Сероводород
Шрифт:
– Нет, я Анастасию Ивановну назад должен проводить. Теперь дорогу знаю, не заблужусь.
– А вот это по-нашему, – старик снова протянул ладонь для рукопожатия. – Теперь с полным правом говорю «очень приятно». Верный, пойди вместе с ними и возвращайтесь. Ужинать будем.
Собака, забежав вперёд, уверенно повела их к посёлку.
– Вы меня до проулка сопроводите и возвращайтесь. Дальше я сама потихоньку докондыхляю.
– Так вы говорите, что Арсений Филиппович воевал с хозяевами базы? А как он это делал? – Генка решил вернуться к прерванному разговору.
– Знамо как.
– Не помните, как зовут начальника? – встрепенулся Геннадий. Они подходили к переулку, и Верный, словно подслушав их уговор, остановился, прядя ушами и принюхиваясь к скверному запаху.
– Как же не помнить? Помню. Он по весне мне подарки привозил и цветы, – она тихонечко засмеялась. – Всех старух в деревне, которым за восемьдесят, уважил к женскому дню. Мне, беззубой, прибор достался, сухари сушить. А цветы так и стоят в вазе.
– Искусственные что ли?
– Зачем, искусственные? Были живые, потом высохли. Жёлтенькие с белым, не помню, как называются, но аромат приятный, долго свежестью пахли.
– Почему вы всё время про деревню говорите, у вас же посёлок городского типа? – поинтересовался Генка и приостановился.
Снова зазвенел колокольчик бабушкиного смеха:
– Деревня и есть. Посёлком-то назвали, когда база образовалась, да два дома трёхэтажных для рабочих построили. Только от этого названия одни неприятности: пособие фельдшерице уменьшили и учителей обидели, мол, не положена за сельскую местность доплата. Чудно, деревня-то никуда не делась.
– Спасибо, баба Настя. Может мы вас дальше проводим?
– Нет, сынок! Тут дорога прямая, – возразила она и направилась к дому. – Приходи днями, я тебя затирухой накормлю.
Он проводил её взглядом и, спохватившись, крикнул вслед:
– Вы не сказали, как начальника базы зовут?
– Витька Мордасов, – послышалось издали. А потом ещё что-то неразборчиво, но Генка не расслышал, поспешив за псом вернуться назад.
Ветер стих, вязкая тишина приближающейся ночи изредка прерывалась дальним лаем собак и гулом мотора на противоположной окраине села, словно какой-то неутомимый и невидимый глазу акын исполнял свою заунывную песню.
Верный проводил гостя до крыльца и юркнул в отведённое псу под ночлег место.
– Игнат Степанович! Мы пришли, – крикнул Генка в приоткрытую дверь, но никто не отозвался. Он прошёл к дивану и присел, оглядывая комнату. Вместо портретов родных и близких стену украшали фотографии лесных пейзажей, на некоторых из них можно было увидеть скрытных и пугливых обитателей здешних мест: чёрные бусинки глаз белки, едва различимые в густой хвое, косуля, застывшая в прыжке через песочный вал, зайчонок у красной шляпы огромного мухомора.
– Проводили Настасью? – раздалось сзади
через некоторое время. Хозяин с охапкой поленьев обивал на крыльце ноги от налипшей слякоти. – Заходи, будь смелее. Мы теперь вдвоём с тобой хозяйничать будем. Сейчас грубку растопим, чтобы нам ночью не замёрзнуть и почаёвничаем. Если голодный, то я тебе щей вчерашних разогрею.Он вывалил на предтопочный лист мелко наколотые дрова, отряхнул щепу и опилки с рукава тёплого, ручной вязки, свитера и склонился перед маленькой печью.
– Спасибо, я у Анастасии Ивановны поел. А от чая не откажусь, – Генка поискал глазами свой саквояж и, обнаружив его в переднем углу, раскрыл, извлекая подаренную редактором банку с экзотическим чаем и две пачки овсяного печенья. Потом, секунду подумав, сунул одну из них назад в сумку: «Это бабе Насте».
В печи на колоснике занялись поленья, загудело пламя, стреляя в приоткрытую дверцу яркими искрами, запахло берёзовыми углями.
– Тут такое дело, Игнат Степанович, – извиняясь, потёр лоб Геннадий, – я в магазин не успел зайти. Завтра утром закуплю необходимые продукты. Вы мне только подскажите, что надо.
– Тю, – улыбнулся старик. – Я уже и забыл, когда последний раз в магазин ходил. Неделю поживёшь на моих харчах. А уж если затоскуешь по привычным, то сам определишь, чего тебе требуется.
– Хорошо, вы мне сразу скажите, что я вам буду должен за проживание и стол, – Генка раскрыл портмоне, готовясь рассчитаться с хозяином.
Тот поднялся с колен, подошёл к столу, посмотрел на постояльца:
– Перестаёшь ты мне нравиться.
Генка растерянно опустил руки.
– Шучу, – Игнат Степанович свёл брови к переносице. – Для меня гости Настасьи – святые люди. Где ты видел, чтобы с ангелов деньги собирали?
– Да какой я ангел, – смутился москвич.
– Не ангел, – тут же согласился старик и пояснил, – Настасья святой человек. Она людей насквозь видит. Не знаю, как это удаётся. Уж если ей пришло в голову тебя приветить, значит ко двору молодец, без червоточины. Верю я ей больше, чем себе. И потом, у меня же не гостиница. Хороший человек за тебя попросил, потому и пустил. Закончим на этом?
– Закончим, – Генка продолжал испытывать неловкость.
– А чтобы не вержилось, что живёшь у меня на дармовщину, определю тебе трудовую повинность. Согласен?
– Конечно, – радостно закивал гость, – и дров нарублю, и воды принесу.
Игнат Степанович захохотал, вытирая ладонью выступившие на глаза слёзы:
– Ну ты даёшь. Здесь дров наготовлено на две мои жизни. А вода – в доме. Лет десять назад пробурил скважину. Ты, наверное, думаешь, что раз мы в селе живём, то за водой с коромыслом ходим?
Он снова хотел рассмеяться, но передумал:
– Эту неделю на тебе Верный. Накормить, напоить. Я порой на полдня в лес ухожу. Пусть он с тобой побудет. Да и собаке к тебе стоит привыкнуть.
– И всё?
– Нет, не всё. Ты же по делам, наверняка, приехал. Что же я грузить занятого человека стану? Но просьбу одну мою необременительною чуть позже озвучу. Договорились? Имей ввиду, договор дороже денег.
– Конечно, – согласился Генка, – только, всё равно, неравный у нас договор.