Серебряная ива

Глаз не свожу с горизонта,Где метели пляшут чардаш…Между нами, друг мой, три фронта:Наш и вражий и снова наш.Я боялась такой разлукиБольше смерти, позора, тюрьмы.Я молилась, чтоб смертной мукиУдостоились вместе мы.1942Ташкент

* * *

Лучше б я по самые плечиВбила в землю проклятое тело,Если б знала, чему навстречуОбгоняя солнце, летела.Июнь 1944Ленинград

* * *

Когда-то Ахматова сказала о себе: «Одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет». От безнадежной истории с Владимиром Гаршиным, кроме тех, что приведены выше, остались еще две прекрасные «песни».

* * *

Соседка из жалости – два квартала,Старухи, как водится, – до ворот,А тот, чью руку я держала,До самой ямы со мной пойдет.И станет над ней один на свете,Над рыхлой, черной, родной землейИ позовет, но уже не ответитЕму, как прежде, голос мой.1940

* * *

…А человек, который для меняТеперь никто, а был моей заботойИ утешеньем столько горьких лет,Уже бредет как призрак по окрайнам,По закоулкам и задворкам жизни,Тяжелый, одурманенный безумьем,С оскалом волчьим…Боже, Боже, Боже!Как пред тобой я тяжко согрешила!Оставь мне жалость хоть…1945

* * *

…И еще один облик Ахматовой – совершенно непохожий на все остальные. Она – в окаянных стенах коммунальной квартиры, где из-за дверей бесцеремонных соседей не умолкая орет патефон, часами нянчит соседских детей, угощает их лакомствами, читает им разные книжки – старшему Вальтера Скотта, младшему «Сказку о золотом петушке». У них был сердитый отец, нередко избивавший их под пьяную руку. Услышав их отчаянные крики, Анна Андреевна спешила защитить малышей, и это удавалось ей далеко не всегда.

Уже во время войны до нее дошел слух, что один из ее питомцев погиб в ленинградской блокаде. Она посвятила ему эпитафию, которая начинается такими словами:

Постучись кулачком – я открою.Я тебе открывала всегда.Для него, для этого ребенка, ее дверь была всегда открыта.Корней Чуковский.Из «Воспоминаний об Анне Ахматовой»

* * *

Памяти Вали

Постучись кулачком – я открою.Я тебе открывала всегда.Я теперь за высокой горою,За пустыней, за ветром, за зноем,Но тебя не предам никогда…Твоего я не слышала стона,Хлеба ты у меня не просил,Принеси же мне веточку кленаИли просто травинок зеленых,Как ты прошлой весной приносил.Принеси же мне горсточку чистой,Нашей невской студеной воды,И с головки твоей золотистойЯ кровавые смою следы.23 апреля 1942Ташкент

С САМОЛЕТА 1

На сотни верст, на сотни миль,На сотни километровЛежала соль, шумел ковыль,Чернели рощи кедров.Как в первый раз я на нее,На Родину, глядела.Я знала: это все мое —Душа моя и тело.

2

Белым камнем тот день отмечу,Когда я о победе пела,Когда я, победе навстречу,Обгоняя солнце, летела.

3

И весеннего аэродромаШелестит под ногой трава.Дома, дома – ужели дома!И такая в сердце истома,Сладко кружится голова…В свежем грохоте майского грома —Победительница Москва!Май 1944

* * *

…В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград.

Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою с ним встречу в прозе. Тогда же возникли очерки «Три сирени» и «В гостях у смерти» – последнее о чтении стихов на фронте в Териоках. Проза всегда казалась мне и тайной и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи – я никогда ничего не знала о прозе. Первый мой опыт все очень хвалили, но я, конечно, не верила. Позвала Зощенку. Он велел кое-что убрать и сказал, что с остальным согласен. Я была рада. Потом, после ареста сына, сожгла вместе со всем архивом.

Анна Ахматова. «Коротко о себе»

* * *

Еще на всем печать лежалаВеликих бед, недавних гроз,И я свой город увидалаСквозь радугу последних слез.1946

* * *

В каждом древе распятый Господь,В каждом колосе тело Христово,И молитвы пречистое словоИсцеляет болящую плоть.1946

НАДПИСЬ НА ПОРТРЕТЕ Т. В-ОЙ [44]

44

Посвящено балерине Татьяне Вечесловой

Дымное исчадье полнолунья,Белый мрамор в сумраке аллей,Роковая девочка, плясунья,Лучшая из всех камей.От таких и погибали люди,За такой Чингиз послал посла,И такая на кровавом блюдеГолову Крестителя несла.15 июня 1946

* * *

На стеклах нарастает лед,Часы твердят: «Не трусь!»Услышать, что ко мне идет,И мертвой я боюсь.Как идола молю я дверь:«Не пропускай беду!»Кто воет за стеной, как зверь,Кто прячется в саду?1945,Фонтанный Дом

* * *

Прошло пять лет, – и залечила раны,Жестокой нанесенные войной,Страна мояи русские поляныОпять полны студеной тишиной.И маяки сквозь мрак приморской ночи,Путь указуя моряку, горят.На их огонь, как в дружеские очи,Далеко с моря моряки глядят.Где танк гремел – там ныне мирныйтрактор,Где выл пожар – благоухает сад,И по изрытому когда-то трактуАвтомобили легкие летят.Где елей искалеченные рукиВзывали к мщенью – зеленеет ель,И там, где сердце ныло от разлуки, —Там мать поет, качая колыбель.Ты стала вновь могучей и свободной,Страна моя!Но живы навсегдаВ сокровищнице памяти народнойВойной испепеленные года.Для мирной жизни юных поколений,От Каспия и до полярных льдов,Как памятники выжженных селений,Встают громады новых городов.Май 1950 Непогребенных всех – я хоронила их.Я всех оплакала, а кто меня оплачет?

* * *

Как все уже было давно… И первый день войны, который еще недавно был таким близким, и день Победы, который, кажется, еще вчера стоял за плечом, и 14 августа 1946… И это уже история.

Анна Ахматова. Из «Записных книжек»

* * *

1946 августа 17. …Вчера вечером состоялось торжественное собрание писателей в Смольном под председательством Жданова. За ним на эстраду вышли Прокофьев, Саянов, Попков, все бледные, расстроенные: в Москве состоялось совещание при участии Сталина, рассматривали деятельность ленинградских писателей, журналов «Звезда» и «Ленинград», «на страницах которых печатались пошлые рассказы и романы Зощенко и салонно-аристократические стихи Ахматовой». Полились ведра помоев… Писатели выступали один подлее другого, каялись, били себя в грудь, обвиняли во всем Тихонова, оставил-де их без руководства. Постановили исключить из Союза писателей Анну Ахматову и Зощенко. Их, к счастью, в зале не было.

Л.В. Шапорина.Из дневника

* * *

…Не то был пущен слух, не то он сам возник – о самоубийстве Ахматовой… Поминутно звонили незнакомые люди (даже из Москвы) и проверяли достоверность известия. В очередях и на ком<<мунальных>> кухнях очень курьезно обсуждали событие. Для разъяснения акции населению были посланы эмиссары:

1. Павленко – Крым

2. Шагинян – Ср<<едняя>> Азия

3. Тихонов – Закавказье

4. Вишневский – Белград

5. Фадеев – Прага.

На «место преступления» был послан А. А. Жданов. На его доклад в Смольном был вызван Союз писателей in corpore.… [45] В зале появились странного вида незнакомцы, которые заняли места между членами союза. Двери почему-<<то>> заперли и никого не выпускали (даже тех, кому стало дурно). Казалось, этот гос<<ударственный>> деятель только и сделал в жизни, что обозвал непечатными словами старую женщину, и в этом его немеркнущая слава. Тогда же ему был обещан памятник и полное собрание сочинений. Ни то, ни другое не состоялось.

Такой мой быт, состоящий, главным образом, из голода и холода, был еще украшен тем обстоятельством, что сына, уже побывавшего в вечной мерзлоте Норильска и имеющего медаль «За взятие Берлина», начали гнать из аспирантуры Ак<<адемии>> н<<аук>>… причем было ясно, что беда во мне…

Таким образом, мне была предоставлена возможность присутствовать не только при собственной гражданской смерти, но даже как бы и при физической. Люди просто откровенно не хотели, чтобы я была жива. Так и говорили: «Я бы умер».

Анна Ахматова. Из «Записных книжек»

45

In corpore – в полном составе (лат.).