Серебряный город мечты

И бояться поздно.

А значит, можно попытаться, подпортить ему хотя бы физиономию. Два раза всё одно не умирать, а один мне так и так, видимо. Только не как послушной овце, которую прирезать он, видимо, решил.

И нож, что мелькает в его руке, поэтому достал.

— Твой камень, Войцех, — я проговариваю быстро.

Швыряю в него алтарь.

Разворачиваюсь к Алехандро, чтобы браслетом по лицу полоснуть. У моих серебряных саламандр ведь острые лапы, и если постараться, то пальцем к ладони браслет прижать можно.

Оцарапать до крови.

И рука Алехандро к щеке взлетает невольно. Он покачивается, кажется, от неожиданности. Не удерживается, когда изо всех сил я его толкаю, подбираю подол платья, чтобы к двери броситься, оказаться по ту сторону.

И нет, закрыть дверь я не успею.

Они очухаются раньше.

А значит, надо бежать.

Как… как никогда и нигде не бегала. Как не неслась даже в Эрлангене по тоже узким проулкам и булыжным тротуарам, потому что — здесь и сейчас — форы куда меньше, всего пара секунд, которые закончатся уже в эту минуту.

Денутся куда-то даже раньше, потому что выстрел звучит.

— Квета!!!

Догоняет.

Крик Алехандро.

Ещё один выстрел, что всё пространство заполняет, бьет со всей дури по ушам и голове, отчего перед глазами на миг темнеет. Покачивается вдруг мир, а я пошатываюсь, хватаюсь за стену у самой двери, до которой почти добежала.

Только почти, говорят, не считается.

А потому горячо.

Где-то в животе вдруг делается, словно кипятком облили или лавой. Наверное, ею обжигает так же, не больно, только горячо-горячо. И почему-то мокро, липко, когда онемевшими пальцами я дотрагиваюсь, касаюсь влажной ткани.

Опускаю голову.

— Квета…

— Пани Магда расстроится, — я говорю растерянно, смотрю на пальцы, которые в свете упавших фонарей кажутся абсолютно белыми, замаранными неправдоподобно чёрной кровью, моей кровью. — Платье совсем испортили.

— Ты… ты держись, ладно? — Алехандро просит странно.

Непонятно.

Это ведь он в меня выстрелил или…

Я перевожу взгляд за него, на Войцеха, что… лежит как-то изломанно. Не встает, и его рука зацепляется за крышу соседнего с собором дома. Видится в этой руке пистолет, не выпадает из сомкнутых пальцев.

— Он…

— Надо уходить, Квета, — Алехандро говорит обеспокоенно, поглядывает на потолок. — Тут сейчас всё рухнет.

Пожалуй.

Грохочет то ли вода, то ли сама шахта. И по потолку, если приглядеться, ползет трещина. И на полу, у одного из домов.

Падает каменный осколок.

— А ты…

Меня хватает только на местоимения, не строится предложение дальше, не идет. И сама я не иду, приваливаюсь к стене, которая ледянее прежнего кажется.

И глаза закрываются сами.

— Не смей отключаться, Кве…

Он почему-то не договаривает.

Или говорит, вот только я не слышу, я вздрагиваю и второй раз глохну.

Из-за выстрела.

Он раздается внезапно, и глаза я распахиваю. Вижу, как Алехандро пошатывается, оглядывается недоуменно на Войцеха, который голову как раз роняет, запрокидывает назад. Не удерживается на локте, и пистолет с глухим, но различимым стуком из его руки выпадает.

А рядом падает что-то ещё, кто-то.

Алехандро.

— Эй…

Я зову.

И не понимаю.

Падаю рядом с ним на колени, чтобы затрясти, позвать. Он враг и сволочь, но не надо оставлять меня здесь одну, пожалуйста. Он же пообещал, сказал, что надо уходить, вместе уходить. Он не может теперь меня бросить.

— Уходи, — он сжимает мою ладонь, когда к расползающемуся на груди пятну я тянусь, выговаривает едва слышно, с трудом. — Я не хотел тебя убивать… Ты знай… И ещё… Ворона… Владислав убил. Нашёл и… за Альжбету…

Её имя он выдыхает беззвучно.

Неразборчиво.

Не говорит больше ничего и мои пальцы отпускает. Не держит, и на пол, когда я его тормошу и кричу, его рука соскальзывает. Падает так, что я отшатываюсь, понимаю как-то враз, что всё, можно больше не звать.

Не требовать очнуться.

Поздно.

А потому, перебирая руками, я от него отползаю, кричу от боли, которая прорезает внезапно, скручивает до разноцветных мушек пред глазами. Она обжигает, затапливает с каждым движением, отчего замереть хочется.

Нельзя.

Мне надо отсюда выбраться.

Мне нельзя умирать.

И на колени, не обращая внимания на слёзы и чёртову боль, я переворачиваюсь, добираюсь до стены, чтоб по ней жутко медленно подняться. Покачнуться, но удержаться. Пойти, цепляясь за неё.

И из комнаты я всё же выбираюсь.

Не оглядываюсь, когда там что-то грохочет. И на воду, которая поднимается всё выше, я внимания не обращаю.

Бреду обратно.

По стеночке, от которой оторваться не получается. Я держусь за неё, чтобы не упасть, не осесть в воду, из которой подняться я уже не смогу, а потому идти надо. Шаг за шагом, я заставляю себя, сцепляя зубы, переставлять ноги.

Раз-два.

К выходу, к капелле, где Дим должен быть. Он должен уже приехать, он не может меня бросить, я не верю, а поэтому надо просто идти. Надо продержаться ещё немного, ещё пару шагов, которые я считаю только до десяти.

Начинаю после сначала.

Раз-два.

Я не могу сдаться, сползти на пол и закрыть глаза. Пусть они и закрываются, тяжелеет голова, кружится так, что мир вертится. Крутятся перед глазами стены, двоятся, покачиваются туда-сюда, вверх-вниз.

Множатся.

Три-четыре.

У меня бабичка и Фанчи, которых оставить я не могу. Они не справятся, особенно бабичка. Железная пани Власта, у которой сердце, на самом деле, самое обычное, и оно не выдержит, если со мной что-то случится.

И поэтому мне нельзя умирать.

Нельзя останавливаться.

Пять-шесть.

Я так и не призналась Диму, что люблю его, что без него даже марсианские пустыни в Иордании кажутся серыми и скучными, а в Сахаре тогда, много лет назад, он меня спас. И что тогда, в аэропорту, мне невыносимо сильно, до боли и жжения, хотелось его поцеловать.