкнул каблуками, – сударь, прошу вас.
Мэтр Капотта поднялся, поклонился и вышел. По тщательно выбритой щеке катилась слеза. Несчастненький… Арлетта вскочила и закружила по комнате, как угодивший в клетку пресловутый леопард. С мыслями было худо, с яростью – лучше не придумаешь. Графиня металась между окном и дверью, повторяя намертво засевшую в голове фразу.