Северные новеллы

Птицы были яростной белизны, как иней в солнечных лучах, как расплавленный металл. А длинная шея, голые ноги и второстепенные маховые перья — чернее дегтя, чернее самой темной ночи. Гениальный художник — природа — прихотливо бросил в это классическое, строгое и холодное сочетание маленькую деталь, легкий мазок: аккуратную длинно клювую головку

венчала красная шапочка.

Я насчитал их семь пар. Самки внешне ничем не отличались от самцов. Птицы занимались очень прозаичным делом, расхаживали по болоту, отыскивали, хватали клювами и заглатывали небольших лягушек, но в каждом движении танчо, в наклоне шеи, повороте головы было столько грации! Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп — передвигаясь, били они по водяным оконцам лапками. Вот, оказывается, кто рождал эти звуки.

Я лежал, затаив дыхание, унимая расходившееся сердце, потому что ближайший журавль расхаживал в десяти метрах от меня. Если бы не широкий венок из орешника, скрывающий голову, лицо, плечи и часть спины, я бы, безусловно, был обнаружен птицами.

В левую бахилу затекла вода, остро пахнущая болотная жижа холодила грудь и живот, но я не сделал ни единого движения, боясь вспугнуть осторожных птиц. И великое терпение мое было вознаграждено. То, что я увидел, верно, не забуду до конца дней своих. Такое невозможно забыть. Мне часто вспоминается болотистая низинка возле василькового Амура, тяжелый запах мари, осевшие сугробы туманов и танцующие птицы, словно слетевшие с яркой японской акварели...

Парочка журавлей, что кормилась слева от меня, супруг и супруга, может, жених и невеста, неожиданно оставила в покое лягушек. Они повернулись друг к другу. Он или она, уж не знаю, видно, он, потому что обычно первым начинает танец самец, вытянул шею к груди подруги. Его головка с красной шапочкой начала плавно опускаться и вновь подниматься; шея извивалась черной змеей. Приглашение к танцу? Возможно. Но самка этого не поняла и удивленно косила на партнера глазом. Тогда самец, приседая на длинных ногах, заходил кругами, все быстрее и быстрее; выброшенные крылья взлетали и с хлопком опускались. Он танцевал, иначе не назовешь эти выверенные движения; каждое па было доведено до совершенства.

Неожиданно самец остановился напротив подруги, как бы спрашивая: «Ну, дошло, душа моя? Я приглашаю тебя на танец». И птицы вместе запрыгали вверх и захлопали крыльями. И длилось это довольно долго. В прыжке они одновременно резко распрямляли согнутую левую ногу, а на вершине сложной фигуры непременно выбрасывали крылья, на мгновение замирая в воздухе.

Краем глаза я увидел: все журавли оставили трапезу, с напряженным вниманием следили за танцующей парой, и при этом каждая птица заметно приседала и покачивалась. Так человек, наблюдая лихой пляс, невольно притопывает в такт ногой или поводит плечами.

Но вот птицы вновь остановились друг против друга. Я подумал, что танец окончен, и ошибся. Они начали иную фигуру. И самец и самка вытянули шеи к небу, а головки, напротив, опустили, направив клювы в землю. Красные шапочки смотрели друг на друга: чья краше? Потом, дрогнув крыльями, устремили клювы в небо и резко, гортанно прокричали. Повторили эту вторую фигуру вновь. И опять вернулись к первой: начали взлетать, хлопать крыльями, выбрасывая согнутую левую ногу, замирали в воздухе. Теперь они, опустившись очередной раз на землю, зачем-то подхватывали клювами то веточку, то травинку и высоко подбрасывали их.

Между тем остальные пары — шлеп-шлеп, шлеп- шлеп! — как по команде, приблизились к танцорам, окружили их со всех сторон.

И вот уже другой самец потянул шею к груди подруги, и красная шапочка его задвигалась челноком; затем прошелся кругом, приседая и хлопая крыльями. И супруги начали танцевать точно так же, как и первая пара. Не успели они закончить фигуру, в танец вступили их соседи слева. Через минуту-другую танцевала вся стая! Хлопанье крыльев, гортанные крики. Сколько это длилось? Я забыл об уходящем времени...

Журавли подпрыгивали невысоко, метра на два. Но вот одна пара, быть может, та, что начала танец, взлетела намного выше танцующей стаи. Птицы медленно планировали, выбросив веер крыльев, и опустились в полсотне метров от своих соплеменников. И тотчас зашлепали по оконцам, сосредоточенно принялись разыскивать лягушек. Для них танец был окончен. Вскоре выше взлетела другая пара...

Я готов был пролежать так хоть целый день — едва ли придется когда-нибудь еще увидеть такое,— но подвела предательская топь. Она поглощала, затягивала меня. Пришлось пошевелиться, чтобы перелезть на соседние кочки. И в ту же секунду раздался долгий, громкий, пронзительный крик. Верно, это забил тревогу вожак. Журавли — и те, кто закончил танец, и те, кто продолжал танцевать,— шумно забили крыльями, взлетели. В яркой синеве неба они вытянулись клином и полетели к Амуру. Сейчас, в утренних солнечных лучах, птицы казались оранжевыми...

Передышек начальник отряда больше нам не давал, план есть план, его надо выполнять, и я больше не ходил к журавлям. Но однажды маршрут пролег мимо журавлиной поймы, и я предложил геологу подкрасться к птицам. Несмотря на усталость, он сразу согласился.

Мы долго стояли в ожидании знакомого гортанного крика, чтобы определить точное местонахождение птиц. Но услышали вдруг не обычный, а долгий и душераздирающий крик-вопль.

Не сговариваясь, мы побежали на отчаянный зов.

За перелеском показались журавли. Стаей они кружили над одним местом. Мы не таились и были сразу же обнаружены осторожными птицами, но странно: сейчас они не улетели прочь, только поднялись повыше. Меж ветвей на земле кувыркалось что-то бело-черное, живое...

Это был танчо. Когда мы подбежали к нему почти вплотную, он взлетел. Полет его был неровен, пернатый заваливался то на один, то на другой бок. И что-то свисало с его окровавленной груди, что именно, я понял лишь тогда, когда оно отделилось от птицы и упало на землю. Гибкий и маленький, не больше двухмесячного котенка, линялый горностай молнией метнулся прочь и мгновенно исчез за кочками.

На что способен этот безобидный на вид «котенок», мы знали не понаслышке. Каждую ночь маленький разбойник заявлялся на стоянку отряда и пожирал или тащил в нору все, что плохо лежало: убитых с вечера уток, остатки мясной трапезы в котле, жестяные банки с говяжьей тушенкой, которые наловчился прокусывать острейшими зубками. Разбой на стоянке мы ему прощали: не виноват же зверек, что природа наградила его отчаянной храбростью, воровскими повадками и аппетитом Гаргантюа. Но сейчас я пожалел, что не успел сорвать с плеча ружье и не прикончил маленького убийцу.

Танчо упал неподалеку в камыши, забился. Мы подошли к пернатому. Он лежал вверх ногами. Матовая пленка натекла на его глаза. Из грудки резвой струйкой била кровь. Силы оставили птицу.

Мой товарищ поспешно снял штормовку, а затем pi рубаху. Он перетянул рубахой туловище журавля, закрыв материей рану.

— А то кровью изойдет,— пояснил геолог.

Затем осторожно, как новорожденного, поднял танчо на руки, и мы пошли к стоянке.

Танчо уложили на оленьей подстилке. Я наловил лягушек, миску с пищей поставил у изголовья птицы. Ни к еде, ни к воде журавль за ночь не притронулся. Он лежал, как мертвый, на спине, с подогнутыми ногами.

Утром я был немало напуган, выйдя из палатки. От полога с громкими хлопками крыльев отлетел журавль. Догадался: супруг или, напротив, супруга раненой птицы. Я знал, что танчо, как и белые гуси, объединяются парами на всю жизнь и верность их граничит с самопожертвованием. Похоже было, что он находился возле палатки всю ночь.

Пернатый опустился неподалеку, замер в чуткой стойке, неотрывно глядя на меня. Так он и простоял битый час, пока мы завтракали и собирались в маршрут.

Раненую птицу мы оставили в палатке, тщательно застегнули полог. Сейчас с ней в два счета расправился бы любой хищник.