Северные амуры

Кудряшов, надеясь, что все улики против общества и лично его, Петра Михайловича, уничтожены, решил передохнуть.

Гроза не миновала, но и не приближалась, а предгрозье не исчезало никогда… И Петр Михайлович выехал в Шестой кантон по служебной надобности, но попутно собирался в башкирских аулах записывать былины, легенды, байты, песни.

Удивительно!.. Едва пара казенных лошадей вывезла кошевку за городскую заставу, едва вокруг раскинулись волнистые, с сине-фиолетовыми впадинками, снега с примороженной прочной коркой, едва он вдохнул чистый морозный воздух, как улетучились все заботы, тревоги, тяготы и сердце забилось успокоенно, умиротворенно.

Степная снежная тишина была величественной и беспредельной.

За весь день пути ему не встретился ни один путник, лишь резвые кони догнали и перегнали обоз порожняком, возвращавшийся, видно, из города, куда купцы возили шерсть. Если в степи жизнь, казалось бы, замирала, то в перелесках копошились с бодрым пересвистом птицы в ветвях сосен, елей, вылущивая из шишек семена.

Вечером подъехали к деревне, и Кудряшов велел остановиться у дома старшины, надеясь, что у того горница почище, потеплее, но сколько ямщик ни петлял по порядку, отличить одну избу от другой не мог — все покосившиеся, с ободранными крышами, в окнах бычьи пузыри вместо стекол, у иных хибар и заборов не осталось — растащили на дрова.

«Сколько налогов платят башкиры, и праведных и неправедных, чаще всего придуманных чиновниками — грабительских! Додумались хищники из окружения Эссена собирать налог с труб чувалов, с железных наконечников охотничьих стрел! А во время Отечественной войны с Наполеоном какие только щедрые посулы не раздавались царскими генералами башкирским казакам, призванным защищать Россию от французского нашествия!.. И — обманули бесстыдно, нагло. А сколько башкирских казаков похоронено в безвестных братских могилах на европейских полях!.. Пройди по избам — всюду вдовы, сироты. Деревня неграмотная, невежественная, голодающая…»

Две недели Кудряшов кочевал по аулам и, уладив все дела, вернулся домой с богатым «уловом» башкирского народного творчества — папки так и разбухли от мелко исписанных бумаг.

Мать всплакнула от радости. Сперва отправила ненаглядного сынка в баню, потом попотчевала его отменным обедом, чаем с липовым медом и, сидя у самовара, глаз не спускала с Петеньки.

— Маменька, — возбужденно рассказывал Петр Михайлович, — я записал уйму сказаний о войне с французами, о подвигах джигитов, но вот что самое примечательное: всюду славят турэ Кахыма! Он истинный герой войны, он великий батыр. И вот я сейчас подумываю: в самом деле, как нам всем — и башкирам, и русским — не хватает такого образованного, с военной подготовкой, с таким, так сказать, авторитетом человека, каким был Кахым!.. Он нужен не только башкирам, но и нам, просветителям народа.

После обеда Кудряшов отдохнул, решив на службе в тот день не появляться, а вечером при свете свечей прочитал матушке легенду о былой войне. Та иногда клевала носом, но увлеченный Петр Михайлович не замечал этого и вдохновенно читал свои записи:

— В разных аулах рассказывают по-разному, со временем я объединю все варианты в единый свод… Значит, французский царь напал на Россию, занял множество городов, подошел с войском к Москве. Москвичи с плачем, со стенаниями погрузили добро на арбы, на повозки, на тележки и пошли из города в изгнанье.

Русский царь приуныл, не зная, что предпринять, но к нему во дворец пришел молодой башкирский джигит. «Царь-государь, — сказал он, — не тужи: башкиры поднимутся на войну, они не бросят русских в беде…» Поехал за Волгу, кликнул клич: «Подымайтесь на борьбу!» Губернатор-князь ездил по аулам, читал царский манифест, но его и не слушали: «Сами знаем, что делать!» Подковывали коней, точили сабли и копья, калили стрелы, гнули луки, варили корот, вялили мясо, шили чекмени и шапки. Самых смелых, сильных, умных поставили полковниками, тысяцкими, сотниками. От мала до велика вышли провожать — девушки дарили суженым шитые шелками кисеты, матери пришивали к чекменям сыновей серебряные монеты, чтобы разлука была покороче.

Шли башкирские сотни с Урала, Ирэндека, Ямантау, Нугуша, Узяна, Базы, Демы, Сима. Соединились в Кангаке, выбрали воеводой турэ Кахыма, а тысяцким — Буранбая.

А за башкирским войском пошли мишары, тептяры, марийцы, калмыки, киргизы, черкесы.

Заиграли кураи, домбры, грянули дружно джигиты походную [51] …

В дверь бешено заколотили и кулаками, и сапогами.

— О господи, да кто это? — ахнула матушка.

Кудряшов пошел отомкнуть дверь, пахнуло стужей, вошли жандармы:

51

Эту башкирскую легенду о Кахыме П. М. Кудряшов перевел на русский язык прозой.

— Господин Кудряшов, по предписанию генерал-губернатора вы арестованы.

Обыск, хотя и перевернули все вверх дном, раскидали книги, распотрошили ящики письменного стола, не принес жандармам никакого трофея: антимонархических, революционных материалов не обнаружено.

И все же офицера-юриста со споротыми с мундира и шинели эполетами увели.

В опустевшей квартире рыдала неутешная мать.

Третья неделя заточения пошла в одиночной камере, когда надзиратель, горлопан с длинными руками и пудовыми кулачищами, подошел к окошечку в двери, заорал: «Отойди от окна!», а затем торопливо, непрерывно озираясь, чтобы не застукали, зашептал:

— Петр Михалыч, всего арестовано свыше восьмидесяти человек вашего общества, при обысках ничего предосудительного не обнаружено, все отрицают принадлежность к тайной организации. Прокурор Эссен в ярости и растерянности. — И, рявкнув напоследок: — Не возражать!.. — отошел.

«Вот почему меня еще ни разу не вызывали на допрос!.. Счастье, что своевременно уничтожили все документы».

Утром в камеру вошел начальник тюрьмы.

— Мне надоело сидеть здесь без всякой вины! — закричал Кудряшов. — Почему не вызывают к следователю? К прокурору? Это бесправие — гноить безвинного в темнице.

— Заключенный, не скандальте, вам же хуже будет, посадим в карцер, а там печки нету, — лениво промолвил начальник и ушел, не заглядывая в соседние камеры.

А днем опять прильнул к двери надзиратель, для порядка заорал, застучал сапогами и шепнул быстро:

— Петр Михалыч, вы знаете башкирского есаула Буранбая?

— Встречался. Выпустили его?

— Какое!.. Толкуют, будто и он вовлечен вами в тайное общество. Якобы хотел убежать из тюрьмы к верным ему джигитам и поднять восстание.

— Ничего этого не было. Бабушкины россказни, — решительно возразил Кудряшов, опасаясь откровенничать с неизвестным тюремщиком: он и добрый, и сострадательный, но мало ли что… На ответственности Петра Михайловича, на совести его много людей, судьбами коих он не собирался зря рисковать.

Еще один месяц прошел в темном, сыром, как подвал, тюремном закутке. Кудряшова на допрос так и не вызывали, напрасно он бушевал, начальник тюрьмы при посещении узника угрюмо отмалчивался.

И вдруг Кудряшова и арестованных по делу тайного общества выпустили из-за отсутствия состава преступления.