Севастополь

Молодой моряк сорвал ветку, понюхал и улыбнулся, точно вспомнил что-то.

Старшина деловито сворачивал самокрутку, поглядывая вдоль дороги, где, объезжая воронки и камни, двигалась полуторка.

Снаряд разорвался рядом с акацией.

Когда дым рассеялся, они увидели, что подсеченное под корень дерево лежит на земле, прикрыв своими ветвями неподвижного, словно решившего отдохнуть, старшину. Он все еще сжимал в руке самокрутку. Казалось, что сейчас поднимется и закурит, выпустит густое облако пахучего дыма. Но моряк был мертв.

Угрюмый высокий матрос наклонился и тихо сказал:

— Прощай, старшина!

Он достал с груди убитого пакет. Сладкий запах акации чуть кружил голову.

Неподалеку разорвался еще снаряд. Тихо взвизгнув, пролетел над головами осколок.

Полуторка поровнялась с моряками.

— Куда, братки? — спросил шофер, веселый, кудрявый армеец.

— На батарею Соловьева.

— Слыхал о такой. Садись, подвезу.

Моряки взобрались на полуторку.

Их было четверо, когда они вышли к передовой и попали под артиллерийский налет.

Трое добрались до полевой батареи.

Самый молодой из них спросил:

— На батарею лейтенанта Соловьева идем правильно?

Артиллерист отер пот с лица и, расправив спину движением долго трудившегося косаря, ответил:

— Путь прямой. Только туда ходу вовсе нет. У нас тут настоящий ад по всей форме. А у них можно сказать, — конец света…

— Вот туда нам и нужно, — сказал самый молодой, тот, что, сняв бескозырку, приветствовал Севастополь, ступив на берег.

…Их было двое, когда они ползком пробирались к вершине, где воевала батарея лейтенанта Соловьева. Мимо убитых, мимо раненых, через воронки, через острые камни, под свист снарядов и завывание мин.

А когда снаряд разорвался рядом — остался один. Самый молодой. Он поглядел на товарища — тот лежал прильнув щекой к земле, точно прислушивался к чему-то далекому, только ему одному ведомому.

Юноша взял у товарища пакет, тщательно запрятал его на груди — туда, где лежал комсомольский билет и двинулся дальше.

Начинало светать. Небо стало сиреневым, а восток — желто-розовым. Недалекая вершина — цель пути — открылась в дыму и столбах поднятой снарядами земли. Можно было подумать что по этой крошечной вершинке непрерывно долбят многотонные молоты.

Когда раскаленный шар показался над горизонтом, стало вдруг тихо. Легкий звон наполнил воздух. Это цикады пели свою нескончаемую щемящую песню.

…На батарее лейтенанта Соловьева тоже было тихо. Моряки пользовались немногими драгоценными минутами покоя. Один спал, прислонившись к снарядным ящикам, другой распластался на взрыхленной земле, третий лежал ничком.

Не отдыхал только комиссар. Медленно, не спеша проходил он по фронту батареи.

Остановился у лежащего навзничь матроса. Увидел, как из-под тела моряка расползается по пыли кровь, приближаясь к упавшей рядом бескозырке. Бережно поднял бескозырку, положил ее на грудь убитого.

Еще один лежащий матрос. Вот он зашевелился, что-то пробормотал во сне. Комиссар облегченно вздохнул, передвинул пустой ящик из-под снарядов так, чтобы тень упала на лицо спящего.

И еще матрос. Почувствовав взгляд комиссара, он открыл глаза.

— Спи! Недолго придется. Пользуйся.

— А вы, товарищ политрук?

— Успею. Спи…

В стороне лежал раненый. Его короткие, покрытые ссадинами пальцы судорожно скребли землю. Склонился над ним комиссар.

— Куда, товарищ?

— В живот… Боюсь, кричать начну.

— А ты покричи. Легче станет.

— Нельзя. Народ отдыхает…

Комиссар оглядел батарею. Глубокое беспокойство темной тенью прошло по его лицу.

Он вернулся к остаткам бруствера. Рука привычно потянулась к лежавшему на бруствере большому морскому биноклю, но взять бинокль политруку не удалось. Голова беспомощно склонилась на грудь, глаза закрылись. Комиссар задремал.

Разбудил его внезапный шум. Это через груду камней перебирался молодой моряк, ночью сошедший с подводной лодки на севастопольскую землю. Истерзанный, оглушенный, он недоуменно огляделся и, наконец, заметил политрука.

— Мне лейтенанта Соловьева.

— Убит.

— Помощника командира.

— Убит. Я один — и командир, и комиссар, и помощник.

— С Большой земли в ваше распоряжение.

— Пополнение?

— Так точно — пополнение!

— Много вас?

— Было семеро…

Понимающе посмотрел политрук на матроса.

— Ну что ж! И один нам нужен…

Молодой моряк достал пакет.

— Батальонный комиссар приказал вам передать… Разрешите быть свободным?

— Нет, матрос… Свободным ты здесь не будешь. Бери бинокль. Что увидишь — докладывай.

В окулярах бинокля — залитые горячим солнцем холмы. Тихо. Пусто. Кажется, что вокруг нет ни одного человека, что батарея затерялась в громадной мертвой пустыне.

Моряк оторвался от бинокля и, недоумевая, спросил:

— Товарищ политрук! А здесь на передовой есть еще наши люди? Один камень кругом…

Политрук не отвечал. Он спал, уютно подложив под щеку руку с зажатым в ней пакетом. Улыбнулся во сне — видимо, снилось ему что-то радостное и милое.

Негромко окликнул моряк:

— Товарищ политрук! А, товарищ политрук!

С трудом открылись глаза. Счастливо улыбаясь, он сказал:

— Жена сейчас приснилась… Чай пили. В саду. С вишневым вареньем. Только варенья не попробовал — ты разбудил… В чем дело?

— Вы о пакете забыли.

— Верно… Забыл…

Снова бинокль у глаз молодого моряка. Снова проплывают холмы и высоты. Возник разрушенный, истерзанный город, над которым клубился дым, а выше летали вражеские самолеты… Дальше море. И опять мертвые пустынные холмы. И тишина, пронизанная звоном цикад…

— Товарищ с Большой земли! — неожиданно громко позвал политрук.

— Есть, с Большой земли!

— Я ждал поддержки. А ты мне принес большее, гораздо большее. Спасибо тебе, товарищ…

Политрук держал в руках газету. В нескольких местах она была разорвана, по страницам расплылись кровавые пятна.

Комиссар подошел к спящему моряку, тронул за плечо.

— Старшина!

Мучительно преодолевая сон, тот ответил:

— Есть, старшина!

— Прочитай и передай следующему. Всем прочитать…