Северные новеллы

На третий день журавля вынесли из палатки, поставили на мох. Он сразу увидел своего соплеменника, супругу или супруга, неотлучно дежурившего на стоянке эти дни. Рванулся из рук, побежал к нему. Длинные ноги подвернулись — упал, пропахав клювом землю, но тотчас поднялся.

Мы отошли от палатки, чтобы не пугать птиц. Теперь и тот, что ожидал на стоянке, неуверенными шажками направился к нашему танчо.

И вот они рядом. Стукнулись клювами, издав тупой костяной звук. Красные шапочки задергались челноками. Одновременно выбросили крылья, подпрыгнули, дернув в воздухе согнутыми левыми ногами. Так начиналась первая фигура журавлиного танца.

Но сейчас птицы не собирались танцевать. В прыжке они не опустились на землю, а поднялись, отчаянно хлопая крыльями, над тайгою. Затем одна пристроилась в хвост другой, пернатые сделали круг над стоянкой и поплыли по направлению к журавлиной пойме. И опять в утренних солнечных лучах птицы казались оранжевыми.

На этом арктическом острове, отброшенном в Ледовитый океан за сотни миль от материка, нам предстояло пробурить несколько скважин.

Едва был разгружен прокопченный трудяга Ми-4, не успели буровики разместиться в бараке, как я уже прихватил свой мощный английский бинокль и, миновав маленькую эскимосскую деревеньку, поспешил на побережье. Еще с воздуха я заметил большое моржовое стадо. Хотелось рассмотреть морских исполинов поближе.

Бухта крутым рогом снежного барана врезалась в берег. Слева и справа теснились, вплотную подступая к воде, древние морщинистые скалы. За сотни тысяч лет жестокие ветры, непрерывно дующие с Северного полюса, причудливо обточили камень, изваяли гранитные скульптуры. Вон там голова турка в чалме, с горбатым носом и бородкой клинышком, а там во весь рост скорбно застывший старец в длинном одеянии, похожий на апостола... Ледяные туманы, высвеченные неуемным арктическим солнцем, иногда ненадолго закрывали скалы, и когда они появлялись над водою вновь, то казались призрачными, нереальными.

Был разгар неласкового арктического лета. Дрейфующие льды отошли от острова метров за триста, образовав вдоль побережья полоску чистой воды. Даже сейчас, в яркий солнечный день, вода оставалась одноцветной — свинцовой. Ледовитый океан не Средиземное море, не переливается яркими павлиньими красками. Зато льды, тысячемильное нагромождение торосов, купаясь в солнечных лучах, играли диковинными цветами. Их невозможно перенести на холст; таких нежных, легких, чисто-прозрачных красок не существует в палитре художника. Один торос был янтарный, другой сиреневый, третий алый... Казалось, иная, не земная сила сотворила эти краски, на самом деле все объяснялось просто — преломлением морской соли в солнечных лучах.

Льдины, большие и малые, круглой и яйцеобразной формы, были отделены одна от другой неширокими трещинами и разводьями. Почти на каждой лежали моржи, лишь один находился в полынье. Он отдыхал в вертикальном положении, из воды торчали лысая усатая голова с белыми бивнями и округлые плечи.

Звери успели хорошо загореть. Они ухитрялись загорать, менять цвет толстой — трехсантиметровой —кожи под скупым арктическим солнцем. Среди них были и рыжие, как апельсин, и светло-коричневые, и даже по- поросячьи розовые.

Разглядеть четырех-пятиметровых великанов весом до полутора тонн было нетрудно и невооруженным глазом, и я хорошо различал приплюснутые спереди головы, упруго торчавшие из мясистой верхней губы вибриссы — усы, толстые, восьмидесятисантиметровой длины бивни, широкие передние ласты (задние ласты у лежавших моржей были подогнуты вперед и скрыты жировыми складками). Спавшие звери храпели так сладко и громко, что я их услышал еще за толстой бревенчатой стеною барака; те, кто бодрствовал, переговаривались — по-медвежьи ревели, по-коровьи мычали, по-свинячьи визжали и хрюкали. Даже с такого расстояния ветер донес до меня крепкий зловонный запах.

Мне показалось, что звери лежат хаотично; где выбрались на сушу, там и залегли. Обманчивое впечатление! Присмотревшись, я сразу выделил самок с детенышами. Молодые и старые мамы — айвоки и агна- салики, как называют их эскимосы,— находились с кассекаками — малышами — по отдельности, на своей льдине, у самой кромки, чтобы в случае опасности успеть нырнуть. Они лежали в самых разнообразных позах. Чаще кассекаки, взобравшись на широкие материнские спины, дремали. С серебристой шерсткой, отчаянно курносые, с выступающей челюстью, они здорово смахивали на бульдожек, особенно когда приподнимались на кривых передних ластах. Если самка кормила, то она заваливалась на бок, в истоме вытянув на льду шею, а детеныш пристраивался к сосцам и жадно чавкал. У айвоков и агнасаликов кожа была почти голая со множеством морщин и складок. Время от времени самки беспокойно крутили головами: нет ли опасности? Выкармливают, пестуют своих чад они долго, до двух лет. Целый год кассекак питается только материнским молоком, затем, когда покажутся клыки, еще год самка учит пестуна добывать пищу, пропахивать бивнями морское дно, выискивать рачков, моллюсков, звезд. Мать сильно привязана к своему малышу и не покинет, не оставит детеныша, даже раненная: прижав к груди передними ластами, непременно уйдет с ним в океан. И, будьте уверены, пойдет на явную гибель, но попробует отомстить тому, кто осмелится тронуть детеныша.

Тесно прижавшись друг к другу, тоже на своих, отдельных льдинах отдыхали старые самцы — антох- паки. Они устали от жизни за три десятилетия, не обращали никакого внимания на самок, и ничто их не занимало и не волновало. Долгие часы антохпаки дремали в одной и той же позе. Бивни их были стерты почти наполовину, а на толстой, бугристой от шишковатых наростов коже красовались многочисленные шрамы и рубцы — следы буйной, давно ушедшей молодости, страшных поединков с сородичами. На широких спинах морских зверей сидели белые чайки, выклевывали из складок кожи паразитов.

В компаниях молодых, подросших самцов — ункаваков — то и дело возникали жестокие драки. Льдины, н? которых они лежали, были в пятнах крови. Повод для драки мог быть самый ничтожный: например, слишком громкий рев, который не понравился соседу, ненароком придавленный соплеменник. На самок моржи — ноль внимания. Они нужны им только в брачный сезон. Отцовских чувств они не ведают.

Между тем одинокий морж, находившийся в полынье, заходил небольшими кругами. Судя по размерам головы и клыков, это была еще не старая самка. Почему она одна? Отчего в воде, а не на льдине? Я поискал глазами ее детеныша и не нашел.

Показав миру толстенный зад, она вдруг рывком, вертикально ушла в воду. Ныряльщики моржи отличные, уходят на глубину до девяноста метров. Кормилась, пропахивая бивнями дно, она довольно долго, минут десять. Дольше без воздуха ей не выдержать. И моржиха появилась на поверхности, издав громкий выдох и фырканье. Затем неспешно поплыла вдоль кромки льдов, на которых лежали самки с детенышами. Потом стало происходить что-то непонятное... Моржиха поочередно подплывала к льдинам, перевалив на треть свое толстое тело, с треском вонзала клыки в лед, подтягиваясь на них, взбиралась на кромку. Те Кто Ходит На Зубах — так в переводе с латинского звучит название моржа. Затем тяжело, неуклюже прыгала к самке с детенышем. Самка ее не занимала вовсе, а интересовал только детеныш. Она тянула к малышу клыкастую морду, пыталась погладить ластой. Но не успевала она дотронуться до него, как самка нападала на моржиху, мощными ударами бивней изгоняла со своей льдины. Незваная гостья тяжелым тюфяком сваливалась в воду и плыла к соседней льдине, к другой самке с детенышем. Там повторялось то же самое. Мне оставалось только строить догадки...

На каменистую косу была вытащена эскимосская байдара, обтянутая кожей моржа, с ребрами этого зверя вместо деревянного каркаса; в ней валялось весло с широкой лопастью. Я решил подплыть поближе к морским великанам, чтобы рассмотреть их в непосредственной близости. Человека они не боятся, подпускают почти вплотную. Правда, среди них мог находиться келюч — хищный морж, который нападает и на человека с целью убить его. Но келючи — большая редкость. Хищниками моржи становятся в исключительном случае и не по своей доброй воле. Что прикажете делать кассекаку, у которого убили мать? Клыки у него еще не показались. Чем же пропахивать дно, выискивая пищу? А есть-то надо. Вот и подстерегает он кольчатых нерп, птиц и, познав вкус теплой крови, выросшим, матерым зверем сможет напасть и на человека.