Серебряная свадьба

Р у р у а. А-а! Не вешайте на Руруа клеймо человеконенавистника. Что деньги? Они как голуби! Чем больше бросаешь, тем больше возвращается!

К а ш т а н о в. Ну вот. Все за. (Почти смеется, довольный.)

Ш а х м а т о в (не сразу). За? За что?

К а ш т а н о в (как само собой разумеющееся). Приняли решение просить Морфлот рекомендовать капитану «Челюскинца» Ивану Максимовичу Трояну послать «SOS». Рекомендовать… (Поднял палец.)

Шахматов обводит взглядом сидящих перед ним людей. Молчит.

С а м а р и н. Что-нибудь не так, Михаил Иванович?

К а ш т а н о в (почти просит). Если насчет связи… так Синилкин добьется. Он такой!

Снова повисла пауза.

Ш а х м а т о в. Ну, приняли решение… А что изменилось?

К а ш т а н о в. Как — что?

С е р е б р е н н и к о в. Развязали Трояну руки!

Ш а х м а т о в. Капитан, и только он, имеет право послать «SOS».

Р у р у а. А мой приказ держаться?

Ш а х м а т о в. Морской устав важнее любого приказа. А за ваш приказ вас, Руруа, можно судить. Он незаконен. (Неожиданно быстро.) Кто это сказал, что мы развязали руки Трояну?

Молчание.

Кто?

С е р е б р е н н и к о в. Я.

Ш а х м а т о в. Они у него разве были связаны?

С е р е б р е н н и к о в. Ну если так судить, то…

Ш а х м а т о в (неожиданно). Предлагаю объявить Руруа выговор. Строгий выговор. (Пауза.) Роман Шалвович, вы понимаете, за что?

К а ш т а н о в. Михаил Иванович! Разве сейчас об этом…

Ш а х м а т о в. Руруа, я вас спрашиваю.

Р у р у а (тихо). Понимаю.

Шахматов поднимает руку, и его взгляд словно заставляет всех сделать почти одновременное движение. Все — один за другим — опускают глаза и медленно, но решительно поднимают руки. Действительно, в этом человеке есть что-то гипнотическое. Шахматов резко встал, быстро прошелся по кабинету. Распахнул дверь — немой вопрос туда, в секретариат. Опустил голову, медленно вернулся к своему столу. Все это время пауза. Глаза присутствующих следят за Шахматовым.

Ш а х м а т о в. Нет связи. (Всем.) А почему вы думаете, что они… Троян и его команда, меньше нас понимают размеры беды? Или, может, они не хотят жить? Этакие легкомысленные бодрячки? Все-таки стоит подумать — почему… Почему Троян не подает сигнала бедствия? Почему? Это сейчас самое важное!

С е р е б р е н н и к о в. Они бы рады дать «SOS»…

Л о м о в а. Извините, я выйду.

Шахматов кивает головой. Она быстро выходит. Шахматов встает из-за стола, бредет по кабинету, потом усаживается на стуле, в углу, как-то странно подобрав под себя ноги, съежившись. Привычная домашняя поза. Отрешенная и в то же время удобная для глубокой сосредоточенности.

Р у р у а (встает). Я должен быть в пароходстве. Я налажу связь.

Ш а х м а т о в (тихо). Сидите.

Руруа опускается на стул. Пауза.

Л я т о ш и н с к и й (обернувшись, Шахматову). Вы так на меня смотрите, словно я виновен в пожаре?

Тот не отвечает и не смотрит в его сторону.

Но ведь пароходство подписало акт о приеме «Челюскинца» после ремонта?

Р у р у а (тихо). Подписало.

Л я т о ш и н с к и й. Да! Да! Да! Наверно, на «Челюскинец» надо было ставить новый газогенератор, а не латать старый.

К а ш т а н о в (тихо). Думаешь, из-за него пожар?

Л я т о ш и н с к и й. За остальной ремонт я отвечаю. Мои мужики досконально все делают. До сих пор не понимаю, почему они меня не слушаются.

Ш а х м а т о в (остро глянув на него). Вы — обаятельный!

Л я т о ш и н с к и й (вскочил). Мы латаем, латаем и латаем пароходы. Чтобы край мог выдерживать все растущие темпы добычи рыбы. Миллионы километров перевозок. Когда пришли вы, Михаил Иванович, вы обещали, что это будет только год-другой. Теперь вы уезжаете в Москву… даже не подписав моего заявления об уходе.

С а м а р и н. Я же сказал. Решим, решим твой вопрос.

Л я т о ш и н с к и й. Ну в самом же деле! Станочный парк устарел. Стапеля перенабиты! Десять лет назад министерство дало мне деньги, документацию, кадровые возможности. А я не могу их реализовать! Тогда мне было сорок пять лет. Я был молод, красив, полон энтузиазма. А что я сейчас?

К а ш т а н о в. Не пыли, Герман Александрович. Судоремонтный наша гордость. Основной отряд пролетариата!

С е р е б р е н н и к о в. И под командой такого… извините, неврастеника.

К а ш т а н о в. Осторожнее, Николай Леонтьевич. Может быть, во всем Союзе нет второго такого Лятошинского.

Ш а х м а т о в (неожиданно Лятошинскому). Допустим, вы ушли с завода…

В кабинете сразу снова стало тихо.

Допустим? Хорошо?

Л я т о ш и н с к и й (насторожившись). Ну!

Ш а х м а т о в. Нет, не «ну». (С искренним интересом.) Как жить будете?

Л я т о ш и н с к и й. Тихо.

Ш а х м а т о в (подавшись вперед). Как, как?

Л я т о ш и н с к и й. Не надрываясь. Тихо. Не мучась каждый вечер, как утром пустить гидравлический пресс. Как переделать котельную, в которой, того и гляди, возможна авария. Да, да, именно в эту самую минуту. Когда я вам докладываю о своих душевных планах. (Воодушевляясь.) Вы же любите душевные излияния! Не понимаю, как можно быть инженером такого класса и одновременно… Вы, наверно, уже забыли…

С а м а р и н. Любопытно, любопытно…

Л я т о ш и н с к и й. Или вы и на прежних своих постах были в основном теоретиком? Генератором идей? И там были свои Самарины, Синилкины, которые претворяли их в жизнь. Так вот, судоремонтный, Михаил Иванович, вам был бы не по плечу! У нас директору надо знать самому, как из проволочек собирается дистанционное управление, и показать, если потребуется, и быть в курсе всех мировых новинок. Тогда основной отряд пролетариата, как выразился уважаемый председатель крайисполкома, готов за тебя и в огонь и в воду! В две смены и в три! Нет, «Челюскинец» горит не по нашей вине! (Сел, снова встал.) Может быть, я однобок. Но я люблю железки. Они надежнее! Прошу покорно извинения… за тон… Но только за тон! (Сидит, перебирает бумаги. Потом берет чью-то пачку сигарет и неумело закуривает.)