Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…
Шрифт:
«Мой милый секретарь и уважаемый коллега. Приношу тебе мое сердечное поздравление. Да будет тебе легка та степень, которую ты искала и которой тебя удостоили. Твое недовольство сонатой объясняю чрезмерной недоверчивостью к себе и скромностью. Ты моя племянница и заразилась от меня этими в высшей степени похвальными достоинствами или, вернее, недостатками. Что ты думаешь теперь делать? Где все твои?
Обнимаю тебя и крепко целую.
Твой С. Р.
10 мая 1914 г.
Мои в данную минутку здесь и пока здоровы. Тебе кланяются».
После окончания мною Консерватории Сергей Васильевич к названию «секретаришка» церемонно прибавлял: «мой уважаемый коллега». Он говорил мне:
Для моей семьи настали довольно трудные времена в материальном отношении. Жили мы уже не в центре города, а в меньшей, чем прежде, квартире, и останавливаться Сергею Васильевичу у нас было неудобно: квартира была на Петроградской стороне. Но я по-старому, по его просьбе, встречала его на вокзале и не отходила от него целыми днями. Так, перед отъездом из Америки он писал мне:
«Милая моя Зоечка, твое второе письмо получил, но адрес позабыл твой и поэтому отвечаю на дядю Сашу. Хотя я и не остановлюсь у вас, но всё-таки надеюсь, что ты приедешь меня на вокзал встретить.
В Петербург приезжает Наташа, и мне хочется остановиться с ней где-нибудь поближе к Двор[янскому] собр[анию]. После концерта думаю выехать в Москву.
Крепко тебя обнимаю и целую.
С. Р.
2 февраля 1910 г.»
Хотя большое количество свободного времени Сергей Васильевич все-таки проводил у нас, но, конечно, для меня было большим горем, что он не жил у нас; Сергей Васильевич это знал и был со мною особенно ласков и деликатен.
И вот он придумал, чтобы на Рождество я приехала к нему в Москву. Я тогда уже подрабатывала, но денег на эту поездку сколотить никак не могла. Когда он уезжал от нас, я прощалась с ним на вокзале печальная, так как знала, что ни о какой поездке в Москву не может быть и речи. И никак не могла понять, почему мой дядя Сережа, всегда такой чуткий и внимательный ко мне, в таких грустных для меня обстоятельствах веселится и как-то необыкновенно лукаво на меня поглядывает.
Так мы и расстались: он веселый, а я с недоумением и грустью в душе. И еще, когда поезд тронулся, он, как будто для того чтобы сильнее разбередить мою рану, с площадки вагона крикнул мне:
– Так, Зоечка, жду тебя скоро в Москве.
Меня даже зло взяло. Пришла домой и ни с кем разговаривать не хочу. С горя села задачи по гармонии решать. И вижу: на столе письмо на мое имя, без марки. Спрашиваю своих – откуда? Говорят – не знают: посыльный принес и оставил. Открываю письмо – и там пятьдесят рублей и записочка: «Моему секретаришке, чтобы на праздники ко мне в Москву приехала». Здесь весь Сергей Васильевич: душевный, внимательный и донельзя деликатный. Сам он не мог мне дать деньги, он этим подчеркнул бы, что мне трудно живется материально. А он хорошо помнил, что значит, когда трудно живется. Так он с посыльным прислал.
Праздники я провела у Рахманиновых в Москве. На этот раз Сергей Васильевич встретил меня на вокзале, и все две недели, что я у них прогостила, развлекал меня и доставлял мне всевозможные удовольствия. В сочельник у них был импровизованный маскарад. Пели, плясали, вокруг елки хороводы водили. И первым заводилой всех развлечений был Сергей Васильевич. Как заправский тапер играл он танцы, а потом ходил и просил:
– Бедному таперу заплатите что-нибудь за труды.
Водил меня в концерты, в театры. Тогда входил в силу молодой Монахов; он еще не перешел в то время в драму, а опереточный актер он был исключительный.
Именно актер, а не тривиальная опереточная фигура, с приевшимися пошлыми трюками и шуточками. Уже в то время виделся в нем большой драматический актер, который позже создал замечательные сценические образы в пьесах «Слуга двух господ» Гольдони, «Венецианский купец» В. Шекспира. Сергей Васильевич специально повел меня смотреть Монахова, которого он ценил и ставил как актера очень высоко.Я любила ходить с Рахманиновым в театр. Особенно интересно было, когда ему нравилось что-нибудь, а Монахов ему очень нравился. Я зачастую ловила себя на том, что смотрю не на сцену, а на Рахманинова: так он искренно и заразительно веселился.
Прошли, как сон, две недели, кончилась моя поездка в Москву, и надо было возвращаться домой. И стала меня мучить мысль, как же я отдам Сергею Васильевичу долг? Я ведь не смогу этого скоро сделать. Я написала об этом письмо ему, в ответ на которое получила следующее:
«Дорогая моя Зоечка, вот тебе мой адрес: ст. Ржакса. Тамбово-Камышинской жел. дор. Ивановка. С.В. Рахманинов.
Но посылаю его отнюдь не для того, чтобы ты мне отдала какой-то долг, который не признаю и знать ничего не знаю и не желаю. Боже сохрани, чтоб у нас с тобой были б какие-нибудь денежные дела! Посылаю свой адрес на тот случай, если ты соберешься к нам. Кстати: моя жена и мои дети, из собственных средств, только им одним принадлежащих, подарили мне Auto. Приезжай. Буду катать. Всех твоих целую и обнимаю, а тебя особенно крепко и сильно».
Последняя наша длительная и очень счастливая встреча с Сергеем Васильевичем – это пребывание семьи Рахманиновых и их двоюродной сестры, а моей тетки, Анны Андреевны Трубниковой, в Финляндии, летом 1915 года. Были потом еще его приезды в Петроград, было много хорошего и интересного, но беззаботный, домашний, родной Рахманинов запечатлелся мне сильнее всего в то лето.
Перед этим годом Сергей Васильевич очень устал от летних пребываний в деревне. Деревню, простую русскую природу Рахманинов нежно любил, сам был кусочком этой русской природы и, пожалуй, внутри был больше деревенским человеком, чем городским. В эти годы Сергей Васильевич зачем-то решил сам заняться хозяйством и ко всяким треволнениям, которых у него было через край, самовольно прибавил себе целую армию ужасов. Ясное небо, когда дозарезу нужен дождь, – ужас; туча на небе, когда должно быть ведро, – ужас; ветры, засухи, грозы – ужас!
Все это приводило Сергея Васильевича в отчаяние и до предела напрягало его нервы. По письму, которое я привожу, можно представить себе, как ему бывало трудно и как он уставал:
«Дорогая моя Зоечка.
Я не сразу ответил на твое письмо и ты прости меня! Право, ни одно лето не было для меня так тяжело, беспокойно и утомительно. Кроме того, от усталости (или, может, от старости) я стал непростительно позабывчив, и каждый вечер, ложась спать, я вспоминаю с ужасом, как много дел я позабыл сегодня сделать. А на следующий день опять новые дела и желание наверстать недоделанные за минувший день. Конечно, половину опять перезабываю и т. д.
Итак, будь ко мне снисходительна и не сердись на меня. Я тебя очень, очень люблю и был счастлив узнать, что ты выходишь замуж. Желаю тебе от души самого полного счастья, такого, как ты заслуживаешь. А ты такая хорошая девочка, что заслуживаешь быть счастливой «через край»!
До свиданья. Обнимаю и целую тебя и прошу не забывать «старого дядю».
Рахманинов.
9 августа 1911 г.»
Весной 1915 года Сергей Васильевич написал мне письмо, в котором пространно рассказывал о том, что решил провести лето не в своей Ивановке, а где-нибудь в Финляндии, и поручил мне, как своему личному «секретаришке», подыскать ему хорошую дачу. Письмо это было очень интересное, и жаль, что оно у меня не сохранилось.