Северные амуры

— Буранбай-агай, мы тебе верим.

Перовский решил, что пришел час проявить милосердие, сказал мягко:

— Сами наказывайте смутьянов! Мои чиновники и офицеры вмешиваться не будут. Вам дана власть, вот вы ее и употребите с умом, на благо земляков. — Пристально оглядел башкир, спросил: — Кто участвовал в войне против французов?

— Я участвовал, — выпрямившись, браво отрапортовал высокий казак с седыми усами.

— И в Париже был?

— Так точно, и в Париже, и в Берлине.

— Отчего же боевой башкирский казак так и остался рядовым казаком? — возмутился губернатор. — Почему не повысили тебя в звании? Это несправедливо!.. Назначаю тебя сотником. А наведешь порядок у себя и у соседей, назначу старшиной юрта.

Джигит щелкнул каблуками, рявкнул, вспомнив военную свою молодость:

— Рад стараться, ваше превосходительство!

— Ну а теперь пообедаем, — сказал радушно Перовский и велел хозяину дома, начальнику кантона, раскинуть на нарах скатерти.

За трапезой Василий Алексеевич благодушно беседовал с приглашенными, при помощи своего постоянного переводчика или Буранбая расспрашивал о налогах, недоимках, пастбищах, обещал лично рассмотреть все жалобы, и в первую очередь из неспокойных ныне аулов.

«Усмирять башкир будем властью и плетками самих же башкир-начальников!» — хитро прикидывал генерал-губернатор.

После трапезы он с миром и благостными напутствиями отпустил джигитов и в ночь с двумя сотнями казаков выехал во Второй кантон Пермской губернии. И там ему удалось быстро справиться с недовольными, с крикунами, смутьянами, договорившись со старшинами юртов, с есаулами, аксакалами, обещав снять недоимки и выделить новые участки кочевья. А позади военного генерал-губернатора стояли начеку башкирские казаки с пиками, копьями, саблями, но — возблагодарим Аллаха! — до свирепой расправы с крестьянами дело не дошло.

Военному министру 10 августа 1835 года Перовский написал:

«…Междоусобную ненависть, долженствующую произойти из сего в башкирских кантонах, почитаю я важнейшим залогом будущего спокойствия для защиты края».

Разжигая эту междоусобную ненависть, губернатор прибыл в Бирский уезд, где топтался большой башкиро-мишарский казачий отряд, а командир его Циолковский не знал, как поступить — то ли стрелять, то ли ждать, когда начнут стрелять сами бунтовщики. И в пути, и в Бирском уезде Перовский вызывал к себе старшин юртов, есаулов, урядников — башкир, сразу же повышал в звании, особо щедро отваливал чины ветеранам Отечественной войны, но требовал, чтобы они сами наказывали заправил смуты. А несговорчивых, не поддающихся на посулы приказывал пороть плетками. Мулл, вдохновителей беспорядков, самолично лишал сана и просил уфимского муфтия прислать нового священнослужителя, посмирнее, посговорчивее.

К концу августа вся Башкирия затихла. Пособники генерал-губернатора ликовали, а мятежные головы, страшась предательства, затаились.

И все это время при Перовском состоял верным глашатаем покорности царским властям Буранбай. При встречах со старшинами, на деревенских сходках он, прославленный сэсэн, герой Отечественной войны, по-башкирски вразумительно, терпеливо растолковывал соотечественникам, что бунтовать бессмысленно — кровь прольется, а выгоды народ не получит.

Генерал-губернатор с почетом, с благодарностью проводил Буранбая домой, наградил его деньгами и отбыл победителем, миротворцем в Оренбург.

А у Буранбая в душе поселилась безысходная тоска. Когда-то он пылко клялся жизнь отдать борьбе за свободу своего народа, а теперь превратился в прямого помощника генерал-губернатора, в предателя.

«Поддался сладким речам Василия Алексеевича, его похвалам — как же, спас молодого офицера Перовского на поле Бородина! — и не раскусил его хитрой игры, а когда спохватился, то на разрыв с ним не рискнул, промолчал, оправдываясь, что не хочет лишних жертв… И башкиры от меня отшатнутся, заклеймят меня изгоем. Нет, это не жизнь, а прозябание. Уж лучше снова в зиндан вернуться. Счастлив Кахым, что умер сразу же после победоносной войны. Сейчас он погиб бы в отчаянной схватке с войсками Перовского…»

22

Из Оренбурга, из губернаторского дворца, Перовский зорко — коршуном — следил за положением в безбрежном крае.

Беспорядки прекратились. Исподтишка кое-кого из видных бунтовщиков, даже раскаявшихся, изымали, волокли в тюрьму, отправляли по этапу в Сибирь. Но Василий Алексеевич добивался установления порядка твердого, неукоснительного и по возможности разумного. Было приказано сшить всем башкирским казакам белые черкески. Права башкирских офицеров и урядников были расширены.

В кантонах помимо начальников появились попечители и стряпчие, принимавшие участие в управлении, и на эти должности, весьма хлебосольные, назначали башкир. Командиры башкирских казачьих бригад, стоявших на границе, одновременно назначались начальниками дистанций, а ведь это сулило повышение жалованья.

Василий Алексеевич выискивал способных молодых башкир, приближал их к себе, назначал чиновниками губернской канцелярии, посылал в кантоны на ревизии, на разбор кляузных дел и жалоб.

Башкиры башкирами, но опора-то в русском Особом оренбургском корпусе, Перовский добрался и до него — старичков-генералов отправил на покой, смело выдвинул на их должности молодых офицеров. Сам следил за кормежкой рядовых солдат, требовал, чтобы щи были наваристыми, а каша — с маслом.

Постоянно Василий Алексеевич занимался хозяйственными делами богатейшего и, увы, одновременно бедствующего края. Беспощадно штрафовал лесопромышленников за хищную рубку лесов, особенно по берегам рек. Когда из этих штрафов собралась изрядная сумма денег, основал в Стерлитамакском уезде школу пчеловодства, учебную пасеку, завод по перегонке меда, по выпуску знаменитого башкирского сотового липового меда. В Черниговскую губернию были отправлены молодые башкирские парни — пусть там подучатся у тамошних украинских пчеловодов, станут мастерами своего сладкого и целительного ремесла: от скольких же болезней излечивает мед!.. Неподалеку от Оренбурга, в ауле Исянгулово, на слиянии рек Ташлы и Яик построили кожевенный завод.

Словом, задора, умного расчета, деловитости Василию Алексеевичу не занимать!.. Настал день, когда пора было позаботиться и о себе: верстах в ста двадцати от Оренбурга, на берегу реки Хакмар построил большой бревенчатый дом, истинный дворец, а за ним разбили по плану губернатора сад с цветниками, теплицами, оранжереями.

На новоселье Перовский пригласил начальников кантонов, старшин юртов, офицеров башкирских казачьих полков, а любимца своего Буранбая попросил собрать лучших кураистов.

У входа в двухэтажный, сложенный из отборных, в два обхвата, с янтарными капельками душистой смолы на боках бревен дом гостей встречал сам хозяин в мундире, с лихо закрученными усами, с задорным блеском глаз. Сначала он показал богато украшенные, с мебелью красного и черного дерева, привезенной из столицы по его заказу, комнаты первого этажа, затем провел приглашенных в двухсветный зал второго этажа, широкий, как площадь. На полу зала были раскинуты ковры, подушки, на праздничных скатертях уже поставлены кувшины и бутылки с горячительными напитками, закуски.