…Я сразу услышала и увидела ее всю – какая она сейчас (кроме войны, разумеется), но понадобилось двадцать лет, чтобы из первого наброска выросла вся поэма.
Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
* * *
Определить, когда она начала звучать во мне, невозможно. То ли это случилось, когда я стояла с моим спутником на Невском (после генеральной репетиции «Маскарада» 25 февраля 1917 г.), а конница лавой неслась по мостовой, то ли когда я стояла уже без моего спутника на Литейном мосту, в <<то время>>, когда его неожиданно развели среди бела дня (случай беспрецедентный), чтобы пропустить к Смольному миноносцы для поддержки большевиков (25 октября 1917 г.). Как знать?!
Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
* * *
Когда в июне 1941 г. я прочла М<<арине>> Ц<<ветаевой>> кусок поэмы (первый набросок), она довольно язвительно сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро», очевидно полагая, что поэма – мирискусничная
стилизация в духе Бенуа и Сомова, т. е. то, с чем она, может быть, боролась в эмиграции, как с старомодным хламом. Время показало, что это не так. Анна Ахматова. Из «Записных книжек»
Из года сорокового,Как с башни на все гляжу.Как будто прощаюсь сноваС тем, с чем давно простилась,Как будто перекрестиласьИ под темные своды схожу.1941, августЛенинград(возд<<ушная>> тревога)
37
Смеяться перестанешь// Раньше, чем наступит заря. Дон Жуан(ит.).
ПОСВЯЩЕНИЕ
А так как мне бумаги не хватилоЯ на твоем пишу черновике.И вот чужое слово проступаетИ, как снежинка на моей руке,Доверчиво и без упрека тает.И темные ресницы АнтинояВдруг поднялись и там зеленый дым,И ветерком повеяло родным…Не море ли? – Нет, это только хвояМогильная и в накипаньи пенВсе ближе, ближе… «Marche funebre»… [38]Шопен26 декабря1940 года
Вы ошиблись: Венеция дожейЭто рядом. Но маски в прихожейИ плащи, и жезлы, и венцыВам сегодня придется оставить:Вас я вздумала нынче прославить,Новогодние сорванцы.Этот Фаустом, тот Дон Жуаном…А какой-то еще с тимпаномКозлоногую приволок.И для них расступились стены,Вдалеке завыли сиреныИ, как купол, вспух потолок.Ясно все: не ко мне, так к кому же?!Не для вас здесь готовился ужинИ не вас собирались простить.Хром последний, кашляет сухо.Я надеюсь, нечистого духаВы не смели сюда ввести.Только… ряженых ведь я боялась.Мне всегда почему-то казалось,Что какая-то лишняя теньСреди них без лица и названьяЗатесалась. Откроем собраньеВ новогодний торжественный день.Ту полночную ГофманиануРазглашать я по свету не стану,И других бы просила… Постой,Ты как будто не значишься в списках,В капуцинах, паяцах, лизисках —Полосатой наряжен верстой,Размалеванный пестро и грубо —Ты – ровесник Мамврийского дуба,Вековой собеседник луны.Не обманут притворные стоны:Ты железные пишешь законы, —Хаммураби, ликурги, солоныУ тебя поучиться должны.Существо это странного нрава,Он не ждет, чтоб подагра и славаВпопыхах усадили егоВ юбилейные пышные кресла,А несет по цветущему вереску,По пустыням свое торжество.И ни в чем не повинен: ни в этом,Ни в другом, и ни в третьем. ПоэтамВообще не пристали грехи.Проплясать пред Ковчегом Завета,Или сгинуть… да что там! про этоЛучше их рассказали стихи.
39
В мою пылкую юность —|Когда Георг Третий был королем… | Байрон (англ.).
* * *
Крик: «Героя на авансцену!»Не
волнуйтесь, дылде на сменуНепременно выйдет сейчас…Что ж вы все убегаете вместе,Словно каждый нашел по невесте,Оставляя с глазу на глазМеня в сумраке с этой рамой,Из которой глядит тот самыйДо сих пор не оплаканный час.Это все наплывает не сразу.Как одну музыкальную фразу,Слышу несколько сбивчивых слов.После… лестницы плоской ступени,Вспышка газа и в отдаленьиЯсный голос: «Я к смерти готов».
II
Ты сладострастней, ты телесней
ивых, блистательная тень.
Баратынский
Распахнулась атласная шубка…Не сердись на меня, голубка,Не тебя, а себя казню.Видишь, там, за вьюгой крупчатой,Театральные арапчатаЗатевают опять возню.Как парадно звенят полозьяИ волочится полость козья.Мимо, тени! Он там один.На стене его тонкий профиль —Гавриил или МефистофельТвой, красавица, паладин?Ты сбежала ко мне с портрета,И пустая рама до светаНа стене тебя будет ждать —Так пляши одна без партнера.Я же роль античного хораНа себя согласна принять…Ты в Россию пришла ниоткуда,О, мое белокурое чудо,Коломбина десятых годов!Что глядишь ты так смутно и зорко? —Петербургская кукла, актерка,Ты, один из моих двойников.К прочим титулам надо и этотПриписать. О, подруга поэтов!Я – наследница славы твоей.Здесь под музыку дивного мэтра,Ленинградского дикого ветраВижу танец придворных костей.
* * *
Оплывают венчальные свечи,Под фатой поцелуйные плечи,Храм гремит: «Голубица, гряди!..»Горы пармских фиалок в апрелеИ свиданье в Мальтийской Капелле,Как проклятье в твоей груди.
* * *
Дом пестрей комедьянтской фуры, —Облупившиеся амурыОхраняют Венерин алтарь.Спальню ты убрала, как беседку.Деревенскую девку-соседку —Не признает веселый скобарь.И подсвечники золотые,И на стенах лазурных святые —Полукрадено это добро.Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,Ты друзей принимала в постели,И томился дежурный Пьеро.Твоего я не видела мужа,Я, к стеклу приникавшая стужаИли бой крепостных часов.Ты не бойся, дома не мечу,Выходи ко мне смело навстречу, —Гороскоп твой давно готов.
III
«Падают Брянские, растут у Манташева.
Нет уже юноши, нет уже нашего».
В. Хлебников
Были святки кострами согреты.И валились с мостов кареты,И весь траурный город плылПо неведомому назначеньюПо Неве, иль против теченья, —Только прочь от своих могил.В Летнем тонко пела флюгаркаИ серебряный месяц яркоНад серебряным веком плыл.И всегда в тишине морозной,Предвоенной, блудной и грозной,Потаенный носился гул.Но тогда он был слышен глухо,Он почти не касался слухаИ в сугробах Невских тонул.
* * *
Кто за полночь под окнами бродит,На кого беспощадно наводитТусклый луч угловой фонарь —Тот и видел, как стройная маскаНа обратном «Пути из Дамаска»Возвратилась домой не одна!Уж на лестнице пахнет духами,И гусарский корнет со стихамиИ с бессмысленной смертью в грудиПозвонит, если смелости хватит,Он тебе, он своей Травиате,Поклониться пришел. Гляди.Не в проклятых Мазурских болотах…Не на синих Карпатских высотах…Он на твой порог…Поперек…Да простит тебе Бог!