Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3

Приехал он в девять утра, просидев в поезде всю ночь.

– Я пойду с тобой, – тут же заявила Бретт.

Мадлен бросила быстрый взгляд на Констанцию, молча отметив и горячность Бретт, и ответную радость Брауна. Констанция улыбнулась, словно говоря, что и она заметила то же самое. Ее улыбка в последнее время стала как будто шире из-за располневшего лица; та худышка, на которой женился Джордж, исчезла в этой пухлой женщине. Впрочем, полнота ее совсем не портила.

В школе миссис Чорна расплакалась, а семнадцать темнокожих беспризорников скакали и приплясывали вокруг Сципиона, восхищаясь его новенькой формой: все пуговицы ярко сверкали, нигде ни складочки, ни морщинки. Сципион сказал миссис Чорне и ее мужу, что Христианская комиссия в Вашингтоне будет продолжать собирать сирот и отправлять их в Лихай-Стейшн из временного убежища в Нортерн-Либертис.

– Но это уже будет не то же самое! – всхлипнула миссис Чорна. – Ох, совсем не то же самое, дорогой вы наш!

Она уткнулась мокрым от слез лицом в плечо мужа. Да, она права, подумала Бретт одновременно и с гордостью, и с грустью.

Сципион Браун попрощался с каждым из детей, каждого обнял и поцеловал; а вскоре Бретт, к своему испугу, обнаружила, что они уже спускаются по холму. В октябрьское небо поднимался дым от заводских труб, затеняя осеннее солнце. По обе стороны тропы чуть раскачивались от ветра лавры. Браун посмотрел на карманные часы:

– Уже половина шестого. Надо спешить.

У веранды Бельведера Бретт остановилась, схватившись одной рукой за резную колонну, – у нее почему-то вмиг закончились силы. Лучи уходившего к западному горизонту солнца слепили глаза, она почти не видела Брауна и боялась этого безжалостного света и того, что он может раскрыть.

– Не знаю, как и попрощаться… – сказал Браун, откашлявшись. – Вы так много мне помогали…

– Мне самой этого хотелось, так что благодарности не нужны. Я люблю каждого из этих детей.

– Когда вы почувствуете такую же любовь к каждому взрослому с таким же цветом кожи, это будет означать, что вы прошли весь путь до конца. Но вы и без того уже преодолели огромное расстояние. Вы… – последовала необычная для Брауна заминка, – вы удивительная женщина. И я очень хорошо понимаю, почему ваш муж так гордится вами.

Его черный силуэт вырисовывался на фоне мягко освещенных гор на другом берегу реки, и Бретт, плохо сознавая, что делает, вдруг коснулась его руки:

– Береги себя. И пожалуйста, пиши нам…

Он чуть отступил назад от ее руки, и только тогда Бретт осознала свой жест.

– Конечно, буду писать, если позволит время. – Голос Брауна зазвучал напряженно и отрывисто. – Надо ехать, а то опоздаю на поезд.

Он отвязал нанятую лошадь, грациозно вскочил в седло и помчался по извилистой дороге, уходящей за ближайшие дома. Угасающий свет падал только на крыши, и земля исчезала в тени. Уже скоро Бретт потеряла всадника из вида в этом синем сумраке, но еще несколько минут стояла на месте, пытаясь разглядеть его.

Пусть и с запозданием, но она поняла, что заставило ее коснуться Брауна. Это было чувство бесконечной грусти, нежности и – что самое поразительное – сильного влечения. Она отказывалась в это верить, но очень хорошо запомнила свои ощущения в момент их расставания. На какой-то крошечный момент, измученная одиночеством и тоской по мужу, она связала свое желание с этим статным высоким солдатом.

И в тот момент не имело ровно никакого значения, что Сципион Браун был чернокожим.

Теперь это неожиданное чувство прошло, и вспоминать о нем не стоило. Ее мучил жгучий стыд перед мужем, как будто она предала его, пусть и долю секунды и только в мыслях. Этот стыд не имел никакого отношения к цвету кожи Брауна. Он был достоин любви любой женщины.

Внизу, у канала, раздался протяжный свисток, жалобный и одинокий в вечерней тишине. Его поезд. Бретт отерла с глаз слезы, вспоминая слова Сципиона.

Когда вы почувствуете такую же любовь к каждому взрослому с таким же цветом кожи, это будет означать, что вы прошли весь путь до конца.

– О, – выдохнула Бретт и, повернувшись, вбежала в дом. – Мадлен! Мадлен?

Она бежала из комнаты в комнату, пока не нашла ее, сидящую с книжкой стихов. Когда Мадлен встала ей навстречу, Бретт порывисто обняла ее и разрыдалась.

– Эй, да что с тобой? – спросила Мадлен с недоверчивой улыбкой.

– Мадлен, я так виновата… прости меня!

– За что простить? Ты ничего плохого не сделала.

– Сделала. Еще как сделала! Прости меня!

Слезы все не утихали, и Мадлен осторожно поглаживала ее по плечу, пытаясь успокоить. Сначала ей немного мешала неловкость, потом это ощущение прошло. Еще долго она обнимала свою золовку, чувствуя, что Бретт нуждается в прощении, хотя и не понимала, за что именно.

Глава 116

Обстрел частично разрушил редут, вынудив Одиннадцатую Массачусетскую батарею покинуть его. Уже вторую безлунную ночь подряд Билли руководил ремонтной командой; работать приходилось без отдыха, чтобы солдаты как можно скорее могли снова занять укрепления.

Октябрь в этом году выдался слишком жарким. Билли работал без рубашки; подтяжки болтались на бедрах, брюки насквозь пропитались потом. Рана в лодыжке зажила окончательно и больше не мешала двигаться. Правда, нога еще иногда ныла по ночам, но это можно было пережить.

В его команде трудились пехотинцы одного из «цветных» взводов; за последние недели такая рабочая сила доставалась ему довольно часто. Лейтенант и капрал стояли на восстановленном участке бруствера для лучшего обзора – это была обычная практика при подобных работах.

Конечно, в такой темноте они вряд ли много видели. Билли едва различал засеку из поваленных деревьев перед редутом, а на позициях бунтовщиков, расположенных в паре сотен ярдов от них, и вовсе ничего не видел. Время от времени на той стороне вспыхивала спичка или слышался чей-то голос. Караульные северян и конфедератов постоянно переговаривались. Не так давно обе стороны приняли соглашение, которое устраивало всех. Никто не должен был открывать огонь, если только не начиналось наступление. Наступления случались редко, поэтому и дозорным, и отрядам, вроде команды Билли, можно было не бояться получить случайную пулю. Хотя, конечно, всегда оставалась опасность, что кто-нибудь не удержится и выстрелит или внезапно посыплется град из более крупных снарядов. Солдат на передовой редко предупреждали о начале артиллерийского обстрела.

Непосредственным командиром у солдат, присланных Билли на этот раз, был плотный, благодушный на вид сержант, которого звали Себастьяном. У него была кожа цвета кофе с молоком, огромный крючковатый нос и слегка раскосые глаза, которые не сочетались с остальными чертами лица. Работал он усердно и требовал того же от всего взвода. Пока они вдвоем, обливаясь потом, ставили на место тяжелые распиленные бревна, Билли с любопытством думал о том, что он за человек.

Когда очередное бревно встало как надо, оба отступили назад. К влажной коже Билли пристали липкие комки грязи. Было, наверное, два или три ночи. Билли так устал, что мог упасть и уснуть прямо здесь. Глубоко вздохнув несколько раз, он спросил: