Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь

Круглолицая девчушка смешно пискнула, попробовала побежать, запнулась и провалилась в изумрудную топь. Луиза бросилась к дочери, но ее отшвырнули. Муж… нет, Проэмперадор в белых с отворотами сапогах заступил дорогу. На обтянутом мундиром плече выгибал спину черно-белый Маршал, и перевязь тоже была черно-белой.

– Сударыня, – резко спросил Савиньяк, – что вы видите? Я должен знать!

– Цилла! Там Цилла… Моя дочь!

– Где?

– Пустите! – Маршал торчал на пути, будто какое-то подлое дерево, и Луиза, обходя препону, бросилась в сторону. – Цилла!!!

Ни поляны, ни трясины – серая, выстывшая церковь и одинокая прямая фигура на господской скамье. Мирабелла Окделл и… спящая Цилла у нее на руках.

– Ты украла мою дочь, мещанка, я забираю твою!

– Не смей!!! Моль надорская!

– Мама… Мамочка… Что с тобой?! Проснись! Мама!

Огонек свечи, чужой потолок… Сэль с ночными косицами, настороженный Маршал прижимает уши на комоде. Святая Октавия, это всё сон…

– Мама, что с тобой? Хочешь пить?

– Я орала? – спросила Луиза. – Прости, пожалуйста.

– Ну что ты!.. Мама, тебе что-то снилось?

– Не помню. Иди, ложись…

– Мама, попробуй вспомнить, это может быть важно. Что-то произошло, и с тобой, и везде… Мы должны рассказывать графу Савиньяку все, что знаем, иначе он сделает что-нибудь неправильно.

Ах да, Савиньяк! Ручка Сэль в сильной, красивой мужской руке, такой как подхватит, как закружит… Зоя вот сразу решила, что они – пара, а выходцы много чего чуют, да и маркграфиня, причеши ее хорек… О здоровье она во втором часу ночи справлялась, как бы не так! У мармалюки от ревности уши светятся, да и есть с чего. Сэль красавица, а Савиньяк хорош отменно. Неважно, что граф и Проэмперадор, важно, что под носом гуляет чье-то счастье, и почему бы не дочкино?

– Ты видела Олларию, да? У Проэмперадора там мама, а Зоя про тех, кто остался, так страшно говорит…

Точно, Савиньяк спрашивал о матери, а Сэль запомнила. И он Сэль запомнит – девушку, нашедшую тебе выходца, попробуй забудь, а тут еще и золото Манлия, и ревнивая красотка.

– Сэль, со всякими глупостями иди к маршалу сама. Мне это неприлично.

– Хорошо, мам, я пойду. Ты вспомнила?

– Нет пока… – Счастье Сэль стоит ночного страха, но врать нельзя, надо вспоминать, оно и вправду важно. – Ты разобрала, что я кричала?

– Ты звала Циллу.

– Значит, Циллу… – Имя сорвало забвение, как присохшие к ране бинты. Хлынула память, страшная, черная, неостановимая.

– Да, так и было. Звала.

Бежала, рвалась к тонущей дочке, только было это не во сне, на самом деле это было! Что там с графиней Савиньяк, кто ее знает, а малышки теперь нет. Нигде. Маленький выходец больше не станет корчить рожи и топать ногой, требуя своего короля. Не было короля, а Циллы не будет…

– Мама, только не плачь! Если так… Не вспоминай, забудь!

– Теперь уже не забыть. Сэль, утром ты расскажешь Савиньяку, что… в Олларии вчера умерла Цилла и там теперь беда.

2

За завтраком Вольфганг-Иоганн объявил, что на встречу с Хайнрихом не едет. Прикончив очередной ломоть пирога с кабаньим окороком, сыром и рыжиками, маркграф осушил кружку своего любимого темного и с очевидным удовлетворением провозгласил:

– Хорошо, что до варита при всей его тупости дошло, что Излом нельзя нагружать еще и войной, но всему есть предел, и моему терпению тоже. Мне будет трудно не убить медведя и не выглядеть при этом дурнем. То ли дело вы! Я подписал открытый лист на любую дипломатию, делайте с ним что хотите.

Лионель немного посомневался, вынудив союзника повторить доводы, и уступил. Тащить маркграфа с собой в планы маршала не входило. Главным образом потому, что при встрече агма с варитом дурнем рисковал показаться отнюдь не варит.

– Я внес изменения в ор-гаролисскую главу. – Мысли сотрапезника уже вернулись к главному труду его жизни. – Война мало чем отличается от охоты, а что скажут об охотнике, взявшем на рогатину кабана и объявившем его зайцем?

– Мне подобные охотники не попадались. – Вольфганг-Иоганн шутил, и Ли улыбнулся, как улыбнулся бы и в любой другой день. Из Бергмарк ни матери, ни Олларии не помочь, значит, думать о них не надо, и тем более вон из головы Рокэ! До конца войны или до встречи с матерью, если они все же встретятся… Что важно, что по-настоящему важно, так это Рудольф. В Талиге остался единственный регент, худший из всех, пора решать, выкручивать ли ему руки уже теперь, или положение еще терпит…

Савиньяк с должным вниманием выслушал свои вчерашние советы, за ночь превратившиеся в озарившие маркграфа мысли; теперь можно было ехать, не опасаясь хотя бы за Агмштадт.

– Если вам опостылеют перо и бумага, – бергерская физиономия стала почти хитрой, – навестите меня после ужина. Летом я ложусь очень поздно, а… стаканчик-другой мужчине не повредит. Старое вино и… свежие ягодки на дорогу – это полезно.

Вольфганг-Иоганн подмигнул. Предложение требовало уже не улыбки – смеха, и Ли рассмеялся, предоставив хозяину толковать оный смех по своему усмотрению.

В приемной Сэц-Алан с деланым равнодушием доложил, что маршала по срочному делу хочет видеть девица Арамона.

Лионель обвел ленивым взглядом немногочисленных придворных. В Олларии соглядатаев водилось не в пример больше, но сторожевых ворон хватало и у Фриды, а ее визит к талигойкам слишком уж напоминал хорошо воспитанную ревность.

– Пусть оседлают лошадей для меня и девушки, – небрежно приказал Савиньяк. – Эскорт обычный.

Мать Селины была слишком умна, чтоб выцеливать для дочери жениха выше барона, а сама девушка при всей своей красоте по сторонам вообще не смотрела, что красоту эту подчеркивало необычайно. Офицеры-южане были очарованы, северяне пока держались, но если местные красотки уподобятся Фриде, не устоять и красавцам. Дамы редко понимают, что их ревность указывает мужчинам путь не хуже звезды Ретаннэ; другое дело, что Селина никак не отойдет от гибели Надора, ей не до нежных чувств, а вот думать девица Арамона умеет, и смелости ей не занимать. Ночью произошло что-то, о чем девушка решила рассказать. Вернулась мертвая мачеха?

Капитан Гастаки в тактическом смысле оказалась почти бесполезна, но кое-что стратегическое из встречи с выходцем Ли все же вынес. То, что сотрясло горы и остановило Хайнриха, не было смесью совпадений и суеверий, оно подчинялось каким-то своим законам, а следовательно, его можно было понять и унять. Второе Рокэ удалось, но вот первое… Если Алва нашел ответ, его знает и бывший с ним Валме, нет – виконт по крайней мере понял, по каким доскам лучше не ступать.

– Монсеньор, лошади у крыльца.

– Иду. Девицу возьмите на себя.

Голубое платьице, то же, что и ночью, а глаза припухли. Она плачет о Надоре, будет плакать и об Олларии.

– Добрый день, сударыня. Вы хотели меня видеть?

– Да. Я должна вам рассказать…

– Тогда давайте прогуляемся. Утром я видел выводок горных куропаток. Они весьма красивы.

На лошадь прелестницу водрузил адъютант. С благоговением. Лионель в это время сосредоточенно осматривал подковы Грато. На крыльце мелькнула немолодая дама с густыми – впору кэналлийке – бровями. Кормилица маркграфини, ее Ли помнил еще по Ноймару. Савиньяк вскочил в седло. По этикету дама опережает кавалера на полкорпуса, но Селина об этом забыла, не стала она говорить и о птичках.