Серебряное зеркало и другие таинственные истории

Однажды грозовой ночью, в бурные времена французской революции, молодой немец возвращался к себе на квартиру через старые кварталы Парижа. Мерцали молнии, гром раскатывался эхом в тесных улочках между высокими стенами… но сперва я должен немного рассказать вам о нашем герое.

Готфрид Вольфганг был юноша из хорошей семьи. Какое-то время он учился в Геттингене, но, будучи по натуре восторженным мечтателем, увлекся нелепыми фантастическими теориями, которые часто сбивают с толку немецких студентов. Одиночество, слишком усердные занятия и необычная природа исследований пагубно повлияли на его душу и тело. Здоровье его было подорвано, воображение — расстроено. Он до тех пор размышлял о духовных сущностях, пока, подобно Сведенборгу, не погрузился в мир собственных грез. Готфрид возомнил — уж не знаю, по какой причине, — что над ним тяготеет враждебное влияние, что злой гений или дух хочет завлечь его в ловушку и погубить. Такие мысли усилили его склонность к меланхолии. Юноша стал изможденным и унылым. Заметив, что ему грозит душевное расстройство, его друзья сочли лучшим лекарством перемену обстановки и отправили его завершать образование среди блеска и развлечений Парижа.

Вольфганг прибыл туда в самый разгар революции. Поначалу всеобщее безумие овладело его восторженным умом, и он разделял модные в те дни философские и политические учения. Но последовавшие вскоре кровавые сцены потрясли чувствительного юношу и снова сделали его затворником. Он заперся в уединенной комнатке, находившейся в Латинском квартале, излюбленном приюте студентов. Здесь, на мрачной улице неподалеку от монастырских стен Сорбонны, он предавался своим привычным размышлениям. Иногда он проводил целые часы кряду в огромных библиотеках Парижа — этом пантеоне умерших авторов, роясь среди обветшалых томов в поисках пищи для своего нездорового аппетита. Он был своего рода книжным упырем, добывающим пропитание в склепе истлевшей литературы.

Несмотря на замкнутость и робость, Вольфганг обладал пылким темпераментом, до поры до времени проявлявшимся только в юношеских мечтах. Он не знал жизни и был слишком застенчив, чтобы ухаживать за красавицами. Но он был страстным поклонником женской красоты и часто грезил о фигурах и лицах, которые видел когда-то. Его фантазия украшала их прелестью, намного превосходившей реальность.

Пока разум его пребывал в таком возбужденном, экзальтированном состоянии, некий образ произвел необычайное воздействие на него. Это было женское лицо неземной красоты. Впечатление оказалось настолько сильным, что юноша снова и снова возвращался к нему. Оно наполняло его мысли днем, сновидения — ночью; наконец он без памяти влюбился в эту призрачную тень. Постепенно это стало одной из тех навязчивых идей, которые нередко преследуют меланхоликов и со стороны могут показаться признаками безумия.

Таков был Готфрид Вольфганг и таковы обстоятельства его жизни к началу нашего рассказа. Поздно ночью, во время грозы, он шел к себе домой через мрачные улицы Маре — древнейшего квартала Парижа. Удары грома отдавались гулким эхом между тесно стоящими домами.

Готфрид вышел на Гревскую площадь, где совершались публичные казни. Молния озаряла башенки старого Отель де Вилль и бросала мерцающие отблески на открытое пространство впереди. Пересекая площадь, Готфрид отшатнулся, заметив поблизости гильотину. Было время безраздельного господства террора, когда орудие смерти всегда стояло наготове и его эшафот омывался кровью доблестных и отважных. В тот день гильотина трудилась особенно много и теперь грозно возвышалась посреди спящего города, ожидая новых жертв.

Сердце Вольфганга похолодело, и он готов был с содроганием отвернуться от чудовищной машины, как вдруг заметил неясную фигуру у подножия лестницы, ведущей к эшафоту. Череда ярких молний позволила более отчетливо разглядеть ее. Это была женщина, одетая в черное. Она сидела, уткнувшись лицом в колени, на одной из нижних ступеней эшафота. Длинные спутанные локоны свисали до земли, ниспадая вместе с потоками дождя.

Вольфганг остановился: было что-то пугающее в этом одиноком памятнике скорби. Весь облик женщины выдавал в ней существо незаурядное. Готфрид знал, что живет в смутные времена, когда множество благородных людей становились изгоями. Возможно, это была бедная плакальщица, которую смертоносный топор навсегда разлучил с близкими. Теперь с разбитым сердцем она сидела на берегу жизни, провожая в вечность всё, что было ей дорого.

Юноша подошел и сочувственно заговорил с нею. Вскинув голову, она дико уставилась на него. Каково же было его удивление, когда при яркой вспышке молнии он узнал лицо, которое часто являлось ему в мечтах! Оно было печальным и бледным, но восхитительно красивым.

Дрожа от сильных и противоречивых чувств, Вольфганг снова обратился к ней. Он пробормотал что-то о ее беззащитности в столь поздний час, без крова над головой, да еще в такую бурю, и предложил проводить ее к друзьям. Она указала на гильотину жестом, полным ужасного значения.

— У меня нет друзей на земле! — сказала она.

— Но у вас есть дом, — сказал Вольфганг.

— Да, в могиле!

Эти слова тронули сердце студента.

— Не примите это за дерзость, — сказал он, — но я хотел бы предложить вам мое скромное жилье в качестве ночлега и себя — в качестве защитника. Я чужой в этом городе и в этой стране, но если моя жизнь понадобится вам, распоряжайтесь ею. Я готов отдать ее прежде, чем хоть один волосок упадет с вашей головы.

Открытые, серьезные манеры Готфрида произвели должное впечатление. Иностранный акцент также говорил в его пользу, доказывая, что он не принадлежит к числу заурядных обитателей Парижа. И в самом деле, нет ничего убедительней красноречия, порожденного искренним чувством. Бесприютная незнакомка согласилась довериться заботам студента.

Он направлял ее неверные шаги через Понт Неф и мимо того места на площади, где толпа разрушила статую Генриха IV. Буря понемногу слабела, раскаты грома доносились издалека. Париж затих. Исполинский вулкан человеческих страстей на время уснул, собираясь с силами для завтрашнего извержения. Студент сопровождал свою подопечную по древним улицам Латинского квартала, мимо темных стен Сорбонны, к огромной мрачной гостинице, где он жил. Старая консьержка, впустившая их, удивленно глядела на непривычное зрелище — робкого отшельника Вольфганга в компании женщины.

Войдя в квартирку, студент впервые покраснел за скудость и убожество своего жилья. У него была только одна комната, старомодная гостиная, убранство которой еще хранило следы прежнего великолепия, — это был один из тех домов возле Люксембургского дворца, где когда-то селилась знать. Комнатка была завалена книгами, бумагами и всеми обычными учебными принадлежностями студента; его кровать стояла в алькове, в дальнем углу.

Когда принесли свечи и Вольфганг разглядел незнакомку, он был совершенно очарован. Бледное, но ослепительно красивое лицо оттеняла масса густых иссиня-черных волос. Во взгляде больших сверкающих глаз было что-то странное, почти неистовое. Под черным платьем угадывалась безупречная фигура. Девушка поражала своим обликом, хотя одета была очень просто. В ее наряде была единственная вещь, похожая на украшение: широкая черная лента вокруг шеи, скрепленная бриллиантовой пряжкой.

Лишь теперь студент задумался о том, где поселить беспомощное создание, оказавшееся под его опекой. Сперва он хотел уступить ей свою комнату и поискать для себя другое жилье. Но он был настолько заворожен ее чарами, настолько прикован к ней всеми помыслами и чувствами, что не мог ее покинуть. Поведение девушки было так же пленительно и необычно, как и ее внешность. Она больше не вспоминала о гильотине; ее отчаяние смягчилось. Заботливость студента завоевала доверие, а потом, очевидно, и сердце незнакомки. Подобно ему, она была пылкой, восторженной натурой, а энтузиасты быстро находят общий язык.

Под влиянием минуты Вольфганг признался девушке в своей страсти. Он рассказал ей о своих загадочных снах и о том, как она завладела его сердцем еще до их встречи. Она была взволнована его словами и не отрицала, что чувствует внезапную и столь же необъяснимую симпатию к нему. То было время безумных учений и безумных поступков. Старые предрассудки и суеверия были отброшены; всем управляла Богиня Разума. Брачные церемонии и клятвы считались пережитком прошлого — обременительными узами, в которых не нуждается благородный ум. «Общественный договор» был у всех на устах, а Вольфганг слишком любил отвлеченные теории, чтобы устоять перед модным тогда свободомыслием.