Севастопольская страда (Часть 1)

– Я не сомневаюсь, Иван Ильич, что никто из сейчас напавших не выйдет от нас живым, но подумайте, сколько это будет нам стоить!
– отозвался капитану Дебу.
– А между тем как недавно еще, всего лет десять одиннадцать назад, когда нашему царю донесли, что в Париже ставится пьеса "Екатерина II и ее фавориты" и, конечно, имеет огромный успех - успех скандала, - он собственноручно написал послу нашему при французском дворе, графу Палену: "С получением сего, в какое бы время ни было..." Заметьте, "в какое бы время ни было", то есть хотя бы в четыре часа ночи!.. Я это письмо наизусть знаю!
– "...нисколько не медля, явитесь к королю французов и объявите ему мою волю, чтобы все печатные экземпляры пьесы "Екатерина II" были немедленно же конфискованы и представления запрещены на всех французских театрах. Если же король на это не согласится, то потребуйте выдачу кредитивных грамот и в двадцать четыре часа выезжайте из Парижа в Россию. За последствия я отвечаю. Николай..." Вот какое письмо, а? Королю Франции!

– Следует, да!
– пристукнул капитан.
– За это... следует!

– Курьера монарх наш отправил лично, - продолжал Дебу.
– Курьер помчался. Прибыл в Париж, - граф Пален как раз обедает в королевском дворце. Вызвал его, передал письмо. Посол наш вернулся в обеденный зал и к королю: "Ваше королевское, прошу дать мне немедленно аудиенцию!" Конечно, Людовик-Филипп должен был удивиться, - он и удивился. Он предлагал отложить дело до послеобеда, а граф Пален в свою очередь ссылался на строгий приказ депеши. Король вышел в соседнюю комнату, граф Пален познакомил его с полученной депешей. Конечно, Луи-Филипп вышел несколько из себя: "Воля вашего императора, говорит, может быть законом только для вас, граф, а не для меня, поскольку я - король Франции. Прошу передать вашему императору, что во Франции не деспотизм, а конституция и свобода печатания, поэтому если бы я даже вздумал пойти навстречу желанию вашего императора, то я пошел бы против конституции французской и против свободы печати, а это уж совершенно невозможно!"

– Гм... Та-ак! А граф Пален на это?
– негодующе пошевелил палкой капитан.

– Граф Пален, естественно, говорит: "В таком случае прикажите выдать мне доверительные мои грамоты".
– "Как выдать грамоты? Но ведь это равносильно объявлению войны!" - "Может быть, и так... Во всяком случае мой император пишет ведь, что сам отвечает за последствия..." - "Тогда дайте, говорит король, время посоветоваться с моими министрами!" Пален, конечно, указал на депешу, где говорилось о двадцати четырех часах: дескать, двадцать четыре часа могу ждать, а там, если ответ будет нежелательный, выеду.

– И что же?.. Что же?

– И совет министров был тотчас же созван, и часа через два вышло постановление: все напечатанные экземпляры пьесы конфисковать, постановку пьесы запретить... Император был удовлетворен, и Пален остался на своем посту... Вот что было еще так недавно!

– Так, да, так... именно так... должен был поступить... поступить наш царь!
– очень волнуясь и дергая головой, припечатал капитан.

– Замечательно!
– врастяжку сказала Варя и перекинула тяжелую косу с левого плеча на правое.

Влажный рот Оли заалел еще ярче, и глаза стали еще круглее.

– Однако это еще не все, - продолжал Дебу.

– Ах, вы что-то очень занимательное говорили, Ипполит Матвеич, а я опоздала послушать!
– вошла, улыбаясь, Капитолина Петровна и села на пуф.

– Сейчас расскажу не менее занимательное, - утешил ее Дебу.
– В сорок четвертом году кто-то таким же образом написал во Франции пьесу "Павел I". Может быть, даже тот же самый автор. Дело касалось, значит, уже не бабушки царя, а его отца. Автор, конечно, не постеснялся наделить его разными отрицательными чертами и сцену убийства его в Михайловском дворце дал, и, конечно, снова успех скандальный был бы, если бы пьеса была поставлена. Но теперь Пален уже следил за этим и сам донес царю, что такая вот пьеса готовится к постановке. Царь наш, конечно, написал королю, что если эта пьеса будет поставлена, то он пошлет в Париж миллион зрителей в серых шинелях, которые ее освищут.

– Браво!
– сказала восхищенно Капитолина Петровна, хлопнула в мягкие ладони и вышла.

– Вот это... вот это... это...
– заволновался капитан, разнообразно двигая головою, наконец поднял палку и положил такую печать, что задребезжали тарелочки на этажерке.

– Конечно, после такого письма пьеса эта так и не увидела света, продолжал Дебу.
– Это ли не мировое могущество? Вмешаться в частные и вполне внутренние дела другой великой державы, и великая держава спасовала, как только наш царь пригрозил войной!.. А Венгерская кампания? Неизвестно, что было бы с Австрией в революционном сорок девятом году. Скорее всего, что Австрия распалась бы на несколько республик. Кто подавил движение венгров? Наш царь, как известно. И власть молодого Франца-Иосифа укрепилась, а ведь на волоске висела! Государь же наш получил название европейского жандарма... Но вот прошло несколько лет, и что же? Уж не наш император французскому королю, а французский император нашему пишет знаменитое письмо в январе и предлагает ему немедленно помириться с Турцией, "иначе, пишет он, Франция и Англия будут принуждены предоставить силе оружия и случайностям войны решить то, что могло бы быть решено рассудком". Так писать нашему царю - это значит перестать его бояться! А Франц-Иосиф!

– Негодяй!
– решительно выкрикнул капитан.
– Это... это - негодяй!

– Он забыл даже о том, что владеет Австрией теперь только благодаря нашему царю, и двинул против Горчакова свои войска. Это значит, что до того уж перестали бояться, что даже и самой черной неблагодарности не стесняются!.. А наш царь, говорят, до того любил этого Франца, что даже статуэтку его везде с собой возил! Однако почему же перестали бояться вот вопрос?

И Дебу оглядел не только Зарубина, но и Варю и даже чрезвычайно внимательно слушавшую Олю.

– Потому что их несколько держав, - не совсем уверенно ответила Варя, перебрав тонкими пальцами кружевную пелеринку на груди.

– Конечно! Потому что их много, а русские одни!
– тут же согласилась со старшей сестрой младшая.

Но отец их выжидающе смотрел на своего квартиранта и молчал.

Квартирант же будто думал вслух:

– Отчасти, разумеется, потому, что коалиция, но это не все. Больше всего потому, что высмотрели у нас не одну ахиллесову пяту.

– Не одну! А сколько... сколько же? Две?
– вдруг неожиданно зло подался к нему капитан.

– Нет, не две даже, а, я думаю, побольше, - спокойно возразил Дебу. Севастополь выбран не зря. Прежде всего он у моря, которое не замерзает, а затем к нему нет дороги.

– Как же так нет дороги?
– удивилась Варя.

– Я говорю о железной, конечно. У союзников в руках самый удобный и самый дешевый путь. Пока нашей армии на выручку подойдут пешком, скажем, пятьдесят тысяч, союзники могут подвезти сто. Я думаю, что весь расчет свой они строили только на этом.

– Что вы, Ипполит Матвеич! Неужели же вы думаете, что они возьмут Севастополь?
– очень обеспокоилась Капитолина Петровна, вновь появившись.

– Нет, я думаю, что может быть хуже, - быстро вскинул на нее глаза Дебу и тут же опустил их, - до того растерянное было теперь лицо у этой всегда приветливой женщины с добрым сердцем.
– Видите ли, Россия и во второй половине девятнадцатого века продолжает оставаться страной крепостного рабства. Нужно сказать, что наш император одно время хотел освободить крестьян, и по этому поводу было собрано, как известно, особое совещание Государственного совета, и на нем сам царь выступал с речью, однако из этого ничего не вышло: высшее дворянство оказалось против этого проекта и в первую голову наш главнокомандующий, князь Меншиков, заядлый крепостник, потому что он владелец чуть ли не десяти тысяч крестьян. Но железные дороги и крепостное рабство, согласитесь сами, это не вяжется одно с другим. И, однако, если Россия и спаслась чем от глубокого вторжения врагов, то только своим бездорожьем. Царь наш в своем манифесте вспомнил 1812 год, но французы его, конечно, тоже помнят, и вглубь нашей страны они не пойдут, я думаю. Какой им смысл уходить от моря, то есть от своего флота, даже вглубь Крыма, не только вглубь России, если у них артиллерия, как известно, гораздо лучше нашей! Мне кажется, союзникам нет даже и смысла особенно спешить брать Севастополь. Зачем им это делать?

– Как зачем, если вся война из-за Севастополя?
– как будто даже обиделась на Дебу Варя за то, что он будто дешево очень оценивает ее родной город.

И все четверо Зарубиных непонимающе переглянулись, но Дебу продолжал спокойно:

– Мне кажется, что Севастополь будет просто местом артиллерийской дуэли. Союзники вызвали нас на артиллерийскую дуэль и местом для нее выбрали нашу крепость, где самый большой арсенал на юге России. На Одессу ведь вот же они не пошли, как многие у нас думали. Они пришли туда, где мы вооружены лучше всего, и, я думаю, их единственный план - своими орудийными заводами задавить наши орудийные заводы. Наш ближайший к Севастополю пушечный завод в Луганске, но доставить оттуда пушки и снаряды в Севастополь куда труднее, чем из Англии морем, - и, конечно, по сравнению с английскими и французскими пушечными заводами это очень плохой завод.