"Северная корона". Компиляция. Книги 1-13

Уже само предложение настолько поразило Альду, что она почти поддалась слабости. В какой-то момент она готова была простить его за то, что он пошел на такое, и пощадить, не проводить через внутренний ад. Но Альда вовремя остановила себя. Если сейчас сорваться и побыть хорошей влюбленной дурочкой, между ними так и останется недосказанность – крошечная трещина, которая со временем разрастается и оборачивается непоправимой бедой.

Поэтому сегодня им обоим нужно было дойти до конца.

Альда быстро кивнула ему, говорить сейчас не хотелось. Она наклонилась вперед, прижала руки к вискам легионера, коснулась лбом его лба, закрыла глаза. Если Триан предложил такое, значит, был уверен, что все в порядке и они в безопасности в ночном саду. Поэтому Альда уверенно отпустила реальность, а вместе с ней и связь со своим телом.

Это было похоже одновременно на полет и на падение – при том, что Альда больше не существовала как создание из плоти и крови. Она была импульсом, сознанием, чужеродным элементом в огромном мире души. Триан не обманул ее, блоков и запретов не осталось. Альда легко миновала поверхностный уровень эмоций и физических ощущений, не задержалась возле мыслей настоящего момента. В прошлый раз она добралась до изломанного лабиринта ключевых воспоминаний и представлений о мире…

А теперь этого было мало. Она успела лишь заметить, что лабиринт стал целым, он больше не разваливался на части и все так же был полон комнат и сложных переходов. Здесь можно было бродить вечно, однако она не того хотела. Альда была готова зайти так далеко, как ее пустят – до финала, до предела, до самой сущности человека, который открылся ей.

Поэтому лабиринт она пролетела так же быстро, как остальные слои сознания, – и вдруг рухнула в бездну. Многие боялись Триана за это, видели в нем такое: бесконечную тьму, страшную, пульсирующую, способную все перемолоть и уничтожить. Одни сразу шарахались от нее, другие нервно посмеивались, утверждая, что это лишь маска, преувеличение, на самом деле он совсем не такой…

Но он был как раз такой. Эта бесконечная черная пустота действительно существовала в нем, бескрайняя, как космос. Абсолютная власть небытия, порождающая и пожирающая чудовищ. Здесь не было ничего, и это отсутствие смыслов давило на Альду, будто растворяло ее в себе, вынуждало бежать, пока еще не поздно. Триан не смог бы делать это осознанно – здесь даже у него не было власти. Нельзя контролировать собственную суть, она просто… просто существует. Поэтому Альде захотелось отступить, склониться перед этим страхом, а она сопротивлялась. Ей нужно было знать, нужно было понять, что скрывается здесь. Триан, которого она знала, не мог быть пустым.

Она задержалась в оглушающей, удушающей пустоте – а потом увидела. Белые всполохи, обрывки воспоминаний, отдельные образы. Картины серебром на черном. Голоса, прилетающие из бездны. Настолько важная часть его прошлого, что место ей нашлось только здесь, в небытие, в основе всего.

Белый свет бьет по глазам. Лампа, висящая над столом, ослепляет. Такая яркая… Такая и должна быть. Лампа над операционным столом, обеспечивающая свет без теней. Убийца теней.

Но тени все равно есть – рядом, движутся вокруг него. Он не может пошевелиться, что-то держит. Чувство металла на руках и ногах. Жесткий стол за спиной. Тело маленькое, слабое, смертное тело… Из глаз льются слезы. Не от слепящего света.

Силуэты будто танцуют вокруг него. Они куда-то спешат, а он смотрит не на них. Ему нужно увидеть что-то другое, скрытое за ними и бесконечно важное. Увидеть, протянуть руку, коснуться… Не получается и уже не получится. Металл держит надежно, белый свет забирает весь мир.

Откуда-то из недр темных танцующих силуэтов прилетают голоса. Чужие. Злые. Он не засыпает. Почему он не засыпает? Выводит из крови наркоз, как его учили выводить яд. Додумался все-таки, хитрый крысеныш! Что будем делать? Остановим? Подадим больше наркоза? Не надо. Продолжайте как есть. Но он же в сознании. Пусть будет в сознании. Он должен понимать, что делает себе хуже. Неповиновение будет наказано. Сопротивление неприемлемо.

Они хотят напугать его болью, и это почти смешно. Боль – его последнее благо. Если он защитит себя от боли, он как будто согласится на то, что с ним происходит. Он станет соучастником. Поэтому он готов принять все, даже то, что они считают невозможным, но сберечь свою последнюю волю.

Они и правда не останавливаются. Тело в белом свете белое. Скальпель чертит линию. Кровь кажется очень темной, почти черной. Боль все-таки благо, она как будто скрепляет его, не дает раствориться в танце силуэтов. Напоминает, что все реально.

Кровь льется на пол с каким-то оглушительным грохотом. Как водопад. Пахнет химией и металлом. На полу есть большой сток. В этой комнате никогда не происходит ничего хорошего. Возле стока кровь вихрится водоворотами и исходит алой пеной. Внутри появляется чувство пустоты и потери. Дальше будет хуже, приближается момент неизбежного, и он не выдерживает…

Детский голос, незнакомый, беспомощный, кричит «Не надо!». С отчаянием, на которое не способны даже потерявшие все старцы. Никто не слушает. Все продолжается.

И вот его больше нет. Его тело – боль, она стала слишком абсолютной, уволакивающей к себе и растворяющей. Превращающей плоть в болотную воду. Но это не так уж важно. Потеря больше, чем страдание тела. Его больше нет как отдельного «я». Темнота поселилась в нем и все забрала. Он рассыпался, распался, и нет уже смысла ни в чем. Он жив, но не существует. Не-бытие, с которым невозможно справиться. Ничто. Ничтожество. То, что было создано, а потом разрушено безвозвратно.

Кажется, что так будет всегда. Среди боли и тьмы есть место лишь ожиданию смерти. А потом бездна вдруг рассекается единственной искрой света. Свет – это идея, пока еще над смыслом. Он тянется к ней, как к путеводной звезде. Он ищет ее смысл и находит.

Месть.

Вот единственное, что еще имеет значение. Собрать боль и вернуть ее создателям. Заставить их понять, что они натворили. Месть важна, она достойна того, чтобы пойти за ней – и он идет. Мести нужен исполнитель, и он собирает себя из небытия. По крошечным раздробленным осколкам, но собирает. Осколки в грязи, на них боль и кровь, однако это не так уж важно. Спустя миллиарды световых лет человек, который будет творить месть, обретает форму.

Он становится основой, на которой строится все остальное. Навыки, привычки, опыт. Умение говорить правильные слова. Улыбки и взгляды. За всем этим по-прежнему пустота, внутри которой белая звезда мести, но это мало кто поймет.

Смысл, обретенный в пустоте, удерживает его целым, оправдывает любые его действия. Он учится играть по правилам. Он владеет искусством обмана. Он кивает, когда они говорят, что эксперимент удался. Выполняет задания. Задания безумны? Не страшно. Если ему скажут выстрелить себе в голову – он сделает. И делает. Он умеет восстанавливать тончайшие, самые совершенные ткани. Боль и страдание так привычны, что ими невозможно отпугнуть. Смирение – лучшее топливо для обмана, делающее его безупречным. Он должен угодить тем, кого собирается однажды убить.

Но не слишком угодить, нет. Он обязан стать хорошим для них, но не лучшим. Показать, что цель не оправдывает средства. Гарантировать, что танец теней у белой лампы операционного стола не повторится и никто не растворится в бездне. Эксперимент все-таки признан неудачным. Очень жаль. Ищите новые пути, а этот пусть живет, что уж теперь…

Ложь не порочна. Любые действия оправданны. Все очень просто: он собирается отомстить. Жить после этого он не собирается. И даже месть не доставит ему удовольствия, это просто необходимость, придающая его существованию хоть какой-то смысл.