Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3

– Но тебе все равно придется им платить!

По губам Пауэлла снова скользнула довольная улыбка.

– У нас есть ресурсы. Я когда-нибудь говорил о моем брате Аттике?

– Только мельком. Ты ничего о нем не рассказывал.

Пауэлл сел рядом с Эштон и начал гладить ее ногу, а она, вглядываясь в его профиль, вдруг на мгновение подумала, не спятил ли он. Нет, не может быть. Ламар всегда казался ей уравновешенным и благоразумным, и он, безусловно, таким и был. Да, он говорил страстно, но вполне здраво, как человек, который уже давно поглощен своей идеей. Сомнения Эштон рассеялись.

– Мой брат никогда не был патриотом Юга, – заговорил Пауэлл. – Он уехал из Джорджии весной пятьдесят шестого, подался на запад, на золотые прииски. Тогда многие из Джорджии поехали туда. В Колорадо была целая колония, там Аттик нашел и застолбил участок. Разрабатывал его до лета шестидесятого года и за все это время заработал всего две тысячи долларов – оправдал расходы, но не более того. Примерно тогда, когда Южная Каролина заявила о выходе из Союза, его одолели скука и страсть к перемене мест. Он продал свой участок еще за тысячу и начал все заново в Калифорнии. Дошел до золотых приисков на реке Карсон, на западной границе Невады.

– Я слышала о рудниках на Карсоне. Джеймс как-то говорил о покупке доли в одном из них. Офир, кажется. Это было как раз перед тем, как он узнал об «Уотер Уитч».

– На этот раз расчеты брата оказались удачными. За год до этого несколько старателей, включая одного полусумасшедшего канадца, которого прозвали Старый Блин, потому что он ничего другого не ел, обнаружили весьма перспективные месторождения в двух ущельях на горе Дэвидсон. Комсток – так на самом деле звали Старого Блина – вместе с остальными начал разработки в Золотом и Шестимильном каньонах. И с самого начала стали получать приличные деньги. Пять долларов в день, золотом. Потом добыча выросла до двадцати, к тому времени, когда они сделали главное открытие… то есть, вообще-то, два. Месторождение оказалось богаче, чем они могли вообразить. Рудные карманы были разбросаны по всей горе. Более того, вместе с золотом там нашлось кое-что еще. Серебро.

– И твой брат застолбил участок?

– Не совсем так. Старатели – народ загадочный, непростой, то обменивают участки, то перепродают. Никогда не угадаешь, где чей и какой свободный. Некий Пенрод, один из первых, кто напал там на золотую жилу и владел одной шестой частью Офира, хотел ее продать за пять с половиной тысяч долларов. Такая сумма Аттику была не по карману, и тогда Пенрод сделал другое предложение – половину доли в руднике, который назывался Мексиканским, за три тысячи. И брат согласился.

Продолжая ходить по комнате, Пауэлл рассказал, что городок золотоискателей при руднике, прозванный Вирджиния-Сити с легкой руки другого первопроходца – старины Финни-виргинца, за первые два года войны сильно изменился. Теперь, по договоренности между старателями, можно было застолбить участок намного большего размера, чем прежние пятьдесят на сорок футов.

– А после этого ты мог зарываться в гору на триста футов и иметь право на все ответвления от своей жилы по обе стороны. Мексиканский рудник начался с обычной ямы, потом проложили шахты, и, несмотря на стоимость переплавки и транспортировки – сначала руду пришлось возить через горы в Калифорнию, – Аттик со своим партнером вскоре начал получать прибыль в три тысячи долларов серебром с каждой тонны руды, из них третью часть – золотом. В прошлом году туда хлынули толпы калифорнийцев, но, разумеется, все самые стоящие участки были уже разобраны, поэтому новички объявили Вирджиния-Сити надувательством. Партнер Аттикуса от таких разговоров слег, и мой брат выкупил его долю за выгодную сумму. А прошлым летом, когда население города выросло уже до пятнадцати тысяч, беднягу Аттика настигла безвременная кончина.

– О, как жаль…

– Ты как будто опечалена, – с улыбкой произнес Пауэлл.

– Как умер твой брат?

– Его убили. Застрелили. – Пауэлл пожал плечами. – Какой-то тип напал на него в лифте отеля «Интернешнл». Причиной сочли ограбление. Злоумышленника так и не нашли. И по странному совпадению за неделю до этого Аттик составил некий документ, который я храню внизу, под замком. Это дарственная на Мексиканский рудник, составленная на меня как на его единственного родственника. Он оформил документ по всем правилам и переслал доверенному лицу в Вашингтоне, которое, в свою очередь, переправило его в Ричмонд контрабандной почтой.

Ламар рассказывал о щедром поступке своего брата с легким изумлением, и Эштон внезапно поняла, что вся эта история – не больше чем выдумка для легковерных слушателей. Он увидел по глазам, что она догадалась, но ничего не сделал, чтобы разубедить ее.

– А учитывая, что мы с Аттиком были единственными оставшимися членами нашей семьи, никто не сможет заявить, что почерк в дарственной имеет лишь отдаленное сходство с почерком моего брата. На руднике у меня теперь прекрасный горный мастер, он руководит всеми работами, и ему плевать, кто владелец, лишь бы платил щедро и вовремя. И я рад сообщить, что Мексиканский рудник приносит поразительную прибыль. Там горы золота и серебра, можно нанять целую армию.

Он отправился на поиски сигары и исчез в соседней комнате. Теперь Эштон точно знала, что Пауэлл нанял убийцу своего брата, точно так же, как нанял какого-то ловкача, чтобы состряпать дарственную. Однако, вместо того чтобы возмутиться, она почувствовала еще большее восхищение. Такого хладнокровия и решимости в достижении своей цели, как у Пауэлла, никогда не было у ее мужа.

– Как видишь, – добавил он, вернувшись со списками и незажженной сигарой, – мой план не так уж фантастичен – рудник вполне может профинансировать его. В связи с этим я должен задать тебе один вопрос.

– Какой же?

Пауэлл заставил ее подождать, неторопливо раскуривая сигару и выпуская первые клубы дыма.

– Тебе хотелось бы стать первой леди новой конфедерации?

– Да… Да!

Пауэлл коснулся ее груди и обвел большим пальцем сосок.

– Я так и думал. – В его самодовольной улыбке скользнуло легкое презрение, которого он не смог скрыть.

Был еще разгар дня, когда Хантун брел по усыпанной осколками Мэйн-стрит. После того, что произошло утром, на работу возвращаться не хотелось. Только не сегодня.

Как и многие другие правительственные служащие в зданиях вокруг площади Капитолия, он выскочил на улицу, как только узнал о беспорядках. Он видел, как смертельно бледный президент, забравшись на крышу какой-то повозки, умолял людей уважать закон, говорил, что каждый гражданин должен терпеть трудности ради общего дела. Его освистали. В конце своей речи Дэвис в беспомощном жесте вывернул карманы и бросил в толпу горсть монет.

Это не возымело никакого действия. Только появление мэра, зачитавшего закон о мятежах, и вид штыков городской полиции помогли навести порядок. Когда бунт еще не утих, Хантун свернул с Девятой на Мэйн-стрит и там, возле фешенебельного магазина, где продавались деликатесы и вина, увидел знакомую пролетку. Охваченный болезненным любопытством, он остановился и прижался к стене.

В пролетке сидела его жена. С корзинкой на коленях Эштон отбивалась от нескольких бедно одетых женщин, пока коляска наконец не тронулась с места и толпа мятежниц не скрыла ее от Хантуна.

Но ему было достаточно и того, что он успел рассмотреть. Корзинка и магазин, в который заходила Эштон, только еще больше укрепили его в уверенности, зревшей несколько последних месяцев. У его жены интрижка. Она никогда не покупала деликатесы у Францблау для их собственного стола. Он подозревал, что ее любовником был Пауэлл, человек, сделавший его богачом, которому он завидовал и которого боялся. Хантун повернулся и пошел обратно в министерство, но работать не смог и снова вышел на улицу.