Северные амуры

Хозяин и гость увели коня во двор, бросили ему охапку сена.

— Но как же ты изменился! Возмужал, не постарел, а возмужал. И в лице строгость.

В избе жарко зашумел самовар. Гость вынул из котомки кулечки с конфетами из оренбургских кондитерских лавок, пряники, печенье.

— Вашим деткам, дорогие мои!

Сахиба застеснялась:

— Ой, зачем так много?

Из-за занавески уже показались детские носы, сверкнули любопытные глазенки. Буранбай позвал ребятишек, щедро одарил их лакомствами, и те, не чуя ног от радости, выскочили с визгом на улицу.

Хозяин же тем временем погрузился в трудные размышления. Он сопел, чесал затылок и бросал на гостя и на жену унылые взгляды.

— Надо бы соседей по обычаю пригласить, чтобы гостя показать, — нерешительно произнес наконец он.

У башкир так издавна ведется. Гость пожаловал — зови соседей, кидай на праздничную скатерть и печеное, и вареное, и жареное. Последнюю овцу хозяин зарежет, чтоб соседи наелись до отвала, пускай даже завтра — зубы на полку. Сегодня застолье — ешь, пей, веселись, а потом вся надежда на Аллаха… Не Янтурэ первым в ауле должен нарушать вековечный обычай. Он — башкир, настоящий башкир.

— А чего спрашивать? — удивилась жена. — Гостем надо хвастаться перед всей деревней.

— Тут другое дело… Не повредить бы Еркею.

— Да разве это грешно — созвать соседей? — пожала плечами Сахиба.

— Подожди, эсэхе, — сердито осадил ее хозяин. — У Еркея есть враги. Вот я и опасаюсь, не случилось бы беды. Если Еркей в бегах, то, может, лучше принять его тайно? Языка моей жены не страшись, — заверил он гостя. — Она, конечно, баба, но держать язык за зубами умеет. Надежнее любого мужика. Режь на куски — не пикнет.

— Да ну тебя, атахы, — сконфузилась хозяйка и ушла за занавеску.

Гость отпираться не стал, поблагодарил хозяина за догадку:

— Агай, ты будто насквозь видишь, что к чему. Я и вправду должен скрываться от людей, даже от земляков. Но что поделаешь, стосковался по родному краю и не утерпел.

— Ладно, братец, не надо лишних слов, ты наш желанный гость. А где же ты сейчас проживаешь?

— На кордоне.

— М-м-м, далеко!.. — Хозяин задумался. — Говорят, что появился замечательный кураист Ялан-Еркей. Ты с ним не встречался?

— Еще бы не встречаться, если я и есть Ялан-Еркей! — расхохотался гость.

— Ты-ы-и?!

— Вот именно!.. Довелось мне жить в бурзянских аулах, там много кураистов и, добавлю, отличных музыкантов! И все зовутся Еркеями. А меня прозвали, чтобы не запутаться, Ялан-Еркеем, степным Еркеем.

— Ишь ты-ы-и! Выходит, и песня «Ялан-Еркей» твоего сочинения? — продолжал изумляться хозяин.

— Вот именно, мое собственное произведение.

— И-и-и!.. Может, ты не поверишь, но у нас нет дома, где бы не пели эту задушевную песню.

— Отчего не поверить? Верю!

— А с Буранбаем встречался?

— Нет.

— Что ж ты, братец! — упрекнул хозяин. — Его песни у нас тоже славятся. И молодые, и люди в годах, слушая его песни, то смеются, то плачут… Ты, кустым, постарайся с ним встретиться. Он, мне говорили, из военных.

— Буду в Оренбурге — поищу, — ухмыльнулся гость. — А ты, агай, скажи мне, где Салима? Мне надо обязательно ее повидать. Ради нее и приехал.

— Разве не женился?! — ахнул Янтурэ.

Из-за перегородки выглянула хозяйка — значит, подслушивала.

«Что за непонятный гость! Все у него не так, как у добропорядочных людей».

— Знаешь, не лежит сердце ни к одной. Сватали и красивых, и разумных, и с приданым. Не могу забыть Салиму.

— Тебе ведь тридцать стукнуло?

— Через три года стукнет.

— У меня-то в твои годы сколько было ребятишек, что гороха!

— Тебе повезло — суженая родилась, выросла в соседнем доме. И какая достойная! — искренне сказал гость.

За перегородкой звякнула чашка…

Янтурэ поудобнее уселся на нарах и вполголоса, осторожно подбирая слова, начал:

— Салима долго тебя, братец, ждала. И меня о тебе расспрашивала. А молва пошла по аулам и до Шонкара докатилась — утонул, дескать, в Хакмаре. Сильно убивалась, конечно, бедняжка… Ну, братья настояли на своем — выдали замуж. А что ей оставалось делать? Косою удавиться? Знаешь старшего сына Мухаматши-бая?

— Ахматуллу?

— Да.

— Э-э-эх, — застонал Буранбай и закрыл лицо шапкой.

Сахиба не выдержала, выскочила, раздвинув занавеску:

— Не рви, атахы, сердце гостю!

— Не стану же я его обманывать…

— Спасибо, Сахиба-енгэй [11] , но лучше сразу все узнать, — сказал Буранбай и решительно встал, шагнул к порогу. — Я должен ее увидеть немедля!

— Погоди! — вцепился в него хозяин. — Ты погубишь и ее и себя!.. Нельзя же самому совать голову в петлю! Надо устроить все с верным расчетом.

— Когда же кончится власть денег? — спросил и его и себя гость.

«Никогда!..» — подумал Янтурэ и трезво напомнил:

— Учти, за твою голову была обещана награда — триста рублей.

11

Енгэй — жена старшего брата; обращение к женщине, старшей по возрасту.

— И нашлись бы башкиры, которые польстились бы?

— Люди разные, кустым. Как поручишься за каждого? Есть и такие изверги, которые за крупные деньги не пощадят отца-мать! Бедняки бескорыстнее, честнее рвущихся к богатству. Бедняк и под пыткой не выдаст.

Рассуждения хозяина были разумными.

За окном послышались голоса. Сахиба заглянула и сказала безрадостно:

— Старики идут.

По лицу Янтурэ скользнула дымка недовольства, но всего лишь на мгновение: надо встречать — обычай.

— Держись настороже, помалкивай, где живешь, куда едешь, — посоветовал он Буранбаю и с почтительными поклонами вышел на крыльцо. — Милости просим, аксакалы! Проходите, гости дорогие! Ко времени пожаловали. Сам собирался вас звать, да запоздал, извините. А у меня гость желанный! Кунак! Еркей, музыкант и певец, заглянул проездом.

Старики с величественным видом, чинно, неспешно ступили в горницу.

— Ас-салямгалейкум!

— Вагалейкумассалям, достопочтенные аксакалы, — низко поклонился им гость.