Сесиль Родс и его время

И когда Родс оказался в беде — после набега Джемсона, Барнато ведь сделал для него все, что мог, хотя и не был в этом так уж прямо заинтересован.

Каково было Родсу терять такого союзника!

И не могло не напрашиваться сравнение. Они были однолетками, каждому по сорок четыре года.

Здоровье? У Барнато со времен его цирковых трюков осталась сноровка акробата. Да и потом он любил спорт, лишь за несколько лет до смерти перестал заниматься боксом. Его сердце, легкие — разве чета ему Родс!

И душевное состояние. У него, не в пример одинокому Родсу, была семья. Жена, дети. Тут, на корабле, отметил день рождения трехлетнего сына. Барнато показывал команде свой подарок сыну — маленький велосипед.

Да и родню свою он любил — тоже не как Родс. Часть своих дел собирался даже передать племяннику.

Иссякла энергия? Тоже нет. Куча планов была. И хотя строил себе роскошный особняк в Лондоне, возле Гайд-парка, отнюдь не собирался уходить на покой.

Что же тогда? Скрытые болезни? Ну да ведь один бог знает, какие в ком гнездятся болезни.

Видно было одно: в самые последние годы Барнато стал куда более возбудимым, нервным. Стал пить. Его могучему организму нужно было не меньше бутылки, чтобы заглушить сознание, подавить что-то, постоянно мучившее его. Жаловался на галлюцинации.

Каково было Родсу перебирать все это в своей памяти. Ведь его-то самого галлюцинации мучили давно.

Всему миру казалось, что богатство пришло к Родсу и к Барнато как к сказочному Аладдину. Но ведь у них не было волшебной лампы. Они выбились в жестокой конкуренции с тысячами, десятками тысяч других.

Подчиняли все свое естество одной цели.

Говорят, Наполеон сказал, что в жизни за все надо платить. Да и не ему первому, конечно, открылась эта истина.

Барнато заплатил.

А Родс не мог без ужаса видеть этот конец…

Но в отличие от Барнато Родс был жив. А человек не может жить только памятью о своих горестях да дурными предчувствиями. Человек живет надеждой. Тем более такой энергичный, как Родс.

И жизнь давала ему надежды. Изначальный инструмент влияния — деньги — это у него осталось. А разве этого мало?

В сущности почти весь 1896 год Родс провел в Родезии. Лишь в самом конце года, в канун рождества, прибыл в Капскую колонию, в Порт-Элизабет, а 27-го декабря в Кейптаун. Отцы города дали в его честь торжественный обед на пятьсот персон. Родс произнес речь.

— Если мне разрешат поделиться тут своими мыслями, то я хочу сказать, что постоянно преуспевающий человек не знает по-настоящему ни себя, ни своего духа, ни своего характера. Надо пройти период бедствий. Тогда вы поймете, кто ваши подлинные друзья.

Уже эти слова говорят, что Родс не был окончательно растерян. А дальше эта речь звучала намного увереннее. Он заверял собравшихся, что, каковы бы ни были его прошлые ошибки, он и дальше не отступится от своих целей, и прежде всего от «объединения» Южной Африки. 28 декабря Родс был уже в Кимберли, и там встреча была еще восторженнее.

Родс сразу окунулся в кипучую деятельность. Железнодорожное строительство — в 1897-м поезда начинают ходить от Кейптауна до Булавайо и даже еще дальше, до родезийского поселка Умтали. Печется о развитии сахарной промышленности в Натале и расширении производства фруктов на бурских фермах мыса Доброй Надежды.

Если все это не вернет ему бурских голосов на следующих выборах и не помирит с ним их партию Африканер Бонд, он готов создать новую партию и в конечном счете в 1898 году создает ее под названием Прогрессивная партия.

Постепенно он возвращает себе если и не все, то многие из позиций, утраченных после набега Джемсона. И Марк Твен, проехав по всей Южной Африке в 1896-м и обдумав эти впечатления в 1897-м, пишет о Родсе: «Весь южноафриканский мир — друзья и враги — трепещет от какого-то благоговейного страха перед ним. Одни видят в нем посланца божьего, другие — наместника дьявола, властелина людей, способного одним лишь дуновением осчастливить или погубить человека; многие на него молятся, многие его ненавидят, но люди здравомыслящие никогда его не проклинают, и даже самые легкомысленные делают это только шепотом».

Но это все в Южной Африке. А на родине, в метрополии, в центре империи? Конечно, респектабельной викторианской Англии требовалось время, чтобы простить неудачу даже такому баловню, как Родс. Но постепенно приходило и это.

Шестнадцатого февраля 1897-го Родс, прибыв в Лондон, предстал перед комитетом палаты общин по расследованию набега Джемсона. Родс был не обвиняемым, а свидетелем.

Разбирательство велось настолько неторопливо, что Родса допрашивали только еще первым из свидетелей. После самого скандала прошло уже больше года, страсти поутихли не только в Англии, но и во всем мире. Сколько новых событий заслонили тот злосчастный заговор против Трансвааля! Облетевшая весь мир весть о Ходынке, страшной трагедии в Москве на коронации Николая II. Генерал Китченер начал войну в Судане. Одновременно начался поход французского офицера Маршана с целью опоясать Африку цепью французских владений. Франция захватила Мадагаскар. Эфиопы разгромили вторгшуюся в их страну итальянскую армию. В Афинах состоялись первые Олимпийские игры — они получили новую жизнь, были возобновлены после перерыва в полторы тысячи лет…

В парламенте и вне его считалось естественным говорить, что виновники набега Джемсона, собственно, уже ведь понесли наказание. А особенно идти навстречу пожеланиям трансваальского правительства и смысла не имеет, поскольку Крюгер в течение этого года ведет себя по отношению к Англии просто вызывающе.

Допрос Сесиля Родса велся на первом публичном заседании комитета. Собралось множество парламентариев, юристов, журналистов и тех счастливчиков, которым удалось достать пропуск. Среди зрителей был и принц Уэльский. Он не побоялся скомпрометировать себя, хотя его близкие отношения с Родсом и Джемсоном были хорошо известны.

На заседании парламентского комитета с Родсом обращались не как с главным виновником, каковым он был в действительности, и даже не как с подозреваемым в соучастии, а как с великим строителем империи и защитником прав граждан Великобритании. Сам он поначалу все же нервничал, на некоторые вопросы отвечал не без колебаний, прежде всего на вопрос, знали ли о готовящемся нападении на Трансвааль министр колоний Чемберлен и верховный комиссар Южной Африки Геркулес Робинсон. Но довольно быстро обрел обычную уверенность.

На вопрос, как это, в какой из своих многих ипостасей он считал себя вправе собирать войска на границе Трансвааля, он ответил:

— В качестве самого себя, поскольку я считал, что должен сделать это в интересах Южной Африки и своей родины. Вот мой ответ.

Затем он подробно изложил свою политику «объединения» Южной Африки и буквально закричал:

— Вы еще попомните эти мои слова… Прав я или нет, но я чувствую, что пришло время для перемен, они уже надвигаются… Это только вопрос времени… Это так же очевидно, как то, что мы заседаем здесь.