Сергей Есенин. Биография

Задача Есенина после Февраля – привести образ, слово в движение. Согласно иерархии образов, выстроенной в “Ключах Марии”, “заставочный” (статичный) образ соответствует старому миру, “ангелический” (“пробитие из… образа какого-нибудь окна” [420] ) – переходному периоду, “корабельный” же (движущийся, плывущий) – подлинно революционен. Революция должна помочь поэту уплыть на “корабельном” образе от “заставочного” – в новый мир как новый смысл. Именно об этой – словесной – революции Есенин и говорит все время, даже когда выступает на политическом митинге: “Революция… это ворон… ворон, которого мы выпускаем из своей головы… на разведку… Будущее больше…” [421]

420

Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 6. С. 205.

421

Ходасевич В. Собр. соч. Т. 4. С. 131. См. сходный образ в “Ключах Марии”: “То, что сейчас является нашим глазам в строительстве пролетарской культуры, мы называем: “Ной выпускает ворона”” (Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 5. С. 213).

Что же это за будущее? Куда должен долететь этот ворон? Это Есенин объясняет сбивчиво и туманно: важно выпустить “ворона” слова, а уж он куда-нибудь долетит, важно сдвинуть образ – и он к чему-нибудь вывезет. Блок записывает за Есениным 3 января 1918 года (в период работы над “Инонией”):

Образ творчества: схватить, прокусить.

Налимы, видя отражение луны на льду, присасываются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны.

Жадный окунь с плотвой: плотва во рту больше его ростом, он не может проглотить, она уж его тащит за собой, не он ее [422] .

422

Блок А. Собр. соч. Т. 7 С. 313.

Вот так же в свой период “бури и натиска” (1917–1918 годы) Есенин присасывается к слову в искренней надежде, что оно “доплеснет” его до луны, вгрызается в слово, веря, что оно вытащит его к чему-то неведомому, лучшему.

В словаре Б. П. Козьмина рассмотренный в этой главе период биографии Есенина представлен следующим образом: “В революцию дезертировал из армии Керенского. Работал с эсэрами, при расколе партии пошел с левой группой и в Октябре был в их боевой дружине” [423] .

423

Писатели современной эпохи… С. 123.

Сергей Есенин

Фотография Н. И. Свищова-Паолы. 1919

Глава шестая Счастливый Есенин (1918)

1

Если прав А. Н. Толстой, определивший счастье как “ощущение свободного движения вперед и своего роста”, то 1917 и 1918 годы были самыми счастливыми в жизни Есенина. Тогда он находил знаки “движения” и “роста” даже в начертаниях букв. Так, не указывает ли эмблематическое толкование буквы “Я” в “Ключах Марии” на бурный подъем “Я” самого поэта?

“Эта буква рисует человека, опустившего руки на пуп <…> шагающим по земле, – утверждает Есенин. – Линии, идущие от средины туловища буквы, есть не что иное, как занесенная для шага правая нога и подпирающая корпус левая.

Через этот мудро занесенный шаг <…> мы видим, что человек окончательно себя не нашел. Он мудро благословил себя, с скарбом открытых ему сущностей, на вечную дорогу, которая означает движение, движение и только движение вперед” [424] .

424

Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 5. С. 200.

С 1917 года, когда поэт перестал играть по чужим правилам и дал себе полную волю, его стали воспринимать совершенно иначе. Устремленность вперед и метафорическая пластичность ощущались тогда во всем есенинском – в его облике, жестах, поступках, образе жизни и, конечно, стихах. Вихрем удерживалось в Есенине счастливое единство личности. “…Была в нем большая перемена, – вспоминает В. Чернявский. – Он казался мужественнее, выпрямленнее, взолнованно-серьезнее. <…> Никто не рассматривал его в лорнет, он сам перестал смотреть людям в глаза с пытливостью и осторожностью. Хлесткий сквозняк революции <освободил> в нем новые энергии” [425] . Именно энергии тогда изумлялись в Есенине – “нечеловеческому темпераменту” (П. Орешин) [426] , талантливости, “рвущейся наружу”, оставляющей “впечатление чего-то яркого, праздничного, полного неисчерпаемых сил” (С. Спасский) [427] .

425

Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 216–217.

426

Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 267.

427

С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 194.

Секрет нового есенинского обаяния [428] точно подметил В. Ходасевич: “Он был очень ритмичен”. Это проявлялось прежде всего в “веселости, легкой, бойкой, но не шумной и не резкой” [429] , в “легкой походке” как выражении свойственного только ему одному телесно-духовного ритма (“весь он был легкий, светлый, быстрый и всегда себе на уме” [430] ). Если прежде впечатление от Есенина складывалось в застывший стилизованный образ, то теперь поэт покорял изменчивым ладом личности. Он мог быть тихим, кротким, и тогда “естественная способность очаровывать своей мягкостью привлекала к нему всех и как бы разглаживала его путь”, а мог вдруг предстать захватывающе “стремительным и взволнованным”, “словно захлебывающимся от воодушевления” (С. Спасский) [431] .

428

Сергей Спасский вспоминал: “Мы знали о появлении Есенина в Петрограде прежде, чем столкнулись с его стихами. <…> Это, вероятно, объясняется неоспоримым обаянием его личности. При первом взгляде на него побеждала его открытая талантливость” (С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 194).

429

Ходасевич В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 139.

430

Розанов И. Есенин и его спутники… С. 445.

431

С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 195.

Как и раньше, Есенин привлекал окружающих своей красотой (П. Орешин: “Поглядел я на него: хорош!” [432] ), но уже по-другому: словно лубочная картинка превратилась в импрессионистический портрет. Знаменитые есенинские волосы взвихрились – в полном согласии с его собственными метафорами: “…кинешь с плеч свою вихрастую голову…” Мемуаристы послушно подхватили эти метафоры: “Желтые кудри стряхивались на лицо” (П. Орешин) [433] , “желтые волосы цвета спелой ржи, как будто кипевшие на точеной красивой голове” (Н. Полетаев) [434] . По впечатлениям современников, голубые глаза тоже стали иными: они засияли каким-то особенным блеском. Позже в одном из стихотворений Есенин элегически оглянется на себя, двадцатитрехлетнего: “Буйство глаз и половодье чувств”. И опять поэтическая строка подтверждается свидетельствами мемуаристов: “голубые глаза, блестевшие необычной улыбкой” (Н. Полетаев) [435] ; “глаза сосредоточенные, сверкающие” (С. Спасский) [436] ; “надо было видеть, как иногда загорались эти глаза. <…> Это была красота живая, красота выражения” (И. Розанов) [437] .

432

Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 264.

433

Там же.

434

Там же. С. 294.

435

Там же.

436

С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 196.

437

Розанов И. Литературные репутации. М., 1990. С. 445.

В революционные годы изменилась и есенинская манера одеваться: теперь он свободно играл с ожиданиями публики, удивлял контрастами. Нередко поэт являлся в уже привычном пасторальном костюме с незначительными вариациями: белая вышитая русская рубашка, широкие штаны, синяя поддевка нараспашку с барашковым воротничком или кафтан, сшитый из тонкого сукна, поясок с кистями [438] . Но иногда вдруг надевал узкий пиджак (С. Спасский) [439] “с иголочки” (Н. Полетаев) [440] , с претензией на франтовство, подвязывал красивый галстук, щеголял модными ботинками с серыми гетрами (В. Кириллов) [441] . Есенинский маскарад стал более увлекательным и непредсказуемым – с утрированными переодеваниями, символизировавшими то ли союз, то ли борьбу города и деревни.

438

См. в воспоминаниях И. Грузинова, В. Чернявского (Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 218, 351), С. Спасского (С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 197).

439

С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 194.

440

Есенин в восп. совр. Т. 1. С. 296.

441

Там же. С. 270.

2

Четвертого января 1918 года Блок записал в своем дневнике слова Есенина: “(Интеллигент) – как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ); он бьется, кричит от страха. А его возьмут… и выпустят (жест наверх…)”. Заметим, более всего Блока заинтересовала в этом высказывании не идея, а стиль: “…Вообще – напев А. Белого – при чтении стихов и в жестах, и в разговоре…” [442] . Ценное свидетельство. Действительно, именно тогда, на рубеже 1917–1918 годов, прежние учителя – Клюев и Блок – временно отступили для Есенина в тень, а на первый план вышел Андрей Белый. Согласно позднейшим есенинским признаниям, это воздействие было одновременно “формальным” (“Белый дал мне много в смысле формы…” [443] ) и “личным” (“Громадное личное влияние имел на меня <…> Андрей Белый” [444] ): на поиски новой формы вдохновляли не столько произведения, сколько интонация, жест, спонтанное словотворчество мэтра [445] .

442

Блок А. Собр. соч. Т. 7. С. 313.

443

Заметка “О себе” (1925). См.: Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 7. Кн. 1. С. 19.

444

Запись И. Розанова. См.: Розанов И. Есенин о себе и других. С. 16.

445

“…Андрей Белый оказал на меня влияние не своими произведениями, а своими беседами со мной” (запись И. Розанова, цит. по: Есенин С. Полн. собр. соч.: В 7 т. Т. 7. Кн. 1. С. 344).

Особенно часто Есенин и Андрей Белый встречались осенью 1918 года – в помещении Пролеткульта на Воздвиженке, бывшем Морозовском особняке. “Вот они сидят друг против друга, – вспоминает С. Спасский по впечатлениям той пролеткультовской осени, – два поэта разных школ, люди различных биографий и мировоззрений, но оба умеющие говорить и чувствовавшие себя как дома в завихрениях мыслей и образов. <…> Подчеркивая слова широкими легкими жестами, Белый говорит о процессе творчества, столь знакомом ему и все-таки непонятном. <…> И Есенин подхватывает эти слова с почтительным и удовлетворенным видом” [446] . “Оба умеющие говорить” – эту оценку вряд ли можно принять без оговорок. В отличие от своего собеседника Есенин не был признанным оратором. Напротив, чаще речь его казалась отрывистой и сбивчивой. “Говорить Есенин не умел, – вспоминал Скиталец, – мысли свои выражал запутанно и очень горячился. <…> Вообще же, проявил поэтическое отвращение к логике и большое пристрастие к парадоксам и гиперболам” [447] . Но в том-то и дело, что именно в революционные годы есенинская речевая “бессвязность” обернулась “гениальным” косноязычием [448] , а инстинктивное “отвращение к логике” – торжеством поэтической стихии: “завихрением мыслей и образов”, извержением “парадоксов и гипербол”. Этим Есенин был не в последнюю очередь обязан той “эвритмической” школе, что он прошел у Белого: младший поэт учился у старшего не писать, а “танцевать” – “бурлить и пениться”, “клубиться обличьями” [449] , “уноситься в пространство на крыльях тысячи слов” [450] .

446

Спасский С. Наброски со стороны // С. А. Есенин: Материалы к биографии. С. 197–198.

447

Русское зарубежье о Есенине. Т. 1. С. 168.

448

Владимир Пяст писал по поводу одного из выступлений Есенина: “…вся речь была бессвязна, как принято выражаться, гениально-косноязычна” (Есенин в восп. совр. Т. 2. С. 93). При чтении этого фрагмента, разумеется, вспоминается не только Белый, но и Велимир Хлебников. О его взаимоотношениях с Есениным и имажинистами у нас еще будет случай поговорить.

449

“В <…> годы московской жизни Андрей Белый с одинаковой почти страстностью бурлил и пенился на гребнях всех ее волн”; “Смотришь на него и видишь, что весь он словно клубится какими-то обличьями” (Степун Ф. Встречи. М, 1998. С. 159, 166).

450

Слова З. Гиппиус. См.: Воспоминания об Андрее Белом. М., 1995. С. 82.