Северная симфония
Шрифт:
Перед каждым горел светильник.
И была весенняя ночь. И луна глядела в окно…
И вышли покорные слуги. На серебряных блюдах несли чаши с пьяным вином. Подносили пьяное вино северным королям.
И каждый король, поднимаясь с тяжелого трона, брал оголенными руками увесистую чашу, говорил глухим, отрывистым голосом: «Слава почившей королевне!..»
Выпивал кровавое вино.
И после других поднялся последний король, чья мантия была всех кровавей, чья борода всех белей.
Он глядел в окно, а в окне
Он запел грубым голосом, воспевая жизнь почившей королевны…
Он пел: «Пропадает звездный свет. Легче грусть.
«О, рассвет!
«Пусть сверкает утро дней бездной огней перламутра!
«О, рассвет!.. Тает мгла!..
«Вот была и нет ее… Но знают все о ней.
«Над ней нежно-звездный свет святых!»
И подхватывали: «Да пылает утро дней бездной огней перламутре-…
– вых»…
Так шумел хор северных королей.
И пока бледнела ночь, бледнели и гасли светильники, а короли расплывались туманом.
Это были почившие короли, угасавшие с ночью.
Дольше всех не расплывался один, чья мантия была всех кровавей, чья борода всех длинней…
Бледным утром на горизонте разливались влажные, желтые краски. Горизонт бывал завален синими глыбами.
Громоздили глыбу на глыбу. Выводили узоры и строили дворцы.
Громыхали огненные зигзаги в синих тучах.
Бледным утром хаживал среди туч великан Риза.
Молчаливый Риза опрокидывал синие глыбы и шагал по колено в тучах.
В час туманного рассвета сиживал у горизонта на туче, подперев безбородое лицо.
Беззвучно смеялся Риза каменным лицом, устремляя вдаль стеклянные очи.
Взметывал плащ свой в небеса и пускал его по ветру.
Задвигался синими тучами. Пропадал, сожженный солнцем…
Четвертая часть
Справа и слева были синие, озерные пространства, подернутые белым туманом.
И среди этих пространств подымались сонные волны, и на сонных волнах качались белоснежные цветы забвения.
Знакомые лотосы качались над водой, и над озерной глубью неслись странные планетные крики.
То кричали незнакомые птицы, прильнув белой грудью к голубым волнам.
На островках и близ островков отдыхали в белых одеждах и с распущенными волосами, словно застывшие. С чуть видным приветом кивали тревожным птицам. Встречали прилетающих братьев в последней обители.
А на ясном горизонте высился огромный сфинкс. Подъяв лапы, ревел последний гимн бреду и темноте.
Белые мужчины и женщины следили истомленными очами, как проваливался последний кошмар. Сидели успокоенные, прощаясь с ненастьем.
Неслись глубокие звуки и казались песнью звездных снов и забытья: это лотосы плескались в мутной влаге.
И когда рассеялись последние остатки дыма и темноты, на горизонте встал знакомый и чуть-чуть грустный
облик в мантии из снежного тумана и в венке из белых роз.Он ходил по горизонту меж лотосов. Останавливался, наклонив к озерной глубине прекрасный профиль, озаренный чуть видным, зеленоватым нимбом.
Ронял розу в озерную глубину, утешая затонувшего брата.
Поднимал голову. Улыбался знакомой улыбкой… Чуть-чуть грустной…
И снова шел вдоль горизонта. И все знали, кто бродит по стране своей.
Тянулись и стояли облачка. Адам с Евой шли по колено в воде вдоль отмели. На них раздувались ветхозаветные вретища.
Адам вел за руку тысячелетнюю морщинистую Еву. Ее волосы, белые, как смерть, падали на сухие плечи.
Шли в знакомые, утраченные страны. Озирались с восторгом и смеялись блаженным старческим смехом. Вспоминали забытые места.
На отмелях ходили красные фламинго, и на горизонте еще можно было различить его далекий силуэт.
Здесь обитало счастье, юное, как первый снег, легкое, как сон волны.
Белое.
В голубых небесах пропадали ужасы.
Иногда на горизонте теплилось стыдливое порозовение, как благая весть о лучших днях.
Здесь и там на своих длинных, тонких ногах дремали птицы – мечтали. Иногда мечтатели расправляли легкие крылья и, сорвавшись, возносились.
Резкими, сонными криками оглашали окрестность.
И там… в вышине… сложив свои длинные крылья, неслись обратно в холодную бездну забвения.
И от этих сонных взлетов и сонных падений стояли еле слышные вздохи…
Ах!.. Здесь позабыли о труде и неволе! Ни о чем не говорили. Позабыли все и все знали!
Веселились. Не танцевали, а взлетывали в изящных, междупланетных аккордах. Смеялись блаженным, водяным смехом.
А когда уставали – застывали.
Застывали в целомудренном экстазе, уходя в сонное счастье холодно-синих волн.
По колено в воде шла новоприобщенная святая.
Она шла вдоль отмелей, по колено в воде, туда… в неизведанную озерную ширь.
Из озерной глубины, где-то сбоку, вытягивалось застывшее от грусти лицо друга и смотрело на нее удивленными очами.
Это была голова рыцаря, утонувшего в бездне безвременья… Но еще час встречи не наступил.
И спасенный друг чуть грустил, бледным лицом своим опрокидываясь в волны, и его спокойный профиль утопал среди белых цветов забвения.
Кругом и везде было синее, озерное плесканье.
Был только один маленький островок, блаженный и поросший росистой осокой.
На востоке была свободная чистота и стыдливое порозовение. Там мигала звезда. Отражалась в волнах и трепетала от робости.
Это была Вечерница.
С севера несся свежий ветерок.
А вдоль западного горизонта пропадали пятна мути. Тянулись и стояли кудрявые облачка. Это были сонные тайны.
И плыла тайна за тайной вдоль туманного запада.