Сети

Морган медленно выпустил из себя воздух. Он подумал, что, если бы умел краснеть, его лицо имело бы сейчас цвет закатного солнца, предвещающего назавтра хорошую погоду.

– Я не священник. – Ничего оригинальнее в голову не пришло.

После короткого привала на берегу лесного озерца со странной, черной с красноватым отливом водой Морган погнал кобылу так, будто за ними снова гонятся преты. Это лишало возможности разговаривать, а к вечеру – думать о чем-либо другом, кроме адской боли в промежности. На ночлег остановились поздно вечером; Марго удивило, что не в лесу и не на постоялом дворе. Морган спешился перед невзрачным домишкой на краю деревни. Если бы он не подхватил ее, когда она сползала с лошади, Марго свалилась бы на землю, как мешок с зерном. Сопровождаемый лаем собак, Морган зашел в калитку. До Марго долетели голоса – Моргана и женский, молодой и приветливый, слишком приветливый, чтобы разговаривать им со случайным ночным путником. Это его знакомая или… Тусклые огоньки, тлеющие в окнах соседнего дома, неожиданно расплылись в глазах.

«Что за дурацкая у тебя манера влюбляться в первого встречного?»

Марго обняла морду кобылы, уткнулась лицом в бархатную, пахнущую потом шкуру, нежно поглаживая ее ладонью. «Счастливая. Уйдешь с ним. И будешь сопровождать его всюду, в горе и в радости». Она зажмурилась, чтобы дать слезам вытечь, и быстро промокнула щеки рукавом. И какой бес дернул ее в эти грешные врата! Да, Иштван преступник, но, останься она в тот день дома, она никогда не узнала бы об этом, и ее сердце не угодило бы в ловушку. В конце концов, до того злосчастного дня Иштван не поднимал на нее руку, а с его прохладностью она свыклась, как свыклась с вечными морозами и залепленными снегом стеклами. Ах, если бы она умела ездить верхом… Мчаться прочь от этого дома, от этой деревни, от него. Любопытно, сумеет ли она хотя бы вскарабкаться на лошадь без чьей-либо помощи?

Перекинув поводья через шею кобылы, Марго крепко ухватилась за переднюю луку седла, другой рукой нащупала дужку стремени. Едва ее попытки поймать петельку носком ботинка увенчались успехом, Ичхель вздумалось пройтись; от разрыва мышц промежности Марго спасло только подогнанное под длинные ноги Моргана стремя. Вцепившись в седло, она выпрямила опорную ногу. Ужасно неудобное седло. Рассчитано на опытного ездока с чугунной задницей, или с невообразимо жирной. На том дело и застопорилось. Оказавшее добрую услугу низкое стремя не давало возможности перекинуть ногу через круп.

– Далеко собралась? – Марго так увлеклась, что не услышала его шагов. – Надо же… – пробормотал Морган, снимая ее с лошади. – А я-то думал, что загнал вусмерть вас обеих. Значит, завтра темпа сбавлять не будем. – Он пропустил Марго вперед, легонько подтолкнув к калитке. – Здесь мы переночуем спокойно. Когда садишься на лошадь, поводья нужно держать в руке, тогда лошадь будет стоять на месте.

«Даже этого не сообразила… А еще хочешь ему понравиться». Марго проглотила ком в горле.

Возле хозяйской конюшни Морган указал девушке на квадратное отверстие, служащее одновременно входом на сеновал и чердачным оконцем. Убедился, что она благополучно забралась по лестнице наверх. Когда он принес горячую картошку, сыр, помидоры и хлеб, Марго лежала, свернувшись в клубочек в углу под самой крышей. Если бы не Дар, пришлось бы перерывать в поисках все сено. За время его отсутствия в этой головушке что-то щелкнуло, и колесики завертелись в другую сторону.

– Эй! – позвал Морган. – Все хорошо? Ужин прибыл.

Молчание.

– Худеешь? Что ж, в таком случае воздерживаться перед сном от еды очень мудро. – Он устроился неподалеку от девушки и аппетитно зачавкал, что оказалось абсолютно бесполезным: Марго не шелохнулась, мало того – из-под сена доносилось тихое пошмыгивание носом. Усталость? Женские чудачества? Морган знал, что делать со стаей претов. Что делать с ее слезами, о причине которых он мог лишь строить догадки, он не знал. Одно он знал точно: нельзя терять контроль. Потеряв его над ней, он потеряет его и над собой.

– Какая муха тебя укусила, Малыш?

Нет ответа.

– Эх… – Морган выудил из сумки прихваченный утром на ферме втайне от девушки кувшин вина. – Букет земляники с нотками дуба. – Он выждал минутку, прислушиваясь. Потом шумно вздохнул и дернул пробку. Тишину прострелил сочный щелчок.

Шмыгание прекратилось, горка сена зашуршала и рассыпалась.

– Седло, – пожаловалась Марго, вставая и потирая ягодицы. – Оно натерло.

Морган подавился смехом.

– И поэтому ты пыталась снова в него запрыгнуть.

В ответ раздался шипяще-свистящий звук, выражающий возмущение; Марго чуть не выхватила кувшин – Морган вовремя отвел руку назад.

– Опля! – Он выставил впереди себя как щит миску с политыми сметаной картофелинами. – Сперва закуска. Кто не закусывает, тому не наливают.

– Закуска градус крадет! – с вызовом проверещало голубоглазое дитя.

Подцепила у забулдыг. Морган так давился от смеха, глядя, как она за обе щеки уписывает картошку, ревностно отслеживая перемещения кувшина, что начал фыркать, чем едва не довел ее до слез. Когда он, наконец, отдал ей кувшин, где честно оставил половину, губки у нее дрожали, а глазки поблескивали. Они немного посидели молча, потом Марго, хмуро буркнув «спокойной ночи», утащила кувшин в свой угол. Морган слышал, как она зарывается в сено. Все это было бы забавно, если бы не было так грустно: юная милашка утешается перед сном вином, а не мужскими ласками, не его ласками.

Морган затушил лампу и растянулся на спине. Внимание растеклось по округе и не обнаружило ничего, кроме сонных дикарей, собак и вяло копошащейся в хлевах живности. Сегодня он намеревался доверить свою и Марго жизнь местному отряду, разбившему лагерь в трех милях от деревни, и выспаться – завтра такого шанса может не представиться. Обязанностью заскочить в лагерь и сообщить последние новости Морган пренебрег и теперь надеялся, что его скромная персона, не ускользнувшая от внимания дозорных, не заинтересовала никого настолько, чтобы прийти пообщаться. Марго выжала из него весь запас легенд, а новых он не сочинил. Отвечать же на вопросы молчанием или встречными вопросами, как он позволял себе с Долмой, было бы невежливо. Вчерашний инцидент попадет в анналы и без его участия. Трау, на котором теперь висят эти несчастные фермеры, будет рыть землю носом, чтобы найти тех, кто пробил те врата, особенно если возникнут сложности с выбиванием денег. Пойдут скандалы и склоки, как обычно, и никто не признается.

Вино не успокоило Марго, наоборот – открыло внутри тайник, набитый раскаленными углями, которые вот-вот вспыхнут. Перенестись бы на сутки назад, на тот дуб, в уютное гнездышко объятий Моргана. Пойти и улечься рядом с ним под предлогом… Каким?

«Не смей! Кем он тебя сочтет?»

Это гадливое слово «шлюшка», брошенное Антуаном, словно оставило на ней отметину, печать беса блуда. Так в глубокой древности, по словам батюшки Адриана, клеймили раскаленным железом лоб и щеки совершивших правонарушение, чтобы преступника всегда можно было опознать. Даже если человек раскаялся в содеянном, клеймо смоет лишь смерть. Нет, лежать невозможно. Марго раскидала вокруг себя сено. Придумывать объяснения своему внезапному желанию проветриться не пришлось: Морган чуть ли не пузыри пускал во сне. Марго тихонько выскользнула наружу, спустилась по угрожающе поскрипывающей под ногами лестнице. Ночь дышала сыростью. Нудивший с обеда дождик надоел сам себе, капли роняла только мокрая листва. В разрывах белесых облаков открывались алмазные россыпи звезд на темно-синих лоскутках неба.

Конюшня располагалась на дальних задворках участка, напротив бани, которую хмель запеленал так, что она напоминала страшную косматую голову. За низенькой оградой уходил под горку луг. Быстрым шагом, почти бегом Марго спускалась, слизывая крупные слезы, скатывающиеся на губы. Найти какой-нибудь укромный уголок, забиться туда и заснуть навсегда, всеми заброшенной и забытой. Ноги вывели ее на узкую тропку, тянущуюся сквозь кустарник. Слева в просветах зарослей играли в воде лунные блики. Марго шла вдоль берега, пока не уткнулась в сбегающий в речку ручей. Перекинутые через широкую протоку деревянные мостки предупреждающе шатнулись под ногами. За ручьем раскинулась большая утоптанная поляна. Кто-то заботливо оборудовал здесь место для отдыха и постирушек. В ольховнике прятался окруженный лавочками столик под крышей – сооружение для комфортного распития крепких напитков, именуемое в народе бухальником. Там, где песчаный берег полого уходил в воду, покачивался массивный деревянный круг. Чтобы круг не унесло течением, его привязали к березе. В воздухе витала непонятная вонь – то ли водоросли, то ли пронесло кого-то.

Марго присела на корточки на краю огромного диска, закатала рукав, окунула руку в черный поток. Серебристые змейки лунного света разбегались перед выступающим из воды булыжником. Вода холодная, но не обжигает. Купание приведет мысли и чувства в порядок. Марго огляделась и прислушалась: не затаился ли где-нибудь в кустах любитель ночной рыбалки? Нагнулась расшнуровать ботинки. Внимание машинально соскользнуло в воду – туда, где полоса лунного света выхватывала из черноты кусочек песчаного дна и продолговатый белесый предмет, выглядывающий из-под круга. Пальцы застыли. В тело вонзились холодные колючие щупальца страха. Коряга? Коряги не бывают белыми. Марго медленно выпрямилась и зажала обеими ладонями рот, чтобы задушить крик. Она так и стояла, в ужасе таращась на таинственный предмет, который, как ни крути, больше всего походил на человеческую руку со скрюченными пальцами, пока сзади не зашуршали кусты. Взгляд в панике бросился в сплетения зарослей на другом берегу. На булыжник, оттуда – в воду, а там…