Сестрички не промах

Мышильда ушла в сопровождении Евгения беседовать со своей матушкой.

Так как семья — это святое, прабабка часто баловала деток воспоминаниями. Бабка бережно сохранила их и донесла до нас, а тетка — мать Мышильды, посоветовала ей навести в них порядок и все распределить по годам. Бабка с усердием занялась благородным делом, но так как писать воспоминания по лености не могла, то просто наговорила их на магнитофон. А уж тетка Анна записала, внеся кое-где поправки и ввернув собственные воспоминания. На сегодняшний день она считалась специалистом в этой области и потихоньку подготавливала себе замену, избрав в семейные летописцы меня.

Я горестно смотрела в чашку и молчала. Михаил Степанович с Иннокентием тоже молчали и время от времени вздыхали, выражая тем самым свое сочувствие. Очень скоро вернулась Мышильда и с порога заявила:

— Все точно. Химка и Гаврюха.

— Значит, родственник, — задумчиво сказала я.

— Ну… тут наверняка не скажешь, — взъелась Мышь на новоявленного братца. — Химка в девках родила…

— Будучи в услужении в нашем доме, — закончила я. — И из дома ее не выгнали. И отчество ребенок получил прадедово, а когда подрос, тоже был взят в дом… Яснее ясного, соседский жилец нам троюродный брат по деду.

— Ребенок был незаконнорожденный и потому не брат, — не сдавалась Мышильда. Мне очень хотелось с ней согласиться, но факты — суровая вещь, и я с печалью констатировала:

— Имеет право рыть.

— Момент. — Сестрица с прокурорским видом уселась напротив меня. — О кладе прадед рассказал только деду, остальных детей, как законных, так и прочих, на тот момент в городе не было. Как Гаврюха о нем мог узнать? Да еще, шельмец, план составить?

Я призадумалась.

— Бабка тогда жила у родственников, значит, в доме заправляла Химка и намерения прадеда угадала. Но конкретное место проворонила. Оттого-то в плане конкурента показана вся левая половина дома, начиная с флигеля.

— И после такого воровского способа получения сведений позволить ему рыть? — ужаснулась Мышильда человеческому коварству. — Даже если и троюродный, а это бабушка еще надвое сказала…

Я пребывала в нерешительности, оттого смотрела в потолок и ждала озарения свыше. Оно не заставило себя ждать.

— Он родственник, — хлопнув по столу ладонью, провозгласила я. — Прогнать его мы не можем. С этим ничего не поделаешь. Но так как сведения он заполучил воровским путем — копать ему не давать.

— Совершенно справедливо, — кивнула Мышь, протягивая мне руку, и мы скрепили решение рукопожатием. Перед лицом внешней опасности семейные антипатии были неуместны.

Мужики сидели за столом, выпучив глаза и совершенно окаменев. Самым окаменелым был Евгений, но, как ни странно, он первым пришел в себя.

— Вы вправду никого тут не тронете? — спросил он с опасливым сомнением.

— Ни-ни, — заверила Мышильда. — Все будет тихо, без шума и пыли.

* * *

Утром меня очень рано разбудила сестрица.

— Пойдем до жары поработаем, а уж потом позавтракаем. — Она пребывала в отличном расположении духа. Поиски клада продолжали свое благотворное действие на ее характер. Я собралась за пять минут, и мы отправились на пустырь.

Громкий храп из шалаша возвестил о том, что Михаил Степанович еще почивают. Мы подошли к фундаменту и ахнули: за ночь опять трижды рыли в разных местах. И это при том, что у нас имелся собственный сторож. Я рванула к соседской дыре и, оказавшись возле дома номер пять, заприметила возле палисадника бабку.

— Где жилец? — рявкнула я, от великого возмущения забыв поздороваться. Бабка охнула, присела и раскинула руки, готовая орать «караул». — Где жилец? — повторила я.

— А нет его, — развела бабка руками. — Убег… с вечеру. Сказал, что дела у него и нынче не заночует. А что случилось-то?

— Ничего. Вернется, вы ему, пожалуйста, передайте, что если я его увижу по ту сторону забора, то ноги выдерну.

Я вернулась на пустырь и решительно подошла к шалашу. Ухватила Михаила Степановича за ноги и извлекла на свет Божий. Потом поставила его вертикально и, дождавшись, когда он откроет глаза, спросила, тыча пальцем в свежие раскопы:

— Это что?

— Что? — испугался предпоследний.

— Что-что? — повторила я. — Тебя спрашиваю? Для чего ты был сюда поставлен, то есть положен? Клад из-под носа свистнут, а ты и не увидишь. Обеда не будет, — прорычала я, отпуская почти бесчувственное тело бывшего супруга.

— Ни на кого нельзя положиться, — сокрушалась сестрица. — Прямо хоть сама сторожи.

Настроение было испорчено. То, что враг копался в нашем фундаменте и остался безнаказанным, несказанно печалило.

— Черт с ним, — махнула я рукой. — Приступаем к работе.

Приняв черта на свой счет, Михаил Степанович залез в шалаш и затих там, да так основательно, что мы умудрились совершенно про него забыть.

Нам предстояло очистить от хлама изрядное пространство, и мы взялись за работу. Примерно минут через десять ее пришлось прервать: Мышильда, зацепившись за что-то штаниной, не удержалась на ногах и упала.

— Что за дерьмо? — спросила она громко и стала обследовать место, где рухнула.

Зацепилась она за лист железа, точнее, за его угол, нахально торчащий из земли. Сам лист был присыпан землей и мусором. Мышильда сначала попробовала разогнуть мешавший кусок, потом попыталась его выдернуть и позвала меня на помощь. Изрядно поднапрягшись, я вынуждена была признать, что моих сил явно недостаточно. Нахальный кусок железа начал раздражать нас по-настоящему, и мы взялись за него всерьез, счищая лопатами землю. За этим занятием нас застал Евгений, пришедший звать к завтраку.

— Тут подпол был, — пояснил он, присев на корточки. — Глубокий, страсть… от старых времен. Вот и прикрыли, стало быть, чтобы беды не случилось. Ребятишки или еще кто упасть могли. И уж точно руки-ноги переломали бы.

Предполагаемый подпол находился совсем не в том месте, где по плану значилась кухня, и особого нашего интереса не вызвал. Мы позавтракали, а уж потом вернулись к злополучному листу железа, по дороге отметив загадочное отсутствие «Жигулей» Иннокентия Павловича и его самого.

— Может, домой подался? — предположила сестрица. — По балкону соскучился?

— Уехать не простясь? Без намеков и легкого шантажа по поводу самоубийства? На Иннокентия Павловича это не похоже.

Забыв об Иннокентии, мы занялись листом и вскоре смогли сдвинуть его в сторону. Открылся лаз в глубокое и темное пространство. Я поднапряглась и сдвинула лист еще больше. Пространство подпола предстало пред нами в свете солнечных лучей. Он был глубокий, около двух метров, длиной метра четыре и почти такой же в ширину. Кроме мусора, разглядеть там ничего не удалось.