Северная симфония
Шрифт:
Как часто он стоял над трупом лесного бородача с лошадиным туловищем, не будучи в силах позабыть ее.
Еще с конца копья сочилась алая кровь, а он кричал в лесных чащах над ручьем: «О, если б мне увидеть ее и загладить прошлое…»
И откуда-то издали приближался ропот. Ропот Вечности… Где-то трогались лесные вершины и можно было слышать: «Ты увидишься, но прошлого не загладишь, пока не придет смерть и не покроет тебя хитоном своим…»
Холодная струйка ручья, наскочив на подводный камень, журчала: «Безвременье…»
Скоро
А у трона юная повелительница говорила новые речи: «Ныне я принесла свет с вершин…
«Пусть все просветятся, и никто не останется во тьме…
«Прежде вас звали на вершины за счастьем, а теперь я его даром даю вам!
«Идите и берите…»
Так она говорила в снежно-сверкающих ризах и в алмазной короне, улыбалась особенной улыбкой… чуть-чуть грустной…
В голосе ее был вздох прощенья после бури, а в изгибе рта – память об угасшем горе…
Подходили рыцари, закованные в броню, преклоняли колени на ступеньках трона, держа в руках свои пернатые головные уборы.
И всякому она протягивала руку, белую, как лилия, ароматную, и он прикладывал ее к устам.
Всякому улыбалась.
Но вот преклонил колени молодой красавец, смотревший на королевну глазами, темными, как могила.
Он испуганно помертвел.
И все заметили, что и она чуть-чуть бледнела и улыбка сбежала с малиновых уст.
Потом она холодно протянула ему руку.
Мимолетное облачко грусти и невыразимой нежности затуманило ее взор, когда он склонил пред ней буйную голову.
А когда он взглянул на нее, ее взор снова покрылся налетом равнодушия.
И рыцарь вышел из тронной залы, пошатываясь, и никогда не возвращался обратно.
А прием продолжался… Рыцари, закованные в броню, преклоняли колени пред троном, держа в руках пернатые уборы.
И заря, падая сквозь высокие готические окна, горела алым блеском на их панцирях.
Молодой рыцарь вернулся из далекого, северного города. Он проводил дни и ночи в приюте уединений.
Тут бил фонтан. Холодные струи разбивались о гладкий мрамор.
Казалось, шумели бледным, фонтанным утром. Разражались задушевным смехом.
Это были только холодные струи.
Из колодезной глубины кивал ему грустный лик – пережитое отражение.
Он шептал: «Милая, я знаю – мы еще увидимся, но только не здесь.
«Я знаю – мы увидимся… Время нас не забудет!
«Где же это будет?»
Так он предавался мечтам, а струи в печали шептали: «Это будет не здесь, а там…»
Однажды рыцарь услышал за спиной шорох одежд; это стояла задумчивая женщина в черном: в ее глубоких очах отражалась бездна безвременья.
И он понял, что это – смерть.
Она склонилась над сидящим, накрывала черным плащом. Повела в последний приют.
Шли они вдоль берега реки. У ног их катились свинцовые волны.
Как
паруса, надувались их черные, ночные плащи под напором северного ветра.Так шли они вдоль речного берега на фоне золотого рассвета.
С этого дня рыцарь пропал. Потом говорили про памятное утро.
Этим утром видели скелета.
Он тащился к замку на заре, шурша омертвевшими листьями.
Он прижимал к ребрам скрипку, и визгливый танец смерти, слетая со смычка, уносился в осеннюю даль.
Пролетали холодные облака. Облетала лесная заросль.
У серебряного ручейка отдыхал сутулый колосс. Он сидел, подперев рукой громадную голову. Горевал о годах… минувших…
Он был одинок в этом мире. Ведь он был только сказкой.
Глубоко вздыхал сутулый гигант, подперев рукой громадную голову…
…Холодная струйка ручья прожурчала: «безвременье…» Над водой показалась беспечная головка речной жительницы…
…Она плескала и плавала… Удивленно улыбалась. И смеялась звонко, звонко… Уплывала вдоль по течению…
И сутулый гигант горько покачал старинной головой. И долго сидел в задумчивости…
Потом он стал бродить над лесными вершинами, одинокий, непонятный…
Было тихо…
…Холодная струйка… прожурчала: «безвременье…»
Вечно юная, она сидела на троне. Кругом стояли седые рыцари, испытанные слуги.
Вдруг заходящее солнце ворвалось золотою струей. И грудь повелительницы, усыпанная каменьями, вспыхнула огоньками.
С открытой террасы влетела странная птица. Белая, белая. И с мечтательным криком прижалась к ее сверкающей груди.
И все вздрогнули от неожиданности: в ясном взоре птицы белой трепетали зарницы откровений. И королевна сказала: «Она зовет меня за собой… Я оставлю вас для Вечности!»
Так сказав, она тихо протянула руку к самому старому рыцарю, закованному в броню, и слезы, как жемчуг, катились по старым щекам его.
Опираясь на эту руку, она сошла с трона и, сходя, послала воздушный поцелуй опечаленным рыцарям.
Она вышла на террасу. Смотрела на белую птицу, указывающую ей путь. Медленно скользила вперед, поддерживаемая ветерком.
Она смеялась и шептала: «Я знаю».
Опечаленные рыцари стояли в зале, опершись на мечи, склонив пернатые головы… И говорили: «Неужели должны повториться дни былых ужасов!..»
Но тут вспыхнул пустой трон белым сиянием, и они с восторгом глядели на сияющий трон, улыбаясь сквозь слезы заревыми лицами, а самый старый воскликнул: «Это память о ней!»
«Вечно она будет с нами!..»
Была золотая палата. Вдоль стен были троны, а на тропах – северные короли в пурпуровых мантиях и золотых коронах.
Неподвижно сидели на тронах – седые, длиннобородые, насупив косматые брови, скрестив оголенные руки.
Между ними был один, чья мантия была всех кровавей, чья борода всех длинней…